ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ, из которой становится ясно, почему художник Шадрин должен был оставаться для олигарха Францова запретным.

На следующий день Ирина Владимировна, едва позавтракав, засобиралась уезжать. Но вдруг пришел ее водитель и сообщил, что «мерседес» почему-то не исправен.
– «Эселька» моя не исправна?!
– Да. Я попробовал из гаража выехать, а мотор не фурычит.
– А джип?
– Джип-таета услан еще с вечера для тюменцев. И приедут они сюда к Борису Сергеевичу к обеду. Остался только джип-бээмвэ, но на нем сам Борис Сергеевич должен ехать.
Татьяна Владимировна, расстроившись, набрала номер вигоневского мобильника.
– Я даже не знаю, что делать, – сказал ей Вигонь. – Вашу машину сегодня вообще еле отмыли, уж не могу придумать, где вы вчера ездили на ней. Но никто не ожидал, что она еще и не исправна окажется.
– Мне надо ехать в аэропорт! У меня подруга прилетает!
– По секрету вам скажу, – сказал вдруг Вигонь очень и очень тихо, – что Борис Сергеевич может быть и никуда не поедет сегодня. Потому как из Тюмени к нему именно сюда прибудут люди для очень важного разговора…
– Вот я и поеду на его машине! Только без охраны и без водителя поеду!
– Это как захотите, Борис Сергеевич велел мне теперь уже не перечить вам. Но вы его хоть предупредите! А то я же и буду во всем виноват.
– Сам предупредишь! Короче говоря, я тебя умоляю, ты сам скажи ему, что на его машине я уехала! А он, если что, с Мясницкой себе какую-либо машину вызовет!
«Он не тот человек, который может на любой машине ездить», – должен был, как всегда, сказать Вигонь, но вместо этого он с какою-то ледяной натугой спросил:
– Вы сию минуту уезжаете?
– Да нет уж. Хотела выехать пораньше, чтобы в парикмахерскую успеть, но теперь торопиться неуда, через час выеду прямо в аэропорт.
Вигонь сразу пришел к Францову и доложил, что Ирина Владимировна, как и было задумано, выезжает в Москву именно в его машине. Францов в ответ только кивнул.
«Ну и нервы же у него!», – отметил Вигонь, а заодно удивился и собственному спокойствию. А вот же недавно, когда приходилось именно Вигоню убирать слишком много знавшего и потому начавшего терять дистанцию Геру Пистона, с ладоней у него пот ручьями стекал…
И все же, оставшись опять наедине с собой, Францов не смог долго усидеть в своем кабинете. Спустился в холл. Просто так. Некоторое время пооглядывался по сторонам, прислушиваясь к беззвучной жизни своего огромного дома. И очень обрадовался, когда со стороны бассейна в холл вдруг выкатились двое работяг в синих комбинезонах. Они, увидев его, стушевались.
– Что там с бассейном? – Спросил Францов вполне по-отечески.
– Не стоило и тревожиться! – Нарочито бодро и чуть ли не хором сообщили работяги. – Просто все время неправильно подогрев включал кто-то. Но мы опять его настроили. А теперь вот, по просьбе Ирины Владимировны, ее портрет перевесим к ней в зал. Не побеспокоим вас, если дрелью у хозяйки немного поскребем? Или подождать, когда уедете?
– Не побеспокоите. Впрочем… Впрочем, займитесь портретом минут через пятнадцать!
Теперь ему вдруг захотелось сию же минуту увидеть портрет, на который он за все это время, оказывается, успел лишь кратко взглянуть, чтобы только убедиться, что художник его пожелание угадал.
