10. Во дворе резко пахло черёмухой, словно в воздухе дезодорантом напрыскали...

Во дворе резко пахло черёмухой, словно в воздухе дезодорантом напрыскали; в пустом небе сияло солнце, но холод пробирал. Да, вчера метеослужба прислала в мэрию телекс: тепло, почти месяц баловавшее, закончилось, грядёт майское похолодание, до заморозков на почве. Как же Ксюша в своих газах-шелках, в трусиках символических? Да что я?! — одёрнул он себя; нужна ей моя забота, как же! Но всё же вернулся в дом, посмотрел; серый, на клетчатой подкладке плащ жены на вешалке отсутствовал.

Душа саднила. Хотелось плакать, как в детстве.

В червячкообразное отверстие гаражного замка попал не сразу: возил-возил ключом, тыкал не туда — пока не сосредоточился, не умирил приятный дрейф в мозгу. Дальше всё пошло легко; УАЗик, который Фомин нарёк когда-то «козликом», завёлся с полуоборота, мотор запел ровным басом; что ж, на совесть вчера Юрка поработал. Так, теперь аккуратненько тронемся с места, та-а-ак... в ворота бы вписаться, едрёньть... ага, вписались, козлик, родненький... теперь ак-кур-рать-ненько: мосток через кюветину... расширить мостик надо, заразу, тут и трезвым промахнуться ничего не стоит, ну его к чщ-щ-щёрту!.. так... прое-е-ехали!.. теперь повернуть... тихо, ты! куд-д-ды газуешь?! стоп! Теперь не забыть — по порядку: запереть дверь на террасу; запереть наружнюю дверь в дом; запереть гараж изнутри; запереть гараж с улицы. Всё.

Вперёд! — и ак-кур-рат-но!

По переулку своему ехал медленно, крадучись: осваиваясь — в поддатии не ездил ещё ни разу.

По двору Нинки Куклиной на цепи, притороченной к протянутой вдоль застеклённой террасы дома проволоке, носилась туда-сюда Дина с не по-собачьи сосредоточенным выражением на умной морде; тоскует животина без умершего хозяина и в одиночестве: Нинка с утра до вечера, вон и по выходным даже, на телестудии... — У Дириных толклась во дворе многочисленная ребятня мал-мала меньше: с цыплячьим гомоном играла в бадминтон... — В бывшем дворе мэра новый хозяин, купивший этот дом у мэра год назад, профессор-пенсионер Пияшев, перебравшийся в Немилов из Вологды, тюкал топориком пиленные досточки: сооружал над свежевырытым колодцем тесовую крышу; неделю назад на любопытствующий вопрос Фомина, зачем он вырыл колодец, пенсионер вытаращился на Фомина как на недоумка; «на хрена мне химия из водопровода, — дискантом кричал старый чудак, — если под ногами, в землице нашей русской, настоящая первородная вода, которой никакая очистка не нужна?!» — В последнем доме, угловом, обитал ещё один чудила, совсем ветхого возраста, за 90, Ерофей Ерофеич Балгин, адмирал в отставке; по его настоянию сын соорудил ему мачту над домом, и каждое утро в семь часов дедуля, жёлтый, сморщенный, похожий на гриб лисичку, вздёргивал на мачту советский военно-морской флаг с синим серпом-молотом, а в девять вечера спускал... Сейчас флаг бодро бился на майском ветру.

По улице Коминтерна ездили машины; прежде чем вырулить, пришлось пропустить автобус из посёлка Южный, грузовик и пару «Ок»: всё же 400 грамм вискаря, да, почитай, с утра, да на голодный желудок, требовали сугубой осторожности. Поэтому катил с острасткой. «Козлик, родненький, не подведи», — шептал Фомин, сосредоточенно каждую секунду возвращая дорогу на то место в пространстве перед глазами, где той надлежало простираться. И лишь на Треславльском шоссе, когда до банка оставалось всего-то ничего — до перекрёстка метров четыреста, там направо за угол на Слободскую площадь свернуть, и всё — тулился на обочине перед бездействующим пыльным дворцом с колоннами: кинотеатром «Пионер» — синеполосый «жигуль», и незнакомый пацанёнок-рядовой со старательно насупленной краснощёкой физиономией службиста строго указал ему жезлом на обочину.

Фомин ак-кур-рат-но срулил и затормозил.

