ГЛАВА ДЕВЯТАЯ, в которой все остаются собою довольными.

Впрочем, когда по-фантомасьи важно вошел к ним помощник Францова, Шадрин сразу поднялся.
– Пройдемте к картинам, Борис Сергеевич их уже посмотрел, – сказал помощник.
Шадринские картины, как оказалось, стояли прислоненными к стене в соседней ярко освещенной комнате. Здесь же в полном одиночестве находился и сам Францов. Сразу же оглядел он Шадрина с головы до ног, но ничего при этом нельзя было Сумарину понять по выражению его лица.
А художник глядел на олигарха, как, может быть, дети глядят на взлетающий самолет.
Все дело в том, что Францов произвел бы на него куда менее сильное впечатление, если б оказалось, что на обыкновенного человека он совсем не похож…
– Может быть, у вас вопросы возникли какие-нибудь по этим работам? – не дождавшись от Францова ответа на свой учтивый поклон, спросил Сумарин.
– Я привык сам задавать вопросы. Вот, скажи, – Францов опять взглянул на аж вздрогнувшего под его взглядом Шадрина, – ты можешь нарисовать женский портрет, но только не такой, как этот, где у тебя женщина у окна сидит, а чтобы фон был темным, как на старинных картинах?
– Если это свяжется с натурой…, – сказал Шадрин, не слыша своего голоса.
– Надо, чтобы все связалось именно с темным фоном, а то, что ты рисовать умеешь, я уже понял.
– Сделаю так, как скажете…
Францову этот ответ явно не показался удовлетворительным. Он слегка поднял бровь в сторону Сумарина и тот сразу же выпалил то, что, наверно, придумал заранее, когда Шадрин столь безответственно выпил фужер коньяка:
– Борис Сергеевич, вы же сами просили не современного, а лучшего мастера!
Несколько секунд Францов молчал, явно пытаясь самостоятельно понять, чем несовременные художники отличались от современных. Затем он почти улыбнулся и вроде бы как даже с сочувствием сказал Шадрину:
– Только я не люблю, когда уходят в запой, не окончив работу.
– Он не современный вовсе не в том смысле! – Охотно заулыбался и Сумарин.
– Мне это не интересно. – Уже без тени улыбки сказал Францов. – А об остальном с вами договорится Вячеслав Олегович, – Францов повернулся к помощнику, вмиг ставшему похожим не на Фантомаса, а на скульптуру древнеегипетского писца, и сказал ему: – Оставайся с ними, а затем переходи в автономный режим.
– В контору, значит, не приезжать?
– Я сам позвоню, если понадобишься, – сказал Францов и ушел.
– Пройдемте в бар, – сразу же предложил помощник. – Там мы и поговорим, а если время у вас есть, то и пообедаем. А затем я вас отправлю в город.
Выражение его лица было теперь почти живым, а к Сумарину он уже обращался, как к своему давнему знакомому. Сумарин увидел в этой перемене добрый знак. И когда они опять оказались в зальце, он сразу же стал беседовать с францовским помощником по-свойски, то есть, применяя свои обычные негоциантские хитрости:
– У вашего шефа, Вячеслав Олегович, редчайший вкус! – Воскликнул он. – Вы же знаете, все сначала на истинных гениев, на, так сказать, Сезанов и Ван Гогов внимания не обращают, хотя они живут у них под боком, а затем миллионы отваливают за их работы! А Борис Сергеевич сразу врубился, сразу понял, кто сегодня ему напишет самый крутой портрет!
Шадрин, услышав о Сезане и Ван Гоге, решительно поднялся и направился к бильярдному столу.
