Я побеседовал  с ним строго.

Н.С.Хрущёв. Воспоминания.

— Чёрт возьми! — вскричал я, вне себя от ярости,
и птицей взлетел в седло. — Вы уверяете,
что моё время кончилось?!
Я уезжаю, но вы увидите, что я ещё вернусь!

Х.Солинас. «Я, вождь»

«Епиходов Игнат Захарович, глава города».

Так было оттиснуто в визитной карточке.

Это звучало, солидно, по-русски, и отвечало истине.

Глава города. А не какой-то там «мэр».

Пожалуй, из-за своей новой должности, пересев с завода на город, Игнат Захарыч первым у нас ощутил зримо, что настали новые времена и что каждый новый день не только календарно отдаляет город от прежней жизни. Он ловил себя на ощущении, что каждый день что-то привносит в жизнь такое, от чего о возврате к прежним порядкам думать становится всё неловчей. Новости из Москвы слушал остро: а ну как всё обернётся так, что в России воскреснет эпоха бесстыжих и всесильных партсекретарей!.. При одной этой мысли Игната Захарыча охватывал стыд, как будто именно он обманет людей — словно от него зависело, чтобы старые бонзы не воцарились вновь в своих вотчинах.

Выборы мэра прошли в третье воскресенье апреля. Светило солнце, тёплый ветерок ласкал нам щёки, у памятника Ленину играл духовой оркестр из воинского гарнизона. В центре Немилова торговали выпивкой и закуской многочисленные буфеты. Бегали и беззаботно громко смеялись дети...

В понедельник утром  мы узнали, что Епиходов победил, причём так, что и сомнений быть не могло — восемьюдесятью без чего-то процентами против дуяновских восемнадцати с чем-то. Перед концом рабочего дня Игнат Захарычу привезли на завод из избиркома официальную бумагу, что результаты голосования утверждены и отныне он — мэр, глава администрации города Немилова. Осталось только пройти формальную процедуру утверждения его на ближайшем заседании гордумы, где он даст клятву на Конституции.

Утром следующего дня, во вторник, в девять часов без одной минуты, Игнат Захарыч впервые вошёл в Дворец мэрии (так неудачник Сидкер перекрестил здание бывшего горкома и горисполкома) не как посетитель, а как хозяин. В приёмной — в его отныне приёмной — бессменная секретарша Дуянова, неопределённого возраста субтильная дамочка с морщинистой шеей и ярко крашеными губками, Вероника Иосифовна, что-то печатала на громко хлопающей электрической машинке; при его появлении Вероника Иосифовна покраснела, перестала печатать и медленно встала. Он подошёл к ней и протянул ей руку.

— Здравствуйте. А что, у города нет денег на компьютер в приёмную мэра?

Фраза получилась неказистая, из тех, которые говорят, чтобы лишь что-нибудь сказать, и вышло глупо; Игнат Захарыч даже смешался и насупился.

Вероника Иосифовна промолчала...

— Такое впечатление, что в моём кабинете кто-то есть? — тяжело спросил он опять не очень удачно.

— Там люди у Сергей Сергеича...— пролепетала она.

— А я никого не вызывал, Вероника Иосифовна.

— ...доложить?

— Ещё чего! Войду уж без доклада как-нибудь.

Игнат Захарыч распахнул двери мэровского кабинета — солидные, дубовые, двойные: ни звука не просочится! — и ступил внутрь. Дуянов — массивный, пузатый — пребывал за начальническим столом, хански разлегшись в просторном кожаном кресле с высокой и пухлой чёрной спинкой. Нижняя губа на мясистом лице была по обыкновению оттопырена, так, что виднелись неровные прокуренно-коричневые зубы. За столом для совещаний с обращёнными к нему внимательными лицами помещались четверо: начальник горотдела милиции полковник Солопов, тщедушный красновекий пьяница и матерщинник в жёваном, косо сидящем мундиришке; директор рынка, бодрый багровощёкий толстяк Коломийцев; директор горторга Лукьянов, обрюзгший бледный старикан с голым черепом и злыми глазами; и управляющий недавно созданным Немиловским частным кредитным банком, Бородай, моложавый, лобастый, модно небритый, с выпуклыми карими глазищами и плоским, как пятак, золотым «лонжином» на белом волосатом запястье. При появлении Игнат Захарыча все воззрились на него не без недоумения, и оживлённый разговор моментально стих.

