Яко зверь бях...
Древняя повесть
...по смерти своей лежать будут во мраке и нечистотах.

Аристид Ритор

В предполуденный час этого рокового июньского дня

— в тот миг, когда в высоком небе над Треславлем парил коршун,

— тёмномалиновый «ниссан» нёсся по шоссе в Немилов, неся в чреве своём женщину и четырёх мужчин, включая Егора;

— уволенный переводчик Руслан в гостиничном номере, всё ещё не пришедший в себя после ночной пьянки, матерился и окатывал себе физиономию холодной водой из-под крана (душ в номере был сломан),

— Фомин в служебной вишнёвой «Волге» подкатывал к «Промзоне-2» — родному НЗХА, т.е. заводу холодильных агрегатов, — где ему предстояло провести совещание с руководством завода; после совещания он поедет к Мальцеву;

— в этот утренний миг главный немиловский бандит, смотрящий положенец Хром, по паспорту Владлен Энгемарович Хромоногов, катил в своём синем джипе (без водителя: сам рулил, и в джипе никого с ним не было) по центру Немилова. Он свернул с пустынной в этот рабочий час набережной Вомли и мимо храма Преображения поднялся к памятнику Ленину, миновал Дворец мэрии и перекрёсток улиц Советской и Карла Либкнехта, благодушно-терпеливо (у него с утра было прекрасное настроение) пробрался сквозь броуновское снование пешеходов у Колхозного рынка (осталось привычное название с советских времён), под равнодушным взором аптекарски-скромненького Свердлова с цилидрического постамента, похожего на шахматную ладью (Хром любил шахматы, имел в них когда-то разряд кандидата в мастера и в юные годы четырежды становился чемпионом Немилова), выбрался на центральную артерию Немилова — Треславльское шоссе, дабы, обогнув школу, свернуть в узкий проезд на Слободскую площадь, к уже знакомому нам капищу халдейской богини Ра’ал-Лод, т.е. к бетонной коробке банка.

Он остановил джип возле широких полукруглых ступеней, конусом ведущих наверх, к вертящейся двери из бронированных тонированных стёкол, впитывающих солнечный свет. Он позволил себе пошалить: тормозя, ткнул бампером джипа в багажник жёлтого банковского «сааба», остановившегося здесь секундой ранее. Из «сааба» пулей вылетел водитель — стриженный под «бокс» парень с угрожающе перекошенной круглой мордой. Но при виде выбирающегося из джипа Хрома морда приняла вежливо-угодливое выражение.

— Убери нá-хер отсюда своё уё..ще, — приказал Хром, не глядя на него, и легко, не без изящества, побежал по ступеням конуса, взнося крупное, но стройное тело своё (поддерживал истово физическую форму) вверх над землёю, вопреки силе тяжести.

Хром одевался изысканно и нагло. Во всякое время года он носил чёрные хромовые сапоги, голенища каковых сверкали металлическим зеркалом. Фасон этих сапогов был эсэсовский. Двенадцать лет назад Хром — когда вернулся в Немилов после серьёзной отсидки, начавшейся ещё при коммунистах, отбил высокое место в бандитской иерархии и к нему потекли большие деньги — купил такие сапоги в Москве, на складе «Мосфильма» (тогда же на заказ ему там сшили сразу десять пар — про запас). Сапоги гляделись стильно и подходили к его погонялу. Там же, на складе, он купил эсэсовский офицерский мундир; треславльский знаменитый портной, обшивавший некогда всю областную совпартийную номенклатуру, Матвей Соломонович Портной, мундир этот распорол и изготовил по нему выкройки на размер Хрома. И с тех пор по зимам Хром носил чёрный шерстяной френч с галифе, а по летам, как сейчас — белый чесучовый френч, приталенный по фигуре, с белым галифе; венчал одеяние белый картуз с узорчатым — белая вышивка шёлком по белому бархату — околышем и чёрным замшевым козырьком. Всё это сидело на пружинистой фигуре Хроме ладно, и Хром знал это, и красивая, с чёткими соразмерными чертами костистая физиономия его с длинным и узким хрящистым носом и густыми чёрными бровями выражала довольство.

В миг, когда невидимая пружина его энергии вознесла его на верхнюю ступень конического крыльца, на площадку, навстречу ему из тяжко повернувшейся двери капища стремительно выскользнула Ксюша — кремово-бежевое облачко. Невесомое летнее платье, оставлявшее обнажёнными её руки, шею и колени, светлая тень улыбки на деловитом личике её, летучая походка, изящный изгиб запястья, с каким она придерживала на плече изысканную холщовую бежевую торбочку на золотистом шёлковом шнурке, говорили о её прекрасном настроении. (Она начала выпрямляться после сокрушившей душу майской ссоры с мужем. Накануне вечером, после долгого перерыва, он говорил с ней по телефону, и разговор был мирен, и на её слова, что она устала от разлуки с ним и одиночества и хочет ребёнка и что резоны, которыми она допрежь отговаривалась от беременности, глупы и оставлены ею, в его голосе ей послышалась добрая, не отталкивающая интонация, улыбка даже. Они договорились созвониться через четыре дня, когда она вернётся из Москвы, куда она уезжала сегодня. На радостях она даже волосы вчера перекрасила и превратилась из тёмной шатенки в светло-русую блондинку — о чём он когда-то очень просил её: ему нравились блондинки, — а она с глупым упрямством и смешками не уступала.)

И вот это мягкое летучее облачко натолкнулось на жёсткое чёрно-белое острие той пружины, которая вознесла на ступени капища Хрома. Два человека, пребывавшие в превосходном настроении, встретились.

— Ты куда? — Хром, улыбаясь своей стальной улыбкой, схватил её за руку.

— Я в Москву, Влад... Пусти, я опаздываю. Поезд через два с половиной часа, а мне ещё домой надо... вещи взять.

— Ффу тты, какая деловая! «В Москву... Ве-е-ещи...» Какие там вещи?! Ну-ка, пшли назад!

— Влад, я опаздываю на поезд! Вон, машина уже ждёт! У меня же командировка! Да отпусти ты... больно же! Ну, пожалуйста...

— Пошли, я сказал! — Хром силой развернул её и толкнул к двери.

Отчаянный, беззащитный взгляд её светлых глаз, который она обратила на него, прежде чем, едва не упав от его толчка, ступила в двигающееся пространство тяжело поплывших дверей, никак не повлиял на Хрома, даже не коснулся его души.

Если б нашёлся в тот миг кто-нибудь, кто спросил его, зачем ему понадобилась Ксюша, он бы ничего не ответил: за секунду до их столкновения на крыльце он и думать о Ксюше не думал. Ксюша подвернулась ему на пути случайно, но у Хрома уже выработался инстинкт — вертеть людьми по своему произволу. Пожалуй, это было высшее его наслаждение: видеть, как его воля (а не что-то ещё, не его деньги, например) повелевает людьми. Он, взбегая по лестнице из просторного и прохладного холла на второй, правленченский, этаж вслед за Ксюшей (он смертельно боялся ездить в лифтах и летать в самолётах из-за клаустрофобии), безмысленно взирал на её нервно частящие по ступенькам ножки в летних кремовых туфельках-плетёнках и шевелящуюся попочку под бежевым светленьким платьицем. Он наслаждался ощущением: молодая женщина не только повиновалась ему — она пребывала в его власти, полностью, безраздельно: от этих кремовых туфелек-плетёнок до заколки цвета слоновой кости в светлых волосах на маленьком изящном затылке.

На втором этаже она остановилась.

— Ну, и что мне делать?

— Жди меня. У меня с Бородой разговор, потом поедем.

— Где мне тебя ждать?!

— .. твою мать, в приёмной!

— Весёленько... Чтобы все видели!.. И куда мы поедем?..

— Ко мне поедем, — равнодушно ответил, притворно зевнув, Хром. И, подумав секунду и потянувшись, как после сна (уперев руки в пояс и развернув плечи, он выгнул спину и сильно вдохнул и выдохнул), он улыбнулся издевательски. — Я тебя трахну, и п..дуй в свою Москву. А ты что подумала? 

Из молодой женщины словно жизнь ушла. Она осунулась. В её глазах погас свет, маленькое ухоженное лицо её потемнело, подурнело, побледнело. Она стояла на сияющем наборном паркете коридора перед бандитом, опустив взор, жалко сцепив тонкие руки, в которых комкала шнурок своей изящной льняной торбочки с надписью «Four Seasons. The best hotel for you with all accomodations. Philadelphia.» («Времена года. Лучший отель для вас со всеми удобствами. Филадельфия.»)

Хром подтолкнул её к двери приёмной Бородая, но она резко шагнула в сторону.

— Я буду у себя. Когда закончите, позвонишь, и я спущусь. 

Не поднимая на него глаз и опустив голову, как провинившаяся школьница, она метнулась к лифту. Лифт висел на этаже, и Хром не успел даже слова сказать, как она исчезла и уехала наверх, к себе на четвёртый этаж. Его это внезапное неповинение раздражило, и в кабинет к Бородаю он, игнорируя секретаршу Ольгу Мироновну (подтянутую, элегантно-худощавую, тщательно причёсанную и намакияженную даму под пятьдесят), вшагнул разозлённый (лучезарного настроения как не бывало), двигая желваками жилистых щёк и щурясь, и этот злобный прищур мгновенно насторожил Бородая, и Бородай, пожимая руку бандита, привычно и мгновенно подстегнул себя на повышенное внимание, как он это тренированно делал перед важными и трудными переговорами. Он знал: не угодишь в чём-то разозлённому, психически накалённому Хрому — последствия могут быть самыми непредсказуемыми, страшными.

Хром, шагая вальяжно вразвалочку (сапоги поскрипывали), пересёк просторный кабинет и плюхнулся в пухлое кожаное кресло в гостевом углу, под раскидистым кофейным деревом в элегантной кадке. Он водрузил ногу на ногу, щиколоткой на бедро и свесив острое колено в натянувшемся галифе.

— Ну, и как съездил в Москву? — спросил он. Тон его был небрежен, равнодушен, но железно-серые глаза из глубоких ям по обеим сторонам узкого носа глядели на банкира жёстко.

— Удачно. — Бородай, не двигаясь с места, проводил бандита до кресла внимательным взглядом и сейчас глаз не отводил, жёсткий взгляд держал спокойно. — Планы у немца. Сегодня Зоя и он будут у мэра, вчера вечером они уже приехали в Треславль. От мэра звонили. Сказали, чтоб я был в готовности. Как только заявятся, меня вызвонят.

Хром, морща лоб, долго и неторопливо выспрашивал по несущественным мелочам о подробностях пребывания Бородая в Москве, откуда тот вернулся позавчера; наконец, когда возможности спрашивать что-то имеющее смысл (Хром в банковском деле, разумеется, ни черта не понимал) исчерпались, он спросил строго и придирчиво-недовольным тоном:

— Так; а немчура деньги-то подгоняет?! Или снова только базар?

— Он приехал с гарантией, авалированной Баварским Ландесбанком. Я её видел. Пока на двадцать лимонов. Первый транш — пять лимонов в течение месяца после подписания контракта с городом. Что будешь пить?

Хром понятия не имел, что такое «авалированная гарантия», но сделал вид, что понял, о чём речь, и скорчил скептическую гримасу.

— «Авали-и-ированная...» Зелёный чай со льдом есть у тебя? — Хром снял картуз, обнажив чернявую коротко стриженую голову с узким бугристым затылком, и повесил его на веточку кофейного дерева. Веточка немедленно обломилась, и картуз шлёпнулся на пол. Хром яростно матюкнулся и швырнул картуз на журнальный столик.

— У меня всё есть. — Бородай в микрофон приказал секретарше принести чай... и не выдержал-таки характера. Кофейное дерево какого-то уникального сорта, плодоносящего в комнатных условиях, было его нежной любовью. — Что ты делаешь?!. Ну на х.. ломать дерево, спрашивается?! Оно, между прочим, шесть тыщь баксов стόит! Мне его из Боливии привезли!

— «Шесть тыщь ба-а-аксов...» Ты мне что, предъяву выставляешь?! — внезапно взревел Хром, и худощавое мосластое лицо его налилось кровью, как у апоплектика.

— Да какая предъява, — досадливо скривился Бородай, — что за чушь, перестань!..