– Да тут не в крутизне дело, – тоже по-свойски усмехнулся помощник (он, видимо, хитроумные ходы Сумарина разгадал, но отнесся к ним с профессиональным уважением). – Борис Сергеевич уже давно прикупил усадьбу во Франции; или, вернее, не усадьбу, а натуральный старинный замок, с парком, которому многие сотни лет, с трухлявыми гобеленами, со старинными портретами прежних хозяев. Какой-то потомок там жил, то есть, это имение досталось потомку от крестоносцев и от всяких этих…, ну-у, сами знаете, какие у них в Европе маркизы были когда-то. И Борис Сергеевич решил имеющуюся в усадьбе портретную галерею продолжить своею роднею. А жена у него по матери имеет фамилию Бруни, с французскими корнями, и вроде бы как даже голубых она кровей. Сам он, хотя его родной дед комиссарил в Поволжье а в тридцать седьмом году растрелян, тоже имеет касательное отношение к знаменитым Поляковым, которые до революции чем только в России не владели… Так что ему и этот, как он говорит, фон темный понадобился, чтобы портрет сочетался с уже имеющимися в замке. Если понравится ему то, что вы сделаете, он, я думаю, вас без работы не оставит… Что, по рюмочке, может быть, выпьем? Или сначала договор составим?
– Я бы сначала дела закончил, – сказал Сумарин.
– Да тут делов всего ничего. О цене договоримся, об авансе, и будем ждать, когда сама хозяйка из Лондона к нам заявится. У них там оба сына учатся, вот она и ездит к ним. А на днях она должна вернуться в Москву. Тут и размер портрета у меня записан… – Помощник достал из кармана толстую записную книжку, полистал ее. – Значит, высота сто шестьдесят три с половиною сантиметра, ширина – девяносто два… Это под старинную раму из замка, мне вчера измерили ее и по телефону продиктовали…
– Я полагаю, что за пятнадцать тысяч долларов на такую работу можно согласиться, – без лишних вступлений сказал Сумарин, – потому что, как вы сказали сами, тут высокий класс требуется показать, чтобы человек и аксессуары были современными, а колорит и настрой старинный. И при этом чтобы все органичным получилось, чтобы никто никакой эклектики не заподозрил. – Сумарину все же удалось внушить помощнику, что надо слишком много знать о достоинствах живописи, чтобы понять, почему работа художника так дорого стоит. И далее он, как хороший психолог, заговорил уже о том, что помощнику могло бы, напротив, показаться вполне понятным: – Но если о серии таких же портретов пойдет речь, то можно чуточку сбавить. Как говорится, оптом – всегда дешевле. Хотя, при этом никто и гадать не будет, кто мастер, потому что во всех солидных энциклопедиях Шадрин, так сказать, всегда на букву «Ш»... Его портреты – это же как «Windous» от самого Билла Гейтса!
– Честно говоря, я не думаю, что шеф будет готов к пятнадцати тысячам…, – францовский помощник осторожно оглянулся на Шадрина, затем все-таки спросил у Сумарина. – Почему же на аукционах, самых солидных, стартовая цена на коллекционные картины бывает и в две тысячи, и в полторы?
– Вячеслав Олегович! – Воскликнул Сумарин весьма решительно. – Я знаю, что только дизайнеру календаря с логотипом одной из фирм Бориса Сергеевича вы выложили тридцать тысяч зеленых! Хотя таких дизайнеров я найду вам сколько угодно! Да и календарь через год выбрасывается на помойку. А тут уникальный художник! Это же – для внуков и правнуков! Ваш шеф, я уверен, по такому случаю мелочиться не станет!
– Дизайнер этот во всех тусовках светится, у него в друзьях весь столичный и зарубежный бомонд, так что календарь с его именем – это все равно, что и вот этот дом не в садовом товариществе за Можайском, а в Жуковке.
– Я вам покажу буклеты Дмитрия Ивановича и вы сами увидите, какие люди выговаривали его имя с придыханием уже в то время, когда ваш дизайнер еще только в носу ковырялся! – не сдавался Сумарин.
– Но не виноват же я, что шеф привык: все, кто на виду, ему давно известны…
– Но не каждый себе позволит, как Дмитрий Иванович, уйти в тень! А многие ли, как и, кстати, Борис Сергеевич, зная себе цену, ушли в тень? – Нашелся Сумарин и даже голос у него дрогнул, поскольку он вдруг обнаружил, что его риторическая фигура на этот раз совпала с чистой правдой.
