«Ниссан», наконец, одолел затяжной подъём и выскочил из лесу на яркое солнце. Залитая прозрачным золотом даль открылась Егору во всей своей спокойной роскоши. Дорога, как серебристая речка, текла по раздольному голубому полю под настежь распахнутым окном ослепительно синего неба.

Тевтон на сиденье рядом с рыжим стриженым водителем Толиком (круглоплечим детиной лет тридцати) спал, поминутно падая головой к коленям и вздёргиваясь, как конь. Зоя Леонидовна, помещавшаяся рядом с Егором, напряжённо смотрела в боковое окно и думала о чём-то неприятном: профиль её был некрасиво насуплен, и нижняя губа, немножко полноватая, неизящно отвисла. Она совсем не по-женски задумалась и забыла следить за собой. Она явно была недовольна встречей с мужем, и, казалось, даже встревожена.

Егор сердился на себя за то, что связался с этими неприятными (Савва не в счёт) людьми. 

Однако Савва уж очень просил согласиться на предложение жены попереводить, прямо таки умолял глазами. Что за дела? Что это за тевтон? Барон...

На подобных тевтонов Егор вдоволь насмотрелся в Западной Европе, пока мотался и живал там по бизнесу. По сути, такие как он — на наш русский взгляд —  это обыкновенные прохвосты и балбесы. За вальяжной ухоженной внешностью, за баронским титулом кукожилась, как правило, куцая самодовольная душошка. У Егора вдосталь появилось таких знакомых — и из Лихтенштейна, и из Германии, и из Австрии, и из Люксембурга. Все они чем-то неуловимо походили друг на друга. Он давно сформулировал твёрдое убеждение: никакой уважающий себя европейский бизнесмен в Россию сегодня не пойдёт со своим бизнесом. Идут либо киты и китищи, которым ничего не страшно и которым всё равно, где чеканить тугрики — в России ли, в чёрной Африке ли, на диких ли островах Океании (их бизнес на этих территориях всё равно будет иметь вспомогательный характер побочных заработков), — либо неудачники и нищие прохвосты, которым нет места на отлаженном и мощном западном рынке. И как бы презрительно ни щурился «финансовый консультант» из Кёнигсвинтера, как бы ни собирал он в складки свой ватный рейнланд-пфальцский лоб, ни распрямлял осанисто торс в розово-бежевых шелках, а Егор знал: это — прохвост, мошенник, плут, который приглядывает, чтό где в России плохо лежит.

И водитель Толик был неприятен со своим булыжным, стриженым под полубокс, затылком, круглыми боксёрскими плечами, мускулистыми руками, покрытыми противным рыже-белесым пушком. Типичный хомо бандитус... И на таковых Егор насмотрелся вдосталь. Вечно молчаливые лакеи, приторно услужливые перед хозяином, но неуловимо напоминающие некоего зверя: такое впечатление, что вот-вот — и ощерится эта гладкая, безупречно выбритая морда в пёсьем (а то глядишь, и в волчьем) оскале. И — в глотку зубами вцепится... Глаза настороженные, словно глядящие из бездны пистолетного ствола.

Компашка... 

«А пошли вы!» — возгласил мысленно Егор. Это просто ощер Демиурга, ироничная улыбка судьбы, на прощанье посланная ему из прошлого, с каждой секундой удалявшегося от него со скоростью (он, вытянув шею, глянул на спидометр) 90 кэмэ в час. Чтоб настоящее и будущее больше ценил.

Над дальним лесом впереди в небесной лазури вырисовалась стройная шатровая колокольня.

— Мотасова башня, — дохнул ему в ухо Савва, сидевший на заднем сиденьи у него за спиной. — Это уже Немилов.

«Там пройдёт моя жизнь…»

— Почему Мотасова?

— Сказочка есть. Говорят, на ней чёрт любил сидеть и мотать ногами. Летит сатана, чёрт и спрашивает его: куда и зачем летишь? Сатана отвечает: в Немилов лечу, монахов ваших соблазнять. Поздновато, смеётся чёртик, я уже триста лет назад их всех соблазнил и вот от нечего делать сижу и ногами мотаю... Но это так, народная шутка. Мотасова — по имени построившего его мастера, Артемия Мотаса, из Торопеня. Четырнадцатый век, между прочим.

«Ниссан» на узком мосту едва не врезался в бешено летевший навстречу тёмно-синий джип. Они разминулись буквально в сантиметрах. В джипе Егор успел разглядеть водителя и трёх девиц.