Он осёкся: Хром вскочил с кресла и выхватил пистолет (он всегда имел за ремнём галифе, на животе, чтоб под рукой, ТТ). Ольга Мироновна, внесшая в эту секунду поднос с графином оранжевого холодного чая и вазочкой со льдом, пискнула, как мышь, и прижалась худеньким боком к стене.

— Лиш-ш-шенец! — ревмя ревел Хром. «Лишенец» было почему-то его любимым ругательством, свидетельствующим, что он впал в опаснейшую фазу своего психопатического гнева. — Мне о деньгах туфту гнать?! Ссуччара!..

Бородай не успел и слова вставить, не успел даже подняться, чтобы сделать что-нибудь, как Хром, нагнувшись над кадкой, уткнул дуло пистолета в тонкий, извивистый узловатый ствол дерева и выстрелил. Взметнулась земля, прыснула по сторонам, посыпалась на бумаги на бородаевском столе... Ольга Мироновна вскрикнула в голос и выронила поднос, и грохот разбившегося графина примешался к грохоту выстрела. Перебитое у основания дерево медленно повалилось на стену, шурша листьями, словно под ветром, показывая ветки, обильно усыпанные под светлозелёными исподами листьев бледнорозовыми ягодами, едва-едва начавшими поспевать.

— Я тебя грохну щас, лишенец! Вспотеешь мозг свой с потолка соскабливать!.. А-а-а!...— Хром визжал, не владея собой. Из красного лицо его кинулось в белую, как бумага, бледность. Трясущаяся рука с ТТ протянулась к Бородаеву лбу. Ольга Мироновна молнией метнулась вон.

— Сядешь! Сядешь! — заорал встречь ему Бородай. Он вскочил и отбросил прочь тяжеленное рабочее кресло. Нет, он был не прост, этот банкир с холёными белыми руками. Хром визжал, контроль над собою потеряв, — а Бородай орал хладнокровно, рассчитано, отмерив децибелы и внимательно наблюдая каждое движение бандита. Стоило Хрому на миг отвести глаза, как в руке у Бородая неизвестно откуда появился пистолет «ПМ», симметрично уткнутый Хрому в лицо, в нос прямо.

— Сядешь, — тихо повторил Бородай, осознанно сменив регистр с крика на шопот. — Если выйдешь отсюда. А тебе отсюда не выйти. Уже тревога включена. Взгляни-ка на пульт, Хром. Видишь белый огонёк на пульте? Все выходы заблокированы, и омон уже выехал. Он у меня на зарплате. Охрана готова открыть огонь на поражение и сейчас будет здесь.

Вряд ли Хром до конца успел понять услышанное — его обессмыслившие глаза ещё рвались из орбит, — когда кабинет, как взрывом, заполнился шустрыми людьми в чёрно-синей униформе и масках, с автоматами. Натасканная банковская охрана в долю секунды разрешила ситуацию, и со скрученными назад руками Хром лежал на ковре лицом вниз и дышал жирной ковровой пылью, прижатый в спину коленкой, а его ТТ с выщелкнутой на ладонь обоймой перекочевал к старшему.

— Обойму заберите, — распоряжался Бородай. Он был спокоен и деловит, дышал ровно. Он убрал ПМ в кобуру под пиджаком, подошёл к дереву, потрогал узловатый ствол его, погладил с жалостливой гримасой, осмотрел перешибленный пулей слом, покачивая сокрушённо головой. — Обыщите его... Ольга Мироновна! — крикнул он. — Снимите блокировку, отзвоните омону и отмените вызов! Поблагодарить не забудьте и извинитесь за беспокойство... Ну, что? Обыскали? Чисто? точно чисто?! Посмотрите ещё раз!.. Ладно... Ствол пуст? Верните ему ствол и поднимите... Все свободны, спасибо. Двое останьтесь в приёмной.

— Ну что, Хром? — спросил он, когда их оставили вдвоём. — Как будем жить дальше? Опять — куролесить и выё....ться? 

