Высоко в небе над Треславлем, над синими куполами Свято-Троицкого собора, над окружающими город весёлыми лесами, лугами, деревеньками,  полями под рожью и льном, озёрами, безымянными прозрачными ручьями и серебристой речкой Вомля, в вольных волнах восходящих от горячей земли воздушных струй плавал коршун. Савва, выйдя на привокзальную площадь, остановился и оглядывался, как полководец на поле предстоящей битвы; он разглядел эту плывущую в небесах птицу, с земли походившую на точку, и указал на неё Егору.

Коршун с небес смотрел на людей; следя за растеканием толпы по привокзальным территориям, он различал головы, макушки, причёски, лысины, плечи, разноцветные сумки в руках; увидел он и воздетые к нему лица двух из толпы, стоявших на краю площади. Он рассмотрел выражение их глаз и шевеление губ, и если б мог по губам понимать человеческую речь, то уловил бы:

— Видите коршуна? Оцените: коршун в небесах! В Москве вам такого не увидеть никогда. Егор, я вам завидую! Относительно молод, абсолютно свободен, наверное, здоров; вся жизнь впереди, и — с чистого листа! Редкий шанс вам подкинула ваша судьба... Справа, на той стороне, вон, смотрите, храм Святой Троицы. Ваша матушка о нём задушевнейший очерк опубликовала в журнале «Москва»! В семьдесят четвёртом году. С роскошной цветной вкладкой, как сейчас вижу... Четырнадцатый век. Седая древность. Вполне достоин поклонения.

И коршун увидел, как один из двух, приземистый и лысоватый, поклонился низко в пояс.

Поклонившись, Савва перекрестился на синие купола: неспешно и аккуратно, плотно прикладываясь перстью.

Егору сделалось стыдно оттого, что не учён и не умеет сделать то же и так же. Савва покосился на него и пошёл по ступенькам вокзала вниз. Свою котомку, оказавшуюся видавшим виды солдатским сидором, он, как школьник, прицепил на спину.

— Вон гостиница, — сказал Савва. — «Князь Всеволод». Единственная в Треславле. Приличная весьма. Выстроена всего пять лет назад. До этого была длинная деревянная халупа о двух этажах. В халупе, наверное, ваша матушка и останавливалась...  Сейчас нам надо взять билеты на автобус.

Автобусная станция располагалась рядом, за углом вокзала. На пустынной асфальтовой площадке, классически закапанной моторным маслом, скучало несколько пыльных «Икарусов». К окошку билетной кассы (покосившаяся и скверно покрашеная в серое деревянная будка) теснилась очередь. До Немилова билеты достались на рейс в двенадцать ноль пять.

— Та-а-ак... Почти два часа придётся убить, — огорчился Савва. — Убивать время — преступление, как и всякое убийство, но что делать... Пойдём в гостиницу? Там в баре пиво приличное.

Путники подошли к гостинице. Перед входом стоял изысканной летящей формы тёмно-малиновый микроавтобус «ниссан». Савва внимательно почему-то посмотрел на него, цепко пригляделся к номеру, оглянулся на Егора странно, но ничего не сказал. Они вошли внутрь. От пива Егор отказался. В полутёмном претенциозно мраморном фойе гостиницы он обнаружил одёжный киоск и у скучавшей меж развешанного барахла ярко намакияженной девицы  решительно купил то, до чего в Москве никак не доходили руки: жилет цвета хаки со множеством карманов в несколько рядов — снаружи и внутри. В таких жилетах выступали перед телекамерами бравые репортёры из горячих точек. 

Бармен за стойкой наливал Савве пиво. Оно сильно пенилось, и бармен, строя страдательное лицо, сосредоточенно взирал на пену, словно от его взгляда пена должна была осесть быстрее. От этой сцены веяло затхлой провинциальной скукой. Егор огляделся и обнаружил в дальнем углу фойе дверь с буквой «М».

В кафельном, несуразно просторном и сверкающем чистотой паралеллепипеде у дальней стены под замалёванным белой краской окном величественно сиял розовый унитаз с перламутровой инкрустацией.

К счастью, на двери параллелепипеда имелся хоть и хлипко сидящий, но работающий шпингалет. Егор заперся, надел жилет и аккуратно переложил доллары в просторные карманы, складки которых маскировали формы содержимого. Эти жилеты скроил знающий жизнь человек! Всем пачкам — всем 60 тыщам баксов — нашлось здесь место.

Их опустевшее узилище — старый кейсишко — он бросил у мусорной корзины.

На миг кольнуло в сердце нечто вроде укора: вот, десять лет бизнеса кейсишко, как и «мерседес», был его верным другом — и нá-те вот, где довелось другу закончить дни свои... В карманах жилета нашлось место и для пары белья и носков, и для документов, переложенных из малонадёжного заднего кармана джинсов.

Егор словно к бою облачился. Освобождённые руки полнили тело бодростью. Жилет был приятно тяжеловат.

Савва уже допил пиво и покупал у бармена телефонные жетоны.

— Надо сделать несколько звонков в Москву. Подождёте? Или в храм пока сходите... Встретимся на площади.

Егор отправился на площадь.

На другом краю площади белела стройная громада храма Святой Троицы, увенчанного ярко-синими куполами с золотыми звёздами. К высокому темнеющему в тени портала входу вели широкие беломраморные ступени.

Благостная прохлада царила в храме; в притемнённости, в трепещущих пламешках редких свечечек мерцающие лики святых глядели отовсюду на Егора строго, но благожелательно. Поодаль у алтаря беззвучно обреталась и глазела на сдержанно-пышный золото-охристый иконостас пара: белокурая дама в дородном по-русски теле, одетая дорого, в сложное светло-зелёное шёлковое платье, и седой, начинающий лысеть мужик, похоже, иностранец — в одеяниях бежево-розовой гаммы, на русском мужике непредставимой. Сквозь седину розовела отполированная лысина. Тихо шаркая, эти двое задвинулись за толстую сводчатую опору и там притаились и словно растворились в тишине, и Егор моментально о них забыл.

Перед большой иконой Троицы он поставил свечечьку. «Мама, это в память о тебе. Царство тебе небесное».

Душа полнилась высоким умилением, и слёзы просились в глаза.

Никакого страха перед будущим — в самом деле неясном — он не испытывал. Он очутился вне момента и вне места, отдалившись от всего.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

                                 С годами всё острей, острей

Тоска по прошлого страницам,

И с каждым годом всё нужней

Из детства родника напиться.

И человек чего-то ждёт,

С тоскою смотрит вслед вагонам...

И в час назначенный его

Увозит поезд от перрона.

И нет, и нет уже Москвы

Со слякотной её зимою,

Со скучной тягой суеты,

С вином, друзьями и женою.

Но человек не одинок,

И страх пред будущим неведом. —

Он вновь с собой — и здесь залог

Его над бытием победы.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .