Ливень хлынул внезапно, как и полагается настоящему ливню, и мгновенно загрохотал гром, и не игривый, рассыпчато-перебористый, от которого делается весело на душе, а — тяжёлый, давящий: не гром, но рёв библейский, и пала тьма, как ночью, и домá в потоках вод замелькали призрачно под вспышками молний; преображённые, они походили на плоские декорации, за которыми ничего нет.

По вмиг опустевшему тротуару мимо запнувшегося «ниссана» пробежали две девчонки с перепуганными личиками, с растрёпанными мокрыми локончиками. Их короткие блузчонки, оставлявшие голыми их плоские животики и спины, промокли до прозрачности.

Барон с шуршанием сосредоточенно сдирал целлофан с новой пачки «НВ». Егор, до тошноты ненавидевший табачный дым в тесноте автомобиля, демонстративно открыл окно, и восхитительный хлад хлынул внутрь, брызги и освежённый грохот стихии. Егор отодвинулся вглубь, предоставив брызгам без помех сеяться на велюр сидений; этим он потеснил было Зою Леонидовну, но она не пошевелилась. Её бок был тяжеловесно-мягким, как тесто, и воспротивился Егорову нажиму плотно и неподатливо.

— Закрой, — угрюмо приказал Толик, глядя на меня в упор в зеркало заднего вида. — Намочит.

— Было бы верхом любезности с вашей стороны, майн герр, здесь не курить, — обратился Егор к барону, изобретя  любезнейшую до приторности фразу (Wäre es von Ihnen, mein Herr, so nicht umständlich und recht äußerst liebeswürdig, mindenstens vorübergehend hier rauchen aufzuhören), каковую, наверное, немец и в куртуазном семнадцатом веке вряд ли бы нагромоздил.

Барон, однако, и ухом не повёл и задымил.

Егор неторопливо поднял стекло, отгородившись от божественной стихии, и из внутреннего кармана жилета, раздвинув «молнию», достал ворох долларов (намеренно захватил именно ворох); покопавшись в нём под нехорошим взглядом Зои Леонидовны (от её бока он уже отодвинулся), Егор выискал три купюрки поистёртее (две по сто и одну пятидесятидолларовую), присоединил к ним визитку барона, аккуратненько этак сложил всё в пачечьку, остатний ворох баксов запихнул в карман, замкнул дзиппер и, протянув руку поверх розового шёлка массивного баронового плеча, бросил пачечьку на широкую ширинку его бежевых штанов.

— Забери свои дерьмовые баксы, ты, аршлох[4], и переводи себе сам! — превозмогая рёв грозы, рявкнул Егор в холёное жилистое ухо, покрытое сетью мельчайших алых прожилок и походившее на тщательно выточенную из бело-розового мрамора изящную раковину.

Как восхитительна свобода!  

Яростно выдернув локоть из цепкого захвата женщины, Егор толкнул вбок дверь «ниссана» и выпрыгнул из тошнотворного тёплого сигаретного нутра его

                                 в ревущий

снаружи

водопад.

Как восхитительна свобода!

Холодный густой ливень заливал глаза. Наискось, через тротуар, за стеклянной дверью магазина, толпились люди; они прятались от непогоды; их лица за стеклом белели во мраке, словно из потустороннего мира. Егор опрометью устремился к двери в этот мир и спустя секунду очутился в сухом просторном помещении с дощатыми крашеными полами. Предо ним расступились, впуская. Никакой потусторонности здесь, разумеется, не присутствовало; обычный магазин, душный универмаг с прилавками хозтоваров, одежды, обувными стеллажами и галантереей, а в дальних недрах его сиял ярко освещённый просторный продуктовый отдел самообслуживания — с никелированным турникетом, с колченогими колясками, с согбенной фигурой охранника в серой униформе с жёлтым лейблом на рукаве и груди. При дощатых крашеных тёмнокрасной краской полах это заграничное убранство смотрелось странновато и умилительно в своей странности. Егор огляделся. Сквозь заливаемую дождём витрину виделся малиновый «ниссан», пока не подававший признаков жизни. Однако отсель надо тикать, сказал он себе, а то чуть стихнет, как цепкая баба кинется вдогонку.

Оглядываясь на «ниссан», он побежал вдоль прилавков к галантерее, где с ходу купил самый большой зонт-трость — несусветно дорогой, фирмы «Lacoste», со стильно изогнутой, удобно легшей в ладонь деревянной ручкой. Рублей хватило едва-едва. Егор раскрыл его над головой; зонт парашютом распростёрся над ним, растопырился чуть ли не на полмагазина сине-зелёными клиньями. Егор сложил его, превратив снова в трость, и гоголем прошёлся вдоль прилавка, громко тюкая тростью в пружинящие доски пола. Продавщица — молоденькая, свеженькая, полнощёкая, русая, синеглазая, в фирменном голубом платье с отложным белоснежным воротником и в голубой косыночке — улыбалась расположительно.

— Я начинаю новую жизнь, — сообщил ей Егор. — Для этого мне нужно немедленно покинуть ваш магазин, но незаметно. Выпустите меня через служебный выход, а?

— Ой, Господи... — Она вздохнула и посмотрела на него с каким-то сложным выражением. — Вон, за прилавком направо и в конце коридора, там за подсобкой...

Он торопился. Он понимал, что та компания его так просто не отпустит. Он догадывался — по тому, как Савва настойчиво его подсовывал им — что с мэром переговоры будут о чём-то таком, о чём городу до поры до времени знать не полагалось, поэтому и переводчик был им нужен посторонний, не из города. Бандитское обличье Толика подтверждало его впечатление, что дело здесь нечисто, что Зоя из Госдумы есть посланец кого-то, инструмент, исполнительница. Она была Егору антипатична, но фон Тегеле его просто бесил: от барона исходила эманация, как говорили в старину — эманация чего-то для Егора неприемлемого, чёрного, отталкивающего. Егор, конечно, подводил Савву своим импульсивным бегством, но что сделано, то сделано. Душа воспарила к свободе, и он рванул от неприятных ему людей. Извини, Савва, сказал он себе. Надеюсь, ты меня поймёшь и извинишь. Он ни разу в мыслях не отмахнулся от Саввы. Савва сделался частью его дерзновения; он не ходил по его прежним путям и поэтому не мог был посланцем Демиурга, против которого Егор восстал. Он был из другой жизни, с других орбит.

Егор распахнул неподатливо-тяжёлую железную дверь. Плотный шум ливня хлынул навстречу. Он помедлил, глядя в густо-серую стену его. За сетью дождя, на другом краю пространства, смутно проглядывалась стена дома под розовой облупившейся штукатуркой. 

Издалека, с улицы, донёсся превозмогший шум ливня вой пожарной сирены.

Егор раскрыл новый зонт, водрузил его над головой и решительно — с ощущением, что сжигает за собой мосты — шагнул под ливень. «Вперёд!» — страстно приказал он себе.