Он видел, что в «жигуле» сидел кто-то ещё, очевидно, старший, который наверняка знает УАЗик вице-мэра. Поэтому Фомин дуднул и помигал фарами, проигнорировав требование пацанёнка — не очень, кстати, вежливое — о предъявлении документов; из «жигуля» пробкой выскочил Феденька Мозговой, капитан ГИБДД; не далее как неделю назад Фомин продавил ему бесплатную трёхкомнатную квартиру из муниципального резерва, который сейчас всего-то насчитывал пять квартир и практически не расходовался. Феденька, бывалый уже офицер, хлебнувший лиха и в Анголе, и в Афгане, и в Чечне, родил месяц назад четвёртого сына — а всё ещё обретался в гостинице, в двух обшарпанных комнатёнках (жёнка, дети и две бабки — тёща-вдова и мать!), на этаже, где жили русские беженцы из Киргизии, двадцать одна семья... Он подбежал, отпихнул насупленного рядового и наклонился к оконцу «козлика».

— Здрассте, Василь Иваныч! Всё в порядке, ничего, ехайте... Ой!.. — опешил он, уловив запах от Фомина. — Может... этта... Василь Иваныч... а вам далеко?

— Феденька, недалеко, — заговорил Фомин, превозмогая непослушливость языка, его странную лень. — До банка... жену встретить... Слышь... эт самое... довези меня, а? Доэто... дорули, е..ныть! А там уж я очухаюсь...

— Да нет вопроса, конешно! — засуетился Феденька.

— Давай, родной... — Фомина развезло-таки; он вывалился тюком из «УАЗика» и, покачиваясь и держась за крышу, обошёл кругом, чтоб сесть на место пассажира. Рядовой гибдэдэшник-мальчишка следил за его путешествием с брезгливым прищуром. Фомин подмигнул ему и погрозил пальцем.

— А чего это вы... в субботу? — спросил он у Феденьки, когда отъехали.

— Да ну их!.. — с досадой ответил Феденька. — С утра вот подняли... Оказывается, в Немилове у нас сегодня какой-то сходняк бандитский: то ли съезд их, то ли разборка... Региональное совещание! — Феденька хмыкнул. — Помните, месяц назад в Треславле Марата Рыло грохнули? Вот, теперь разбираются. Он же  — как там у них называется? смотрящий, что ли, тут был... или положенец... Тьфу, чтоб им с их терминологией!... Теперь вот нового ставить надо. Говорят, нашего Хрома теперь назначат. Из Питера сверхавторитет ихний приканал. Из Москвы какой-то Пётр Петрович... Из Торопеня сам Семён Семёныч здесь. Треславльские все, конешно. Как осы на варенье! Ну, и наши гады собрались, шпана! Вся бандитская п....братия! Иерархия, как же... Организация! Как ка пэ эс эс...

— А где они заседают?

— В лесу, в хоромах у Хрома, где ж ещё... Всех немиловских наших блядей туда повезли. Тут с утра ихние мерсы и бээмвухи — туда-сюда, туда-сюда!.. Отт времена пошли, а?! Все бандюки открыто съехались, мы всё знаем, а тронуть их низя!!! «Диктатура зако-о-она...» — передразнил он кого-то. — Права человека... Давить их надо без всякого закона, как они нас давят. Они ж за людей нас не считают, Василь Иваныч! По ним, только они имеют право на человеческую жизнь, а мы все, порядочные люди — для них мразь и шваль!.. Чего вот нас начальство дёрнуло щас, спрашивается? То ли от них город охраняем, то ли их от города. Весь личный состав вывели на патрулирование улиц! Оно надо?! Представляете? У бандюков заседание, съезд партии, они дела свои решают, а мы им обеспечивай условия для спокойной работы. Где это видано, вообще? Выходной коту под хвост. Только я собрался на своих двух соточках кáртофик посадить... Вам здесь остановить?

— Не, Феденька, вон туда, подальше... развернись, и вон... под липу... во-о-от... с краешку у скверика, правильно. Ага, молоде-е-ец... Федь, не в службу, а в дружбу. В универсаме, где прилавок «Макдональдса»... на Советской... купи мне два чизбургера двойных, а? — Фомин сунул Феденьке сотенную. — Надо поесть.

— А запить? пивка?

— Не-не-не! Акву минерале, с газом... двухлитровый пузырь. Сделаешь?

— Нет вопроса, Василь Иваныч!

— Только сам, Феденька! Пацана не посылай!

— Ебстебственно!.. Щас смотаюсь.

Спустя двадцать минут Феденька на синеполосом «жигуле» доставил Фомину чизбургеры и воду, а от себя присовокупил гроздь бананов. И шустро улетел на пост, оставив клуб пахучего сиреневого дыма, который медленно поплыл над площадью...

Фомин закрыл окно. — И потянулась тяжкая цепь мгновений — мигов, секунд, минут — слагающихся в часы позора.

 

Серая бетонная коробка банка с тонированными зеркальными дверями входа и с сложным зелёным вензелем над ними (переплетённые литеры «НКИБ» — «Немиловский кредитно-инвестиционный банк») был безжизнен и огромен, как циклопический саркофаг. Там где-то, внутри, должна сидеть Ксюша...