— Здравствуйте, — сказал Игнат Захарыч. — Неужто помешал?

— Ы-ы-ы... — прорычал Дуянов, не меняя развалистой позы; он не почуял ничего; его хозяйский рык походил на ворчание разбуженного пса. — Новый мэр явился не запылился... Мы тебя поздравляем, конешно, но... Помешал, помешал! Значит, так, Захарч... Я тут распорядился все дела подготовить для передачи тебе, так что ты давай-ка подгребай, мил-человек, завтра с уторка... нет! лучше завтра после обеда. Я свои дела тут как раз закруглю... и можешь рулить. 

И Дуянов, посчитав разговор с Игнат Захарычем оконченным, перевёл тяжёлый взгляд на Солопова.

— Так, ну, и чего?..

В этот момент он обнаружил с удивлением, что Игнат Захарыч всё ещё стоит посредине кабинета, и спросил строго:

— Вопросы какие, Захарч?

— Вероника Иосифовна! — звонко позвал в открытую дверь Игнат Захарыч; секретарша, чуя неладное, сидела беззвучно в приёмной ни жива ни мертва. — Вызовите сюда завхоза... с двумя ребятами. И поживее, пожалуйста!.. — Он посмотрел на часы. — Так, господа. Мой рабочий день начинается в девять часов, сейчас уже девять ноль две. В девять пятнадцать у меня совещание с моими заместителями. Извините, но... все свободны. Вы останьтесь! — сказал он  Дуянову и впился глазами в его потемневшую ряху. — Вероника Иосифовна! Всех заместителей ко мне в девять пятнадцать. И обзвоните все городские службы, совещание с руководителями у меня в десять ноль-ноль. Слышь, Солопов? — окликнул он милиционера, который по стеночке, конфузясь отчего-то и пряча глаза, крался к двери. — В десять у меня здесь. И вы, Тимофей Ильич... — обратился он к покатой спине Лукьянова, спешащего к выходу. — И ты! — Он дружески ткнул пальцем в живот проходившего мимо него Коломийцева. Он прекрасно знал директора рынка, не раз бывал с ним в дружеских компаниях, а сестра Коломийцева Катерина пару лет назад побывала у него в любовницах. Коломийцев, однако, глянул на него жёстко, непримиримо, и ушёл молча. Бородай сгинул незаметно.

Появился завхоз, потнолобый дядька в камуфляжной рубахе с засученными рукавами. За его спиной маячили двое подсобных работяг.

— Виктор Николаич, — отнёсся к нему Игнат Захарыч (он давно знал завхоза, как и всех, наверное, людей в городе), — сейчас возьмёте машину, поедете ко мне на завод и у меня в кабинете заберёте моё рабочее кресло на колёсиках и привезёте сюда. Я предупрежу. А это сооружение, — он кивнул на горкомовское кресло с всё ещё сидевшим в нём онемевшим Дуяновым, — пусть ребята уволокут вон. 

— Дык... а куды его, Игнат Захарыч?

— У вас кабинет есть? — весело спросил у завхоза глава города.

— Ну... есть комната... наша общая... — завхоз покосился на своих работяг. — Каптёрка... 

— Вот и поставьте себе в каптёрку. Вероника Иосифовна! Соедините меня с моей приёмной на заводе! Сергей Сергеич, пересядьте сюда, не задерживайте рабочих. Пожалуйста!.. У меня к вам разговор.

И Игнат Захарыч присел к полированному столу для совещаний.

Дуянов, сопя, выбрался из кресла, и работяги уволокли прочь кожаное чудо на тумбообразных деревянных ногах. Завхоз ушёл, уважительно прикрыв за собою дверь.

— А унижать меня... обязательно, а? — прорычал Дуянов, стоя посредине кабинета как раз в той точке, где минуту назад стоял Игнат Захарыч; его нижняя губа отвисла ещё ниже и некрасиво тряслась. Если бы Игнат Захарыч не знал нрав бывшего секретаря горкома, он бы подумал, что Дуянов вот-вот заплачет.