А обнаружив, что к портрету теперь он поднимается по лестнице почти крадучись, Францов усмехнулся, сделал глубокий вдох, распрямил плечи…
«Ах, ты ж…, какая она тут на нас глядит! – с беззвучной яростью затем вышептал он. – Вот, куриная голова! Сама же и не захотела, чтоб по-хорошему…»
Но Ирина Владимировна в ответ на эти его мысли никак с портрета не среагировала. Оставалась она посторонней для его внезапной ярости. Лицо Ирины Владимировны смутным белым пятном проступало из густой, запечатанной в массивную золотую раму, тьмы, так что не сразу он и разглядел ее то ли немножко удивленные, то ли даже обиженные глаза. А когда вгляделся, то понял, что глядит она вовсе не удивленно и не обиженно, а с какою-то хоть и не заживающей, но давно ею обжитой скорбью. Но и скорбь эта была едва различимою. Скорее это была даже не скорбь (ах, как же стремительно менялось ее лицо, пока он пристально вглядывался в него!), а испуг. Словно бы она вдруг вышла ему навстречу, как из некоего невидимого домика, из всех своих тайн, из всего что было ему в ней непонятным, и замерла в ожидании…
Францов даже задохнулся, когда представил, как сегодня – в свой последний миг! – она вот так, как на картине, то ли вдруг попробует улыбнуться, то ли вообще не поймет, что с нею произошло…
– Борис Сергеевич, у меня все в порядке…, – это Вигонь неслышно нашел Францова и тоже глянул из-за его плеча на портрет.
– Да что ты вечно толчешься возле меня! – Вскрикнул Францов, а потом, придя в себя, сказал: – Прости меня, Слава, но ты иногда любишь чуть ли не в лицо мне вскарабкиваться…
– Я просто хотел доложить.
– Ну, доложил и теперь оставь меня в покое! Не твою же жизнь мы вот так кромсаем, а мою!
– Я понял.
Вигонь ушел, а Францов еще долго стоял в полном оцепенении; и когда очнулся, то лицо его истончилось до абсолютно прозрачной, как тонкое стекло, печали. Это вдруг ущипнула его нестерпимо больно вот эта догадка: «Хороша же… Как же она хороша!»
Так, еще будучи студентом, он, не доверяясь кипению крови, не доверяясь тому горячему жжению, которое он обнаруживал в себе, когда вдруг обращал внимание на чьи-то очень уж приманчивые локоточки, на чью-то почти до стона стиснутую блузкою грудь, на глаза, вонзающиеся, как тонюсенькие иголочки, он выжидал, выжидал из непременной своей гордости. И, как истинный оценщик, сурово доискивался не до прелестей, а до изъянов. И когда Ира, со всех сторон и насквозь просверленная его взглядами, показалась ему самою драгоценною, он дал волю и жжению в груди, и звону в ушах, и гулкому току крови в висках, но и рассудок при этом не терял, чтобы, значит, если надо будет, можно было вынырнуть даже из этого своего сладчайшего наваждения, из самой первой своей любви и напрочь забыть о ней. До последнего дня он не переставал придирчиво всматриваться в Ирину, чтобы убедиться, что и с этою фишкой он не обманулся…
«Да даже она не заставит меня ее потерять!» – рассудил он уже более холодно.
И только после этого дал волю своей уже и жалости к Ирине Владимировне.
Уж теперь-то он подойдет к ней, давая волю любой своей вольной радости, любой своей печали, ничем не стесняя свое дыхание. Потому что – ради чего еще стоит жить!? Он, оказывается, уже истосковался по дыханию, которого не чувствуешь, по мыслям, которых не замечаешь, по жизни, которую не надо толкать, тянуть, которая течет сама, как река…
И потом, без ожидания ее встречного взгляда, всегда то с испуганного, то восхищенного, то просто нежного, то, как в последние дни, беспомощно-ненавистливого, – в чьих глазах он сможет находить с такою же острой внятностью находить отражение собственной жизни?
Да, этот нищий художник всего лишь напомнил ему о том, что он сам всегда знал… А уж он-то может себе позволить не отказываться от собственной жизни! Может! Может! Может! И Франциску он деньгами уже так нагнул, что она сама найдет себе место при нем! И всех, кого надо, он уже нагнул! А сам никогда не нагнется! Никогда!
Все вот эти мысли – весьма причудливо спутанные (ну, такая у него жизнь!) – превратили Францова в туго сжатую пружину. За секунду он влетел в свой кабинет, быстро набрал телефон Вигоня, а всего лишь мгновение помешкав (из уже привычной осторожности), он необыкновенно ровным и спокойным голосом сказал своему помощнику:
– Ты, Слава, только ничему не удивляйся. То есть, сообщи Ирине Владимировне немедленно, что ее «эселька» уже починена. И действительно сделай так, чтобы машина ее была в порядке. То есть, все отменяется. Ты понял?
– Да, я понял.
– Все, абсолютно все отменяется!!!
– Я понял.
