Утреннее солнце светило безмятежно и весело в отверстую дверь купе. Поезд стоял.

На нижней полке напротив беззвучно спал человек. Его полноватое, пухлогубое лицо являло безмятежность. Он лежал на боку, лицом к Егору, ладонь под щекой, без матрасов и постели, положив под голову мягкую спортивную сумку. Джинсики, зелёненькая футболочка, жёлтый парусиновый куртец с расстёгнутым на всю длину зиппером... На столике лежали его очки.

Егор отложил кейсик и вышел из купе. Нервы после сна отпустило.

Вагон стоял напротив здания вокзала — строения приземистого, массивного, прочного, поставленного на века, с такими просторными окнами и дверями, что при одном взгляде на это сооружение человек должен был проникнуться чувством надёжности и незыблемости в веках порядка вещей. «Осёнки», прочёл Егор огромные буквы на фасаде. Ах, какая замечательная станция Осёнки! — весело воскликнул в себе Егор, улыбаясь и взирая на липы, тенистой толпою сгрудившиеся по ту сторону безлюдного утреннего перрона. На скамье под липой сладко дрых мужичонка; подле скамьи, под его свесившейся рукою, стояла пустая бутылка из-под водки; под скамейкой лежала белая грязная собачошка; она, помаргивая, внимательно и ласково глядела на Егора. Часы на вокзале показывали без десяти семь. Несмотря на ранний час, солнце приятно припекало сквозь стекло. «Царь Нектанеб нас покинул...», повторил про себя Егор. Что это за царь Нектанеб? Когда-то где-то прочёл — и надо же: застряло экзотическое имя в мозгах. Не меня ли подразумевал сочинитель странного гекзаметра? Егор усмехнулся. Припекло не на шутку, раз гекзаметры сочиняются во сне. «Злобных теней убегая...»

Да уж.

Явились пред взором презрительно щурящийся, белорожий холёнорукий Иса; его шестёрки с мерзкими глумливыми физиями, уверенные в своём праве — Муса, Беслан, Мурат, Ваха, Лече; и семенящий Денис, мотающий при ходьбе кистями рук, не замедлил выскочить из небытия. Тьфу, гадство: в этом я жил?! неужто мой мир был таков?! Отец покойный поражался, взвинчивался от брезгливости к бандитам, к этим тварям из преисподней, к мокрицам, моментально присосавшимся ко мне, лишь успел я фирму открыть; а я, неразумный, отмахивался от его негодования... Ах, да будь она неладна, эта Москва, потерявшая свою русскость! Вот мир — липы, тихий полустанок... солнце... небо... Вот она, твоя Русь, пред тобою — милая родина, о которой столько думалось, столько спорилось когда-то — и с мужем Вари Гришей Апостолом, когда они окончательно переселялись в Мюнхен, и с Денисом, а раньше — с матерью, с отцом, а после ухода матери — с её мужем, с неутешным профессором-книжником, историком Харитоновым. Русь!.. Такая осязаемо-близкая и такая непостижимо-далёкая... В дальних пределах скитаясь, счастие тщусь найти я.

По соседнему пути, за его спиной, с другой стороны поезда, прогрохотал состав, и сразу, лишь смолк грохот, поезд тихонько двинулся с места и мягко покатил, покатил — вперёд, в будущую прекрасную жизнь, а перрон с вокзалом, липами и спящим мужичонкой остался воспоминанием, ускользнул в вечность. Выплыло навстречу взорам, явилось из непредставимости и улеглось пред взором просторное поле под голубоватым льном; на горизонте, раздвинув исседа-синюю полосу леса, глубокой синью блеснуло далёкое озеро. Дальние пределы... Господи, какая красота! В этакой красоте — да не наладить жизнь?!

Спустя час Егор с попутчиком пили чай в купе. 

С той секунды, когда попутчик, не меняя позы, в какой спал, разомкнул веки, и Егора окатило васильковой безмятежной синью из его глаз, Егор проникся к нему мгновенной симпатией. 

— Едем, слава Богу? — спросил тот, улыбаясь.

— Едем. Доброе утро. — Егор улыбался.

— Доброе. В Осёнках поезд стоит полтора часа, пропускает скорый с Урала на Мурманск. Всегда так нудно ждать...

Попутчик вдруг резво, как мальчик, вскочил, словно опаздывал куда-то, ещё раз улыбнулся лучезарно, быстро надел на щекастое лицо очки и сбросил с плеч куртец. В коридоре, загородив бьющее в окно солнце, он нестеснённо и энергично помахал руками, присел несколько раз, сделал боксёрскую стойку и нанёс воздуху десяток ударов, следующих друг за дружкой со скоростью автоматной очереди.