«Ниссан» стоял на обочине неширокой и ухабистой, кое-как покрытой щебнем улочки, обильно заросшей травой: автомобили на ту улочку заезживают нечасто... С обеих сторон за штакетниками заборов виднелись просторно отстоявшие один от другого небольшие, скромненького обличья частные домики, кирпичные или бревенчатые, некоторые с непритязательно надстроенными вторыми этажами — как это велось до последних времён почти повсеместно на Святой Руси. Перед домами, свешивая кроны над улицей, теснились яблоневые сады: тёмно-зелёные раскидистые деревья, залитые солнцем и качаемые ветром, были усыпаны мелкими и ярко-зелёными, как фонарики, плодиками, почти завязями, лишь с неделю-другую как пошедшими в рост.

— Господи, это что ещё за рай земной?! — воскликнул Егор, щурясь от света, хлынувшего в глаза.

— Это всего лишь славный городок Немилов, — с улыбкой в голосе ответил Савва. — Выходим, нас уже встречают...

— Это тебя встречают, — металлическим голосом поправила мужа Зоя Леонидовна.

— Выходим, выходим... — Савва настойчиво подтолкнул Егора в спину, и Егор, нагибаясь в проёме двери, выбрался наружу, на траву. Следом вылез из неудобной тесноты микроавтобуса Савва, на ходу буркнув жене: «Выйди хоть, поздоровайся... А впрочем, как хочешь...»

Упругая, сильная трава рая пружинила под ногами. 

Свежий, тёплый воздух рая легко тёк в лёгкие.

От бревенчатого дома к калитке по двору, наклоняя голову под нависавшими над дорожкой ветками сирени, спешил щуплый, но весь какой-то очень ладненький в своей щуплости улыбающийся человек в белой косоворотке на старинный манер. Его улыбка, лучистые издали глаза словно раздвигали вокруг и без того просторное пространство, наполненное благоуханным воздухом. Распахнув калитку, Лаптев раскинул руки в засученных по локоть широких рукавах и нестеснённо быстро и привычно, по-дружески, обнял Савву. Он был бос; забрызганные водой и закатанные рабочие штаны в полоску обнажали мокрые ноги с налипшими на них травинками и землёй: хозяин явно возился на земле с водой.

В старинной, подхваченной в поясе простой верёвкой льняной косоворотке и в полосатых портах Лаптев был красив той особенной простецкой мужицкой красотой, которая так часто встречается у русского человека, и, на босу ногу, в старинном рабочем наряде, в этой райской местности и атмосфере он вовсе не выглядел ряженым «а-ля рюс».

— Ваня, милый, вот, рекомендую, — быстро проговорил Савва и призывно взглянул на Егора, окатив его синим, как небо, водопадом. — Попутчик, мы случайно познакомились в дороге, но, знаешь...

«Здравствуйте, голубчик Иван Ива-а-анч!» — раздался над Егоровым ухом резкий голос Зои Леонидовны, и она, опахнув Егора заморским парфюмом, выскользнула из-за спины и раньше него оказалась рядом с Лаптевым и протянула руку. Она держала руку высоко, предлагая её к поцелую, но Лаптев улыбнулся мимолётно и вежливо, принял её руку в ладонь и, опустив, пожал коротко, и ей не осталось ничего другого, как, хихикнув...

...вот, приблизились берега бухты и окружили фрегат; брошенный якорь разбил пологую волну, и взлетевшие к небесам брызги полыхнули яркими солнцами; и Странник весело, позабыв об усталости, спрыгнул в лодку, которая под мерный счёт старшего матроса полетела туда, где за сине-белым пенным полукружием прибоя зеленел пышный лес и высились голубые горы, вздымавшиеся до редких белоснежных величавых облаков в бездонной синеве небес. — Матросы с сосредоточенными и неулыбчиво-старательными лицами гребут привычно и истово. Странник жадно глядит на приближающийся берег. О дивная новая жизнь! О дивный новый мир, о неведомая обетованная земля! Что обещаешь ты? После долгих странствий по океанам и материкам, где сотрясается земля и закладывает уши от рёва водопадов, где заходится дыхание от душных испарений болот, где из зловонных, клубящихся серным дымом теснин прядают огнедышащие чудовища с дико-красными глазами, где в зарослях ядовитых азфалларий обитают обольстительные лживоглазые и лживогласые девы с пластмассовыми душами и клубками шерсти вместо сердец — каким счастьем одаришь ты? Вот, лодка достигла отмели, и песок скребёт днище, и Странник, сгорая от нетерпения, выпрыгивает из лодки в воду и по мелководью, дробя колышущиеся зерцала волн, спешит к берегу, к манящему тенью лесу. Он не испытывает страха. Он прозревает путь свой — в этой игре света и теней, в грациозном шевелении, танце и трепете листьев дерев, раскачиваемых ветром. «Бог мой, Бог! Ты невидим, как ветер, но, как ветер, Ты всюду, и я чувствую Тебя, как я чувствую ветер, и Твоё дыхание, как дыхание ветра, блаженной лаской овевает мои воспалённые рамена.» Да, Странник знает, что истина обретается человеком не в сладком прельщении — но душа его исполнена живых надежд, а истина всегда там, где надежда. И вот: мелькает в чаще леса, среди сплетений колеблемых ветром ветвей и листьев, улыбающееся лицо и тёплый взгляд, устремлённый на него с участием и любопытством. О мой дивный новый мир!.. Осторожно распахнута завеса, — и навстречу Страннику выходит из зарослей девушка с голубыми, как луг...