— Сергей Сергеич, а я думал, что вы мне, как полагается по правилам вежливости, позвоните, скажете, когда вы будете готовы передать мне дела... Вообще-то, и поздравить было бы не лишне, всё ж вместе нам дальше работать-то; или вы из Немилова уезжать собрались?.. Так что вы сами подставились. Глупо получилось, конечно, но — я никогда не унижаю других, но и себя унижать не позволю. Как аукнулось, так и откликнулось. Понятно, нет? И впредь будет откликаться всегда. В случае, если!

— Ты себя не переоцениваешь?

— Отнюдь. И перейдём на «вы».

— Думаешь, у тебя галифе ширше моего стало?..

Игнат Захарыч отмахнулся с досадой.

— Конечно, ширше... Да присаживайтесь же, Сергей Сергеич, у меня к вам серьёзный разговор! Давайте дело делать, а не галифе мерить.

— Неужто ты возомнил, что ты и вправду власть получил? Власть не должность, её не получают. За власть жизнь кладут, жилы рвут, кости ломают, только хруст раздаётся! А ты?! Ну, согласовал в Треславле, ну, сложились обстоятельства, ну упала на тебя с неба должностишка. И што, .. твою мать?!

— Разговор к вам, повторяю, по делу. Официальный. Давайте начнём, а? У нас с вами мало времени. И без мата, пожалуйста.

Дуянов медленно подсел к столу — на краешек стула, боком.

— Ну, слушаю... Чего?

— Речь пойдёт об Эн эс ка (т.е. о Немиловском строительном комбинате), — сказал Игнат Захарыч, щадительно не цепляясь к «ну». — Ведь вы, если я не ошибаюсь, строитель по специальности? 

Через десять минут, раздвигая стайку собравшихся в приёмной заместителей (новичок Вася Фомин, смущённый, как первоклассник, топтался где-то за спинами этих матёрых чиновников — не забудем, любезный читатель, что дело происходило в апреле, в первый день после выборов, и описанное выше долларовое происшествие с Васей произойдёт только через два с лишним месяца), Дуянов, как линкор, прошествовал от дверей кабинета к столу потерянной Вероники Иосифовны. Лик его был тёмен и сердит. Когда заместители втекли в кабинет и освободили приёмную, Дуянов закурил Marlboro и проговорил басом:

— Открываю фирму, Онечка, капиталистом делаюсь... Пойдёшь ко мне?

Некогда, лет пятнадцать назад, когда Дуянов только воссел в главное городское кресло, у него с Вероникой Иосифовной случился спонтанный роман; он, не испытывая никакой страсти, при оказии предпринял дежурную атаку, она, подчиняясь партийной дисциплине, сочла за необходимое уступить. Но роман этот, бесстрастный и безлюбовный, потёк столь вяло и уныло, что через неделю погас — без выяснений, недоумений, обид и прочего. Секретарём же она была безупречным.

Тяжело, как слон, давя исхоженную ковровую дорожку, он удалился. Он тяжко дышал, как будто пуды только что ворочал. «Алло!.. Антон Осипыч?— услышал он уже с лестницы поставленный голосок Онечки. — Вам надлежит к десяти часам приехать в мэрию, на совещание... новый мэр собирает...»

Бессмысленно матюкаясь про себя, Дуянов вышел на широкое крыльцо мэрии.

Был серенький апрельский денёк. Дул тёплый ветер, накрапывал дождичек. Остатки слежавшегося за зиму серого снега слюдяно отсвёркивали под белесыми небесами. Поодаль справа по площади Ленина полз единственный в городе снегоуборочный агрегат, наконец-то отремонтированный, и с урчанием соскрёбывал крутящимися лапами хлипкие ледяные корки с булыжника. Снег в городе убирался машиной только возле мэрии и вокруг памятника Ленину.

Главный подъезд мэрии, как и полагается, выходит на улицу Советскую. Дуянов, щурясь от дождя и сдвинув шляпу на брови, с каким-то сложным, новым чувством окинул взглядом перспективу улицы. Уходит, уходит прежняя жизнь, не удержать её — а предстоит новая борьба, и чёрт его знает, чем оно всё кончится; впереди — мутота, мгла, непонятная, неуютная, как вот этот дождь, новая жизнь...