– И тюменцев отмени. Скажи им, что встреча моя с ними на завтра переносится. Пусть погуляют по Москве. А еще лучше будет, если ты свяжешь их с кем-то из наших думских клиентов. Тюменцы эти думают, что за малые деньги можно заполучить лоббистов. Вот и пусть наших депутатов они подкормят. Ты только дай понять, что они по моей рекомендации.
– Это гениально. Я понял.
– Сколько тебе надо времени, чтобы я уже не беспокоился?
– Меньше, чем за пару-тройку минут, я из вашего джипа все уберу.
– И она уедет на своей машине?
– Не только уедет на своей «эсэльке», но, как я понял, еще и обратно вернется. Так?
– Действуй!
Затем он позвонил Анне Аркадьевне.
А с нею было разговаривать проще всего. Потому что он знал, какие слова она от него ждет. Потому что она, будучи мудрой, всегда сама давала ему понять, что Ира ему нужна, что без нее жить он не сможет точно так же, как и без всего, что успел за свою жизнь приобрести – без недвижимости в Лондоне, Париже, Сан-Тропэ и Риме, в Альпах, на берегах Средиземного моря и Атлантического океана, покупаемой почти наугад, одного восторга ради, без хоровода именитых пресмыкателей, без денег, которым уже нет ни цены, ни счета, которыми он привык пользоваться, как водой из крана…
– Другую такую Ирочку, я вам, Анна Аркадьевна, скажу, ни за какие деньги не купишь! – кричал он в трубку. – Я просто повелся немного, как подросток!
Анна Аркадьевна захлюпала носом.
– Приезжай немедленно! – сказала она. – Не может быть, чтобы два умных человека не придумали, как им сделать счастливой самую родную для них двоих девочку!
– Еще никогда не было так, чтобы я чего-то захотел и не смог! – Уже с прежней, но только очень и очень радостной уверенностью кричал он в трубку. – Я сам во всем виноват, но зато теперь у меня есть только одно единственное желание! Зато теперь я знаю, как буду дальше жить!
– Жду тебя, Боречка! Жду! А Ира мне только что звонила, из аэропорта с Люсей она сразу ко мне приедет. Вот сегодня все и решится! Ты приезжай ко мне и мы вместе в ноги ей кинемся! Она добрая душа, она копия ее отца, которого я теперь только и вспоминаю, она, я же знаю, больше склонна к тому, чтобы все только по-хорошему было…
– Я скоро приеду! – Уже не помня себя, крикнул он и положил трубку.
Далее пол часа, не больше, понадобилось ему, чтобы сделать несколько быстрых звонков на Мясницкую, переодеться и спуститься в гараж. Водитель удивился, когда увидел шефа. Но ничего не сказал, сразу позвонил охранникам. И те догнали джип с Францовым уже у ворот.
Вигонь глядел из флигеля, как, на ходу застегивая плащи, охранники прыгают в машину. А когда ворота за ними закрылись, он сокрушенно покачал головою и вымолвил:
– Ну что ж, прощай, браток… То какого-то Геночку на работу по просьбе супруги ты взял, чтобы он удавился, то художника нашел, который и тебя, и твою жену ума лишил… Но есть люди и поумнее тебя! Да.
…– А Ирина Владимировна уехала? – спросил Францов у водителя прежде, чем ощутил холодок тревоги в груди.
– Да, уехала. Сначала хотела она даже на вашей ехать в аэропорт, чтобы немку Люсю встретить, но Вячеслав Олегович сам пришел в гараж, всех поставил на уши и «эселька» ее заработала. Хотя так никто и не понял, что с ней было. В первый раз я видел, чтобы хорошая электроника так себя повела. Наверно, когда мыли машину, вода в проводку проникла. А проводка подсохла, «эселька» сразу же сама завелась.
– Вот и хорошо! – Францов откинулся на спинку сиденья, закрыл глаза. И не без наслаждения понял он, что все, абсолютно все непонятное у него уже в прошлом, что это уже не он, а совсем другой, более внятный человек выезжает на Рублевское шоссе… Ах, как же ему хотелось поскорее обнять Иру и, может быть, действительно расплакаться, разрыдаться, чтобы в обильных и вольных слезах его растаяла вся та морока, которою до сих пор была полна каждая секунда его жизни!
Он даже рассмеялся этим своим мыслям. А затем сказал водителю:
– А что? Вот так живешь и не знаешь, что тебе на самом деле нужно!