– Борис Сергеевич тоже ведь на телевидение давно не лезет? – повторил он.
– А те картины, которые вы привезли, в такую же цену? – вроде бы как перестал упираться помощник.
– А ка-а-ак же! Одни подороже, другие не дороже, но ведь дешевенького художника я Борису Сергеевичу и не предложил бы! – Сумарин оглянулся на Шадрина, который, сощурив один глаз, пытался загнать свояка в среднюю лузу. – А то, что он уже наелся и денег и славы, и что ему теперь наплевать, купят у него картины или не купят, вовсе не говорит о том, что себе он не знает цену. Я еле уговорил его взяться за этот заказ!
Шадрин, промазав, положил кий, сходил к бару, налил себе в маленькую рюмку коньяка, и уселся опять в сторонке. Ему показалось, что Сумарин своей неуступчивостью может просто получить от ворот поворот. Да и не верилось Шадрину в счастье, со стартовой ценой аж в пятнадцать тысяч!
Затем он, истомившись, опять подошел к бильярду и пока не позвали его, кия из рук не выпускал…
За обедом Шадрин сидел молча, а Сумарин и францовский помощник беседовали уже о вещах, к делу отношения не имеющих. Сумарин рассказывал, как его «прямо-таки всего трясло», когда узнал он, что «сам Францов» хочет купить его салон. «А я же понимаю, что мне с таким человеком лучше по-хорошему разойтись, потому что кто я, а кто он… Думаю, лишь бы цену взять приличную, чтобы уже в более спокойном месте новую аренду взять». Францовский помощник улыбался, вставлял свои реплики: «Да не беспокойтесь, нашли мы помещение…»; «А за то и вам повезло, очень кстати вспомнил я, что художниками он стал интересоваться…»; «Такой уж он человек, чего захочет, то и получит…».
– А какой он человек? – Спросил вдруг Шадрин.
– В каком смысле? – Помощник как бы вынырнул из своей улыбки, глаза его опять стали рыбьими.
– Ну, – Сумарин на всякий случай решил взять инициативу на себя, – все люди чем-то интересуются, машины коллекционируют, за какой-нибудь футбольный клуб болеют…
Помощник опять заулыбался и, не дослушав Сумарина, великодушно сообщил:
– Борис Сергеевич, если захочет футбольным болельщиком стать, собственную себе команду, как Абрамович, купит. Не для того такие люди всего в жизни добиваются, чтобы за чужие команды болеть!
– Но что-то же связывает его с другими людьми? – продолжал допытываться Шадрин.
– Да ведь всегда друг от друга нам что-то нужно…, – сказал помощник то ли со скрытой иронией, то ли с обезоруживающей чистосердечностью. – Вот вы, например, вам нужен заказ, вы и стремитесь связаться с заказчиком. А Борису Сергеевичу понадобился портрет супруги. Вот мы с вами и связались.
– Но со мной он даже не захотел знакомиться, – напомнил Шадрин.
– Ну что ты пристал к человеку! – Опять вмешался осторожный Сумарин. – Ты же не знакомишься с каждым, у кого краски и холсты покупаешь!
– Вот именно! – помощник наклонил свое лицо к Шарину так близко, что тот еле сдержал себя, чтобы не отпрянуть. – Вам, Дмитрий Иванович, очень повезло с вашим продюсером. Вы рисуете, а он тоже свое дело знает. Хотя, скажу вам откровенно, я был против того, чтобы вот так, неизвестному нам человеку, портрет заказывать. Это мой принцип. В любом деле я предпочту человека, который для меня уже определенным образом засвечен.
Сумарин понимающе закивал, а Шадрин вдруг сказал не без обиды:
– Ага, раньше вот так же предпочитали коммунистов с дореволюционным стажем! И чтобы чекисты его прощупали с головы до ног!