...глазами, в белой косынке, в испачканных мокрой землёю просторных резиновых оранжевых сапожках. Она не смущалась тем, что на ногах её — эти некрасивые сапожки, что жёлто-зелёный пёстрый сарафан её пятнист от воды. Она пребывала в работе у себя дома, прибежала с огорода встретить гостей. Она по-родственному подставила розовую щёку Савве и, подойдя к Лаптеву, взяла его под руку, прижалась к нему и оглянулась на Егора, словно сказала: «вот — мы; а вы кто?» Она глядела на Егора чуть прищурясь: солнце светило прямо в лицо ей — и улыбалась приветливо. Несколько светло-золотистых прядок выбивались из-под косынки на лоб.  

— Там такие тучи собираются... Вы с собой грозу привезли, — сказала она.

— Знакомьтесь, моя дочь Анисья Ивановна, — проговорил Лаптев с улыбкой и обнял её. — Кстати, вы — коллеги: Аничка неделю назад окончила первый курс полиграфического в Москве. Через неделю у неё практика начинается на полиграфкомбинате в Треславле.

Лаптев говорил приятным глуховатым баритоном.

— ...Вот как? И какой факультет?.. — опомнился Егор.

— Нам пора, пора-а-а! Егор Сергеич! — окликнула Зоя Леонидовна. Она сидела в «ниссане». Как она там очутилась, Егор не заметил. Тевтон пялился на него недовольно. Егор насторожился: он догадался, что, увлекшись, «выпал из времени» (такое с ним случалось: если он задумывался о чём-нибудь, то мог перестать замечать происходящее) и пропустил какую-то часть разговора. Оказывается, успел о себе сообщить, что кончил полиграфический...

— Ладно, Егорушка, мы ждём вас непременно к ужину! Ночевать здесь будете!— сказал Савва, явно продолжая разговор, и Егор увидел, что Савва уже деловито шагает по двору, цепляя ветки сирени закинутым на плечо сидором. Издали, от дома, он оглянулся и крикнул: — Зоя! После всего привезёшь Егора сюда! И не мудри, ладно?

При этих словах с лицом Зои Леонидовны нечто произошло: оно исказилось нехорошей гримасой — Зоя Леонидовна прищурилась, словно высматривала Егора где-то за горизонтом… Егор, в согбенной позе лезший в чрево «ниссана», едва не подвернул ногу и упал, выставив локоть, боком на сиденье, что спасло ступню от вывиха. — Плотный чёрный огнь полыхнул в глазах женщины. Пригасло время и солнце за окнами «ниссана».

«Ниссан» резво взял скорость. Егор оглянулся. Лаптев и Анисья стояли в калитке и смотрели вслед. Анисья улыбалась и что-то говорила отцу. Там цвёл и благоухал рай. В последнюю секунду перед тем, как им исчезнуть за поворотом, Егору показалось, что под деревьями мелькнуло знакомое личико — не то младенца, не то зверька с огромными, в полнеба, печальными глазами. Их взгляд пронизывал. Личико пропало, и он услыхал тишайший хлопок и отдалённый звон колокольчика. 

Зоя Леонидовна притушила чёрный огнь в глазах и деловито извлекла из сумочки мобильный телефон.

— Игнат Захарыч, дорогой, мы на подъезде, встречай.

Над крышами домов, над садами с севера надвигалась на небо налитая чернотою стена; странно смотрелось это сочетание солнца в безмятежной лазури — и этой грозной безмолвной тьмы... В безмолвии, почти неестественном, было что-то настораживающее, тревожащее.