— А вы, молодой чеэк, зарядку сделали? Зарядку надо делать обяз-з-зательно! Тонус! Ща чай пить будем. Не выпив с уторка чаю, нельзя ни к какому делу приступать. — И он устремился к проводнику, открыв дорогу солнцу в дверь купе.

Как-то сразу он взял шефский тон, и Егор его шефству подчинился с готовностью, с душевной тягой даже. От проводника попутчик вернулся с двумя чайниками в руках: большим и заварным; эмпээсовские стаканы в подстаканниках извлёк из карманов джинсов.

— Меня звать Савва; а вас? Его-о-ор?! Замеч-ч-чательное имя! А у меня дочка Надя. Надежда Саввишна! На-а-адя-а-а... Как запев песенки детской. — Он говорил не переставая. — Чего вы улыбаетесь? Ну романтик, романтик я! Вырос на дрожжах шестидесятых. Вы понимаете, что я хочу этим сказать? Вот и чудесно. Слушайте-ка, до Треславля нам ещё два с лишним часа пилить, и нам надо закусить. У меня тут ситнички мягонькие и сыр с ветчиной; я специально в дорогу запасся для себя и соседа, то бишь для вас. Не стесняйтесь! В Осёнках спортивный лагерь МГУ, где Наденька отдыхает. Она у меня учится в МГУ, на ромгермане. Кандидат в мастера спорта по лёгкой атлетике. Стометровка! Так вот: в лагере у них буфет роскошный и дешёвый, как при коммунизме. Я набрал от души, поэтому — навались!

Савва деловито и уютно разложил на столике ситники, кульки с ветчиной и сыром, огурцы, круглую банку мягкого масла. И выложил перед Егором на краешек стола визитную карточку.

 НЕЗАВИСИМЫЙ ИНСТИТУТ КОНЬЮНКТУРЫ
ПРОИЗВЕДЕНИЙ ИСКУССТВА
доктор искусствоведения,  профессор
НЕЛЕДИН
Савва Никитич
заместитель директора по экспертизе
Тел. 8-902-672-22-76      E-mail: expert@nikpi.ru

— Еду к другу в Немилов отмечать моё пятидесятилетие. Немилов — славненький городок этакий... под Треславлем. Так я што хотел сказать... У меня сейчас вторая жена, с которой... ну, если мягко выразиться, очень не заладилось. — Профессор скорчил гримаску. — Бес попутал... С первой так славно жили — нет, что-то вот втемяшилось в башку, дурь сексуальная... Повело мозги. Развёлся, женился на этой, то-си бо-си... Оказалось совсем не то, но... Так вот, поэтому свои дни рождения я отмечаю у друга моего, который живет в Немилове. У него чýдно, тепло! Правда, у него жены нет, умерла, но дочь — изум-м-мительная девушка, умная, чистая!.. А у меня детей от второй, слава Богу, нет, ну, и... Мне у Вани теплее. Он художник. Академик живописи. Лаптев Иван Иваныч; не слыхали?

— Иван Лаптев?! Вот-те на! Ещё б не слыхать! — воскликнул Егор. — Иван Лаптев! Я был на его выставке пару лет назад во Франкфурте-на-Майне. Во время всемирной книжной ярмарки. Ух, какая мощь! По сравнению с его жанрами и пейзажами картинки западные такие жалкие!.. Господи, бродят эти французики и немчики, сосунки, горе-художники в пустотах возле своих измазанных плоскостей, делают умный вид, лбы морщат, мировые проблемы решают, а сами... Плоскодумы ведь! Очёчками блестят, патлы лентами перехвачены, рубаха из-под рубахи торчит, одеты, демократы несчастные, чёрт знает как! Шуты гороховые, европейцы, тоже мне!.. И ни одного посетителя, конешно. А в зале у Лаптева — толпа с утра до вечера... Потому что там — мощь, стиль, мысль, жизнь! Сочность цвета и света! Интеллигенты западные ходят у его картин, рты разинув! Весь лоск европейский снесло с них как пух! Как под ураганным ветром!.. Я тогда Лаптева искал по кулуарам, хотел руку ему пожать и спасибо сказать: влупил им по самые помидоры, этим западникам, показал, что такое подлинная живопись! У меня возникла тогда мысль альбом его издать, да там я его так и не смог найти, а после как-то всё недосуг было... И он живёт в Немилове? Это ваш друг?