Увидев, как Сумарин страдальчески отвернулся, помощник поднял свой толстый палец и рассудил так:
– Вот тут-то я вполне согласен. Не дураки раньше были. Потому что для умного человека всегда предпочтителен человек понятный. Знаете, бывает, журналист знакомый, вроде как из своих, звонит, умоляет, мол, помоги взять интервью у шефа. Ему поможешь, а затем глядишь, у него уже книга вышла, и чтоб подороже ее продать, он в этой книге уже наплел такого… Но между своими всегда можно разобраться. А вот бывает, когда тебе и не нагадят, а ты гадаешь, почему тебе даже не нагадили. Но вы не сомневайтесь, заплатит вам Борис Сергеевич столько, сколько надо. Да и не привык он экономить. И аванс я выдам. И картины свои пока не забирайте. Он велел, чтобы до приезда Ирины Владимировны вы их не забирали.
– Я могу вам подарить ту работу, которую сами выберете… – сказал вдруг Шадрин, все еще не верящий, что пора его безденежья кончилась.
– Мы с Виктором Петровичем, если понадобится, договоримся о моем участии, не беспокойтесь, – сказал помощник.
Уже в Москве Сумарин попросил водителя подождать, пока он проводит Шадрина до подъезда. А в подъезде достал из кармана тяжеленный конверт с долларами, вручил его художнику и пояснил:
– Это аванс. Я свой процент пока не буду брать, но, если понадобится, вложу его в гонорар для Вигоня. Хочу, чтобы он твои картины показал таким же помощникам, которые тут в Жуковке при своих хозяевах отираются. Знаешь, когда телевидения не было, весь пиар варился в лакейских. А чем больше людей будет на тебя работать, тем более верный доход ты будешь иметь. Хотя, как мне показалось, все эти тысячи ему, как слону дробина. А ты только поменьше спрашивай, что за человек этот Францов... И вообще, наше дело – заработать хотя бы тебе на жизнь!
– Да не бойся ты…
– Прямо-таки извел ты меня сегодня!
– Я ж говорю, ты не бойся, не собираюсь я с голоду умирать… – Шадрин вздохнул, развел руками. – Заказ появился, вот я рад даже и этому аллигатору... И потом, может быть, в жизни действительно что-то поменялось, если моя репутация их уже не смущает. Ты же сам говорил, что художник я для таких людей запретный. Думаешь, Вигонь не навел обо мне справки?
– Ох, Дмитрий Иванович… А ведь мы с тобою всего лишь та пыль, которая поднимается, когда кто-то из них случайно нас ногой заденет.
– А мне плевать, пыль я для них или не пыль! Мне бы только своего «Игоря» дописать!
– Вот это мне уже нравится! – Сказал Сумарин на прощание.
В мастерской у раскрытого «Князя Игоря» Шадрин увидел Дашу. Хотел было тут же показать ей невероятно тяжелый конверт с долларами, но она и без того вся сияла.
– Вот так-то мы…, – он смущенно развел руками. – Это, кстати, обещанный сюрприз! Но я не верю, что ты первый раз видишь моего «Игоря»?
– Ты же запретил под сатин заглядывать без твоего разрешения! Вот я и помалкивала, хотя обо всем знала! Потому что обидно было, что ты от меня таишься…
– Да что же ты на меня за все обижаешься! Не Кукрыниксиха ты у меня, а жена, жена-а!
С этого дня будто что-то уже по-настоящему щелкнуло в Шадрине.
С Дашей теперь он говорил исключительно громогласно, ходил только быстрым шагом, и помимо «Игоря» набросал очень быстро еще одну, совсем нечаянную, историческую картину – «Бориса и Глеба». Так что когда позвонил ему помощник Францова, он даже задосадовал. Хотя и ждал этого звонка с большим нетерпением.
– Сегодня прибыла Ирина Владимировна из Лондона. Так что завтра с утра за вами пришлем машину, – сообщил Шадрину помощник почти воркующим голосом.