Однажды Оймяконье посетил иностранный журналист. По возвращении домой он написал пространный репортаж о полюсе холода. Эта статья, в общем доброжелательная и даже с восторгом от увиденного, перекочевала в советскую прессу и добралась до нашей районной газеты. Один из журналистских пассажей звучал так: «Якутия — удивительное место, где медведи бегают быстро, как лошади, а лошади мохнаты, как медведи».
Журналист не преувеличил. Якутская лошадь действительно мохната, как медведь, а шерсть у нее еще и длиннее медвежьей. Вообще это необычное существо, явно сохранившее генетические признаки диких лошадей, когда-то пасшихся многотысячными стадами в тундростепи плейстоцена. Приземистые, коротконогие по сравнению со скакунами благородных кровей, с плотным, почти цилиндрическим туловищем, они обладают незаурядной силой и выносливостью. Вес взрослой лошади достигает трехсот килограммов. Нрава якутская лошадь упрямого и полудикого, но польза от нее многогранна — это и деликатесное мясо, взращенное на диких травах, и теплая меховая одежда, обувь, и кумыс, и транспорт. Молоко якутской лошади обладает слабым пьянящим эффектом. Издревле любимым праздником якутов был ысыах, время летнего сбора всего рода с угощением чуть подбродившим кумысом.
Для саха-якутов в их многовековом продвижении на север и восток это неприхотливое живучее животное было стратегическим преимуществом перед эвенами, юкагирами, чукчами, лошадей не знавшими. Для них не нужны конюшни, стога сена, заботливый и хлопотный уход. Летом лошади всласть отъедаются на разнотравье в поймах рек и альпийских лугах. Зимой их загоняют в долины, откуда они не могут незаметно уйти, и долгие месяцы почти антарктической стужи табуны предоставлены сами себе. Корм добывают, копытя неглубокий снег (в Якутии толщина снежного покрова редко где превышает 20—25 сантиметров), волки им не страшны. Серые разбойники и сами предпочитают обойти стороной могучих табунных вожаков, способных сражаться с хищниками и разбираться с соперниками внутри стада с одинаковой легкостью как задними, так и передними ногами, на манер сохатых. В случае опасности табун встает в круг, жеребята внутри, сопящие от ярости, шумно бьющие копытами землю взрослые жеребцы по краю. Такую оборону не прорвать никакому хищнику.
За долгую северную зиму эти лошади становятся почти мустангами, привыкнув к воле и житью по своим табунным ритуалам. И для них не слишком приятно возвращаться под власть человека, подставлять спину под груз. Весна — время привычных испытаний для погонщиков лошадей. В течение месяца, а то и двух после возвращения с зимних пастбищ лошадь норовит взбрыкнуть при каждом удобном случае, скинуть седло и груз, встать на дыбы, толкнуть, лягнуть или даже укусить неосторожно подошедшего к ней человека, особенно незнакомого. Процедура навьючивания в это время нередко превращается в подобие корриды. Бывалые каюры, выведенные из себя, не церемонятся с бунтарями, решительно воспитывая их увесистым крепким дрыном. Обычно лишь к середине лета лошадь становится относительно смирным и предсказуемым домашним животным. Обычно, но не всегда.
Двадцать лет памятен мне ярко-рыжий конь, летом с грехом пополам смирившийся с участью вьючного животного, а в сентябре ухитрившийся сбежать с нашей геологоразведочной базы. Будучи оседланным, он вдруг рванул в лес, там скинул седло и ушел вверх по Ольчанской долине. Стоимость взрослой лошади и тогда была немаленькой, поэтому все обитатели базы, бросив свои дела, пошли на поиски. Несколько раз его обнаруживали на лесных полянах, но Рыжий, едва завидев людей, уходил галопом, все дальше и дальше отрываясь от базы. Так он и ушел на вольную жизнь мустанга –одиночки. Обойдя стороной приисковый поселок, конь поднялся на широкий тундровый водораздел Ольчана и Арангаса и решил, что теперь это его угодья. Два года он попадался там на глаза приисковым охотникам, несколько раз его пытались подстрелить, как обычного сохатого, но он вовремя обнаруживал опасность и уносился наперегонки с ветром. А потом его перестали видеть. Может быть, он ушел в якутский поселок, откуда был родом, а может, его все же настигла пуля браконьера, или одолела волчья стая. Последнее мне кажется наиболее вероятным.
Выносливость лошади необычайна. Если ездок в состоянии провести в седле двадцать часов подряд, то лошадь его выдержит. Эти мохнатые лошадки могут подниматься с грузом на кручи гор как заправские туристы. Правда, при этом они предпочитают травянистые склоны, так как при долгой езде по голым камням конь отбивает копыта, может встать как вкопанный, и не найдется силы, чтобы сдернуть его с места, пока он не отдохнет и не сменит гнев на милость.
Будучи расседланными и стреноженными, они все равно норовят уйти короткими скачками туда, где им больше нравится. Однажды я был немало изумлен, обнаружив в бинокль на перевальной седловине большое стадо горных баранов, а среди них спокойно, без всякого антагонизма с дикими копытными, пасущихся лошадей из соседнего поискового отряда. Как зебры среди антилоп в африканской саванне. Иногда лошадям нравится принимать пылевые ванны — кататься в нагретой солнцем пыли. А в горах Якутии такая пыль часто образуется в местах регулярных сборищ горных баранов, из года в год дробящих камни сотнями копыт на излюбленных перевалах традиционных миграций.
Единственное существо, которого боится якутская лошадь — это медведь. Достаточно свежего запаха недавно прошедшего зверя, чтобы лошади заволновались, начали биться в связке, пытаясь вырваться из нее и уйти прочь. А уж если Топтыгин пожаловал собственной персоной и рявкнул, как заправский хулиган, то испуг лошадей переходит в панику. Они рвут упряжь, сбрасывают вьюки, опрокидывают друг друга в стремлении разбежаться куда глаза глядят.