Вдали в сером дождевом мареве, на пересечении с улицей Карла Либкнехта, возвышался памятник Свердлову. Придурок Сидкер не успел его снести, своротил только памятник Железному Феликсу на Слободской площади, где Бородай себе банк построил, да переименовал улицы Коммунистическую и Пролеткульта — теперь Преображенская и Никольская, как встарь было... Интересно, новый мэр тоже в эти глупости пустится? — На противоположном тротуаре красовалась яркая вывеска открытого перед новым годом магазина «Молоко из Алатьмы». Молокозавод в Алатьме, селе в пяти километрах от Немилова, год назад капитализировался шустрым голландцем, ван Зюйманном, получил новое оборудование и завалил район и область сроду невиданными здесь творогами, сырками, простоквашами, йогуртами, кефирами, ряженками, варенцами и молоками — и натуральными, и фруктовыми, и ягодными, и ванильными, и даже с петрушкой, укропом и каким-то тимьяном, чёрт бы его побрал. Европейское изобилие в отдельно взятом русском городишке... Хотя, говорят, свои тимьянные йогурты и творожки Зюйманн поставляет в элитные питерские и московские супермаркеты.

А между прочим, Захарыч-то дело предложил, вдруг проскочила в голове искорка. Дуянов рассеянно и привычно кивнул какому-то прохожему, который поздоровался с ним. НСК банкрот, это ясно. Директор НСК Каха Мачадзе и его присные, все, как один недавно сбежавшие из города, как с пожара — ворюги, украли на комбинате всё, что только можно украсть, а рабочие-акционеры, «собственники» комбината, алкаши, всё сплошь мелкие несуны, — доворовали остатки. Новый мэр предложил Дуянову выкупить все акции у рабочих и поделить — пятьдесят процентов городу, пятьдесят ему, Дуянову, лично. Рабочие уже год как не получают зарплату и радостно продадут акции — за копейки! Деньгами на приобретение акций и подъём завода город Дуянову поможет, в кредит, разумеется. Таким образом, НСК окажется наполовину в личной собственности у Дуянова. И половину прибылей — после погашения кредита — Дуянов будет класть в свой личный карман — как владелец его. Собственник! Лишь бы комбинат полноценно работал. Половина прибыли городу, половина — Дуянову... 

До бывшего секретаря горкома только сейчас дошёл смысл предложения Игната Захарыча, и у Дуянова перехватило дыхание.

— Поставите на территории комбината кирпичный завод, купим в Голландии или в Германии, кредиты я разыщу, — гудел новый мэр, буравя Дуянова взглядом, — и заказами я вас обеспечу. Я знаю, где почти задаром можно купить шесть очень приличных «комацу» с запчастями; с такой техникой горя знать не будете. Ведь городу новое строительство нужно как воздух, вы ж город превратили в руины, Сергей Сергеич, хозяйственник вы хренов! По улицам нашим уже ездить невмоготу, одни колдойобины! Крыши на горожан рушатся! (Это не было гиперболой: месяц назад обвалились перекрытия сравнительно нового дома на улице Декабристов, и только чудом его обитатели целы остались. Перекрытия оказались бракованные.) Мы, при наших гигантских очередях на жильё, ни черта почти вот уже десять лет не строим! В политику вдарились! В общем, так: становитесь капиталистом и занимайтесь-ка, дорогой мой, делом!

Половину городу, а половину — в личный карман!..

Дуянов переждал внезапную одышку, пока не унялось сердцебиение, медленно повернулся — так тяжёлый крейсер ложится на новый курс — и вернулся во Дворец мэрии, двинул на третий этаж, в юридический отдел.

По знакомой, тысячи раз хоженой лестнице из мраморной крошки поднимался он, не подозревая ещё, что начал своё второе восхождение к могуществу.

В этот час мой сосед, Пахом Феогностович Вашкин, возился в своём дворе, накрывая частой рыбацкой сетью огороженный высоким свежим штакетником птичий закуток, по которому, квохча и поклёвывая, расхаживали пеструшки и два индюка. Дождичек не был ему помехой. Высоко, в дымчатых облаках над городом, парил коршун. Накануне он похитил у Пахома Феогностовича зазевавшегося юного петушка.