В один промывочный сезон у нас на участке завелся воришка. Тайком поставив незатейливую в исполнении, но достаточно эффективную ловушку, он кое-что насшибал для себя из промприбора. Потом он отпросился на неделю в Усть-Неру, а через пару дней знакомый опер сообщил нам сведения от своих информаторов, что наш труженик по кличке «Барак» продал скупщикам килограмм самородкового золота. Взять его с поличным не удалось, осталось только уволить по недоверию.
Осенью, придержав в ожидании роста цены на золото довольно большое для нас количество металла, я потерял спокойный сон. Тот же знакомец передал нам предупреждение, что разобидевшийся после увольнения труженик предложил каким-то темным личностям идею налета на наш участок, представив его как легкую добычу в отличие от золотоприемных касс больших артелей, которые имеют более серьезную охрану. И примерно обрисовал, как это будет выглядеть: ночью на «КамАЗе» подкатят вооруженные ребята, обойдут кругом место моего обитания, плеснут по углам бензина, чтобы был сговорчивее, и предложат самому в избежание поджаривания смирно выйти наружу с ключами от кассы.
И в одну не очень прекрасную октябрьскую ночь я просыпаюсь от звука приближающегося мотора, не нашего, поскольку все наши машины стоят в гараже. В ночной тайге звук разносится далеко, поэтому сначала я успокаиваю себя, что это, наверное, машина наших соседей из крупной артели Богатырь, что базируется ниже по реке Интах. Нет, звук явно ближе, чем база соседей, более того — стремительно приближается. Вот уже можно распознать звук «КамАЗа», и даже не одного, а двух. Едут к нам. Значит, нас не зря предупредили.
Слышу, что во всех наших балках никто не спит. Несмотря на неразглашаемую секретность милицейского предупреждения, все откуда-то знают о возможности визита незваных гостей. Из-за закрытых дверей слышен гомон встревоженных голосов, но наружу никто не выходит.
Меня охватывает злая решимость. Мы горбатимся на полигоне, на раздолбанных, старых бульдозерах елозим по мерзлоте, по грамму выдираем из нее «рыжуху», а они приперлись со стволами и бензином для острастки. Чтобы сам покорно вынес им ключи. Нет уж, ребята!
Прячусь с пятизарядкой, заряженной картечью, в тень от дома. Сейчас они влетят на базу, остановятся посреди балков, в глаза им будет светить прожектор, а меня во тьме не видно. С 10-15 метров промахнуться невозможно. Первый же налетчик, с оружием выпрыгнувший из машины, тут же и ляжет. А потом видно будет, война план покажет.
На крутом вираже «КамАЗы» разворачиваются у въезда на базу, лихо тормозят напротив моего укрытия. На ночном морозе по спине струится пот, ствол вскинут, предохранитель сброшен, палец на курке.
И тут на меня накатывает такое облегчение, что руки и ноги враз становятся ватными: из кабины не выпрыгивает упругим движением уверенного в себе хищника, а вываливается кулем пьянющий якут. Или эвен. И все остальные в кабинах такие же. Снова, как и на речке Фарт двумя годами раньше, при виде местных физиономий гора падает с плеч. Это кто угодно, но только не налетчики.
Чувство облегчения мгновенно разносится по всей базе. Из дверей на улицу выскакивают осмелевшие любопытные. Завидев людей (я по-прежнему прячусь в тени, теперь уже от смятения за свою недавнюю готовность применить оружие против случайных бедолаг), заезжие якуты, с трудом ворочая языком, спрашивают, где они, однако, находятся. Оказывается, это колхозные шофера из Сасыра, что на реке Моме, за тридевять земель отсюда, получили в Якутске новые машины и гонят их домой. На слиянии Антагачана и Интаха спьяну и впотьмах спутали направление и ушли влево, а надо было прямо. Еле стоят на ногах, но как лихо гнали машины посреди ночной тайги! Им объясняют, что они ошиблись на развилке дорог, и те уносятся прочь. Успокоенный поселок быстро затихает. Через пару дней, глядя в зеркало при бритье, обнаруживаю у себя в волосах первые серебристые нити.