Выборы случились в апреле. Игнат Захарыч победил, и Вася Фомин как вице-мэр из безвестных рядовых горожан попал в нашу городскую элиту, хоть и на вторых ролях. Звали его Василий Иваныч, но когда друзья выпивали после работы в гараже у Васи, Игнат Захарыч называл его «Васёк»; если же выпивка вершилась в кабинете начальника пожарной службы (тоже старинного приятеля нашего, одноклассника) подполковника Сашки Гусева (пожарная служба размещалась в двух шагах от их работы, в старинном арсенале петровских времён, в торец с Дворцом мэрии), Вася становился «Василием»; если на вечернем огоньке у начальства случались городской прокурор или начальник горотдела ФСБ (до того — ФСК), Игнат Захарыч не чурался и «Василь Иваныча».

Своему вице Игнат Захарыч поручил городское хозяйство.

Вася поначалу сробел, растерялся и от растерянности принялся чрезмерно активничать и наделал глупостей. Дошло до того, что он получил от наших бандитов предупреждение.

Произошло это летом, через пару месяцев после победы на выборах, когда он уже возомнил, что освоился.

Однажды поздним вечером — Вася отдыхал дома после трудового дня и досматривал новости по НТВ — ему позвонили и очень вежливо попросили отказаться от затеянного им переоформления нескольких подрядов на ремонт городской канализации. Иначе будут очень большие проблемы у вас и у вашей семьи, известил его незнакомый глуховатый молодой мужской голос.

Последовавшую за звонком бессонную ночь Вася спрашивал у темноты: что делать? что делать, а?! Решил утром посоветоваться с Игнат Захарычем, но в последний момент не осмелился; вообще на эту тему заговаривать не смел, чуял, что не надо; знания о таких вещах должны в воздухе носиться. Не пионер, чай; подсказок от пионервожатого не поступит. Думай сам.

Назавтра приполз к нему начальник нашего водоканала, моложавый дискантоголосый мужчинка с усиками и в очень сильных очках от близорукости — казалось, что глаза его глядели на Василия Иваныча из глубоких канализационных колодцев. Канализатор мямлил, менжевался, о цифрах подрядов говорил маловразумительно. Но когда Вася, весь разговор с ним выдержавший в строгом тоне не без презрения, отпустил его, и начальник фекальных продуктопроводов, неслышно ступая, как и полагается просителю, удалился из кабинета, на столе осталась завизированная Васей копия бумаги, согласно которой и подрядчик (частная строительная фирмочка), и все расценки на ремонт немиловской канализации остались прежними, т.е. теми, которые устраивали хозяев владельца глуховатого юношеского голоса; а по двум договорам даже выше на несколько миллионов рублей. Вася взирал на эти невесть как появившиеся на бумаге нули  с мутным чувством...

В тот же день, опять в уютный вечерний час, когда по НТВ передавали погоду, ему позвонили, и уже знакомый голос произнёс с достоинством:

— Спасибо, Василь Иваныч, что въехали в наши проблемы. Мы люди благодарные, не волнуйтесь.

На другой день, вернувшись с обеда в мэрию, Вася увидал в приёмной у себя миловидную ногастую девицу в короткой ярко-бордовой юбке, сидевшую рядом с его секретаршей Риммой и оживлённо с нею шептавшуюся. «Я сказала, что у вас совещание, но вот гражданка настаивает...» — пролепетала покрасневшая Римма, запоздало убирая в стол коробку шоколадных «Cherry». «Да я на секунду!» — сладко проворковала девица, медленно сняла ногу с ноги, расчётливо показав Васе под юбкой беленькие кружевные трусики, и скользнула вслед за ним в кабинет. Она плотно закрыла дверь и изящным движением холёных пальчиков уронила ему в карман пиджака конвертик.

— Я передумала, извините, — тем же сладким голосом проворковала она, глядя ему в глаза. — Раз у вас совещание, не буду вам мешать.

И упорхнула птичкой! Вася, как последний лопух, стоя посередь кабинета, достал конверт, густо пахнущий духами, и извлёк из него плотную пачечку бархатистых на ощупь стодолларовых купюрок. В последнюю миллисекунду пред тем, как в кабинет вошли люди, он, всполошенный, успел запихнуть конверт и доллары обратно в карман. Остаток рабочего дня бок со стороны кармана пекло. В кабинете и от рук пахло духами. В тот день он уклонился от выпивки с мэром в гараже, отправился домой один на своём «УАЗике» (сам рулил, шофёра отпустил), и не прямой дорогой, а дал громадного крюка по грунтовке через Тёшкин лес, где, зарулив с просеки на поляну возле Белого Камня и оглядевшись, с адски бьющимся сердцем пересчитал доллары. Оказалось — две с половиной тысячи. В уме он помножил эти тыщи на обменный курс — и с изумлением получил те самые миллионы, на которые против прежнего были завышены два канализационных договора — с точностью до рубля по курсу ММВБ на день всучения!..

Ловкачи! Взятку влимонили — и то не из своих, а из городского бюджета! «Учись, Иваныч, как тугрики чеканить...»

Довольный, приятно взволнованный (что-то, правда, свербило в душе), Вася не спеша пустил «УАЗик» по пустой лесной дороге. Рои беспечной мошкары толклись в лучах солнца за окном авто; пронизанный золотым вечерним солнцем лес полнился пением птиц; травы нежились в предчувствии вечерней прохлады. Всё было знакомо, но что-то случилось: всё уже перестало быть родным. Перед Васиным взором витали то противные усики на бледной очкастой личине, то беленькое, кружевное, мелькнувшее давеча под юбочкой. От рук пахло духами.

И вот в сей момент Васе почудился чей-то взор... Он притормозил и осмотрелся.

В лесу никого не было; но Вася чувствовал, что есть второй, который пристально глядит на него. Вася разделил пачечьку надвое и запихнул доллары в носки. Но взгляд второго не отпускал, он преследовал его на всём пути до дому. Казалось, что самоё лес, небо, дорога под колёсами пытливо и нехорошо взирают на него... Щиколотки вспотели под долларами, горячими, как горчичники.

Мелькнуло и давно знакомое мило лопоухое треугольное личико не то зверька, не то дитяти, с громадными пронзительно-печальными глазами, но это не был второй. Про личико ходили у нас смутные слухи, но вообще-то мы о нём предпочитаем не говорить. Чувствуем, что не нужно; да и мало кто признаётся, что воочию видел его... Нет, личико принадлежало не второму. Да личико, по своему обыкновению, скоро исчезло, растворилось в пространстве, а ощущение второго осталось.

Присутствие второго сильнее всего ощутилось ночью и мешало Васе спать. Он несколько раз вставал и пил неприятно тёплую воду из крана; казалось, что снаружи, из ночи, из рассветной мути в окно кухни заглядывал второй... Под утро Вася, чтобы расслабиться, залез в ванну и пустил на себя душ, за что от разбуженной Марины схлопотал нагоняй.

С того дня в нём угнездилась непонятная, сосущая душу, тоска.

Переменилось всё в душе, перемешалось. Путаница, неразбериха...

Часто вспоминалась и даже грезилась, а иногда и по ночам снилась девица — стройноногая, кареокая, волоокая, она тревожаще улыбалась ему... перебирала сладострастно ногами, показывая под юбкой кружавчатое, беленькое... Ох, Господи!..

С того времени появилась у него привычка за выпивкой философствовать о том, что русская жизнь потеряла органичность.

Он чувствовал присутствие рядом второго.