Савва слушал его бурную речь, иногда вскидывая на него неожиданно острый взгляд. На его вопрос он, помолчав, вздохнул и ответил со вздохом, думая о чём-то:

 — Да. Бросил Москву к чёртовой матери. Сбежал... Значит, плоскодумы?.. Нет, Запад, разумеется, не плоскодумы, не глупее нас, грешных, не-е-ет, но... Ветчинки вот поешьте, не стесняйтесь... Когда-то один из их интеллигентных людей написал книгу стихов, называется «Цветы зла». Я её читал — в переводах, конешно, но всё равно — ничего особенного. А шуму-то, шуму! На весь мир. Но дело не в этом, понимаете, Егор, а в... как бы это выразить поточнее... Вот, например, вышеозначенный Ваня Лаптев написал книгу: исследование феномена русской духовности и русской жизни. На материале живописи, конечно. Серьёзная вещь, не баловство графоманствующего академика... И назвал книгу — как бы вы думали? «Цветы добра»! Во! Книга — потряс-с-сающая! Само противополагание названий как вам, а? Где-то здесь кроется правда-матушка о них и о нас. Они исследуют зло — возможно, чтобы его искоренить, не знаю уж... На свой манер. А мы — исследуем добро, чтобы его воззиждить! Не здесь ли разница между ними и нами? Но это я так, к слову. Тут есть о чём поспорить... А вы, как я понял, издатель? И каким же ветром вас в Треславль-то?.. Если это не коммерческая тайна.

— Добро и зло... Знаете, банально это как-то. Отдаёт обывателем. — Егор заговорил так неожиданно для себя: ещё секунду назад он не намеревался затевать философского разговора; но кто-то, словно вдруг залетевший к нему внутрь, говорил помимо его воли. — Думаю, что не борьба добра и зла правит миром, а какая-то неведомая, не имеющего пока имени на человеческом языке третья сила. Мне кажется, что древние ближе к разгадке этой тайны мироздания, когда говорят о судьбе... Правда, они говорили о судьбе отдельного человека, но где человек, там и человечество... Если б миром правила борьба добра и зла, в нём давно бы уже то или другое победило бы и воззиждилось. Нет, судьба правит миром, Савва Никитич, а мы её замысла никак разгадать не можем, потому и мучаемся. Только не путайте мою мысль с примитивным фатализмом, здесь всё глубже...

Савва изумлённо воззрился на Егора, а когда тот заявил, что решил перебраться жить в Немилов, купить там домик, забыть Москву и, не торопясь, подыскать себе занятие, хлопнул себя пухлыми руками по коленкам.

— Странный выбор. Чё вы там забыли? У вас там есть родственники? Женщина? Нет?! И вы пустились вот так, наобум лазаря?

— Не совсем...

Егор рассказал: мол, мать, писательница Татьяна Лопухина, много писала о Немилове и здешних местах и т.д. Савва просиял:

— А я знал вашу матушку! Я редактировал её однотомник в издательстве «Искусство» в семьдесят девятом, я тогда там трудился! Замеч-ч-чательная писательница! 

И вдруг сменил регистр.

— А как же семья? — спросил он.

— Я в разводе...

— А-а-ай! — издал он протяжный возглас, как от боли, со знакомой уже Егору гримаской.

— Нет, я вас на произвол немиловских волн не брошу! — заявил он, доливая второй раз заварной чайник водой из большого. —  Это мне знак свыше. Что ж, будем вместе делать добро, Егор! Вы отчаянный малый! Вот так, в одночасье, бросить Москву — и вперёд?!. Вечный сюжет: В сердцах  друзей нашед измену, в мечтах любви безумный сон... Как там дальше у Алексан Сергеича? «Наскуча жертвой быть привычной давно презренной суеты...» Или как у Шелли: «Away, away from men and towns». Вы знаете английский? Правильно: Прочь от людей и городов... Может быть, вы едете именно туда, куда вам надо. Душу-то вы здесь свою отыщете, а остальное уж... Как вы говорите, судьба... Да-с, вы сказали любопытную вещь... Хм. «Третья сила», говорите? Ну-ну.

На лицо Саввы словно тень набежала. Наморщив лоб, как делают озадаченные люди, он внимательно посмотрел на Егора и даже прищурился, словно вглядывался, силясь в нём что-то рассмотреть. Егору показалось, что он хотел что-то сказать, но почему-то ничего не сказал, тихонько вздохнул только.

В пространстве купе возникло прозрачное треугольное личико — то ли лопоухого зверька, то ли дитяти, — похожее на листок дерева, и с личика этого на Егора смотрели огромные печальные глаза. Он на миг погрузился в бездонную глубину этих глаз, они властно потянули его к себе. Личико неуловимым движением переместилось за окно, теперь оно летело рядом с окном, оно висело в воздухе; сквозь него явственно виднелся освещённый солнцем лес, теснящийся рядом с железной дорогой. Миг — и оно исчезло.

Савва смотрел на Егора, улыбаясь осторожно.

— Это вот первый вам привет от города Немилова... Ведь вы тоже видели?..