Но водитель по-своему понял его слова и ответил так:
– Да уж в аэропорт Ирина Владимировна даже на такси готова была поехать. Очень уж запала она на эту поездку.
…Не дождавшись зятя ни через час, ни через два часа, Анна Аркадьевна позвонила ему, но мобильная связь оказалась выключенной. Тогда Анна Аркадьевна по своему обыкновению, чтобы только отвлечься, уселась у телевизора. Но, видимо, уже так она наволновалась, что сразу же и задремала в кресле. И когда ненароком пробуждалась, то, экономя силы, старалась сон свой продлить.
Даже когда Ира с Люсей приехали и шумом своим ее разбудили, Бориса еще не было.
Люся вручала Анне Аркадьевне банки и коробки с разными чаями, что-то энергично и радостно ей говорила. Но Анна Аркадьевна после сна с трудом понимала ее плохой русский язык. Затем она, уже не обращая внимания на не умолкающую Люсю, сказала Ире, что свое мнение о Борисе переменила, что Борис – человек золотой.
– И ты это скоро поймешь! Так что не спеши показывать ему свой характер! – Заключила она.
– Мама, все будет хорошо! – Воскликнула Ирина Владимировна с такою безмятежной радостью, что от сердца у Анны Аркадьевны сразу отлегло.
«Люся эта кого хочешь заморочит!» – решила она и с благодарностью взглянула на Люсю, которая с дикой иностранной улыбкой неотрывно глядела на нее. Впрочем, была она похожа скорее на американку, чем на немку. Не только улыбкой, но и густыми веснушками на лице, на шее, на морщинистых не по возрасту руках.
– Раз уж тебе так мой чай понравился, то переодевайся, в ванну зайди с дороги, а я заварю зеленый чай точно также, с промывкой, как в прошлый твой приезд, – сказала Анна Аркадьевна и, не удержалась, обняла Люсю.
– О, чай! Чай пить! – зарадовалась еще больше Люся. И теперь даже глаза у нее по-американски диковато округлились.
– Вот и ты, Ира, учись у Люси быть всегда веселой, – Анна Аркадьевна и с Ирой еще раз обнялась. И вот так, обнявшись, услышали они, как теледикторша, которая, оказывается, все это время, как и Люся, не умолкала, вдруг посуровела и сообщила:
– А теперь вернемся к сегодняшнему трагическому событию на Рублевском шоссе. По только что поступившей к нам уточненной информации, от необыкновенно мощного взрывного устройства, сработавшего в машине бывшего замминистра Францова Бориса Сергеевича, погиб он сам и его водитель. Оба его охранника в настоящее время находятся в больнице. При этом состояние одного из них оценивается как критическое. Взрыв произошел на выезде с Рублевского на Минское шоссе. При этом Борис Францов, как нам удалось уточнить, следовал из Жуковки в Москву без своей обычной машины сопровождения. Что свидетельствует о том, что у него не было повода предполагать о готовящемся на него покушении… А теперь наша справка. Борис Сергеевич Францов родился в Москве в тысяча девятьсот пятьдесят седьмом году, окончил физико-математический факультет МГУ, кандидат физико-математических наук, в тысяча девятьсот восемьдесят восьмом году ушел в бизнес, политическую деятельность начал как сторонник политических и экономических реформ, принимал активное участие в поддержке Межрегиональной депутатской группы, был членом Верховного совета РСФСР, одним из наиболее заметных членов команды Гайдара, с уходом из правительства наиболее радикальных молодых реформаторов он вернулся в бизнес…
Когда Ирина Владимировна очнулась и более или менее осмысленно взглянула на мать, то в потемневших глазах ее сразу же прочитала нечто такое, что заставило ее испытать еще больший ужас.
– Ты? – наконец-то сумела вымолвить Анна Аркадьевна.
– Да как ты…, как ты могла такое подумать!!! – Ирина Владимировна оттолкнула мать и в истерике стала метаться по комнате.
Наконец, забившись в угол, между окном и диваном, так что видны были только ее плечи, она завыла в голос. Анна Аркадьевна хотела было к ней подойти, но ноги ее стали ватными, и она осела на ковер, как, может быть, оседает искусно ликвидированное взрывниками многоэтажное, подлежащее сносу, здание.