Хромом овладело свирепое, ядоточивое спокойствие. Он в упор смотрел на Бородая, стоявшего пред ним посередь кабинета с руками, засунутыми в карманы шикарно просторных брюк. У Бородая был белый высокий лоб с красиво убегающими назад залысинами, с большими шишками над бровями, крутой, как крепостная стена. Когда в такой белый лоб вонзается пуля, вокруг отверстия мгновенно возникает чёткое тёмно-розовое окружие, чуть припухлое. Хром словно въявь увидел эту мертвенную припухлость вокруг чёрной дырочки, и знал уже, что век Бородая не долог, что часы его судьбы уже отмерены. Видение утишило бурю в груди.

— Это не твой банк. Это мой банк, — сказал он. — Я дал на него деньги. Я их контролирую и делаю с ними, что хочу.

— Хро-о-ом! Приди в себя. Ты банк контролируешь, а не деньги: они не твои, а зоны. Твоих личных здесь только пятнадцать процентов. Моих, кстати, двадцать пять. А остальные дала зона, Фома Коптевский и Рыло, царство им небесное, а теперь отчитываться за них тебе надо перед Пётр Петровичем. Ты акционер банка и смотрящий, не более того. Вот тебе как смотрящему я и отчётен. Не был бы ты смотрящим, я б с тобой и разговаривать не стал после всей этой х...., которую ты здесь наворотил...

— ...С цэбэ по капитализации всё улажено?

— Что, о деле вспомнил? — Бородай позволил себе ухмыльнуться, но тихонько, слегка играя уголками мясистых губ. — Завтра всё будет улажено, ещё есть день. — Бородая отвлекло музыкальное тиликанье телефона, и он на ходу договорил: — Я Ксению Фомину отправил в командировку в Москву, завтра она всё там подпишет. Её уже в цэбэ ждут, я там всё перетёр, с кем надо... Слушаю. Семён?!. Вы что, не уехали? Почему?!! — На плотное белое лицо его набежала тень, и он сумрачно оглянулся на Хрома. — И чего?!. Где она?!. Ладно, поднимайся ко мне. — Он переключил телефон. — Ольга Мироновна! Найдите Фомину — она, оказывается, не уехала! — и ко мне её, немедленно!

Ногой он, не оглядываясь, подцепил кресло и рывком подкатил его под себя. Упав в него, он с подчёркнутой аккуратностью уложил трубку в гнездо телефона.

— Ты соображаешь?.. Хром, она — жена вице-мэра! И потом: она послана в Москву за делом!..

— А мне по барабану. — Хром покачал головой и зло, нервно улыбнулся. Он всё-таки не пришёл ещё в себя после унижения. — Как была моей подстилкой, так и осталась... Не будет она ему женой! Я их разведу. У неё другое поприще. Она будет бандершой у меня в блядюшнике для...

Бородай не дал ему договорить. Он сорвался — наконец, сегодня по-настоящему сорвался, не рассчитывая и не отмеряя децибелы. (Следил, следил за собой, однако; сорвавшись и заорав, он моментально осознал срыв, но и дальше играл сорванность, подкачивал себя энергетикой.) И в оре, по виду запредельном, помнил, что охрана в приёмной может его слышать, поэтому, обложив Хрома допустимыми бандитскими правилами словами и в допустимых рамках и напомнив, что если завтра не будет цэбэшной подписи, вопрос встанет о банковской лицензии, он прикрутил ор и эффектно сменил регистр, сбавил до шопота.

— Захарыча через год последний срок кончается, мы Фомина планируем на мэра, а ты его жену опускаешь?! Ты чего возомнил, вообще? Ты в каких временах застрял, ископаемое?

— Я ему платил, этой гниде, вице-мэру твоему грёбаному!..

— Платил, ну и что?! Больше не будешь! Ни фартинга, понял?! Нам компромат на него уже не нужен! Мы в него влупили уже по самые помидоры!..  Он на-а-аш...

— Компомат нужен всегда... Чей это «наш»?

— Наш — это наш. Твой в том числе. Пока ты с нами.

— Максим Иосифович, Фомина здесь, — прожурчал в микрофоне голос Ольги Мироновны.

Ксюша появилась в кабинете снулая, непохожая на себя, Бородай это ухватил глазом сразу. Увидев разгром, она испуганно сжалась.

— Ксения Олеговна, в чём дело?! Почему вы не уехали?

— Меня Владлен Энгемарович... завернул.

— Ты у кого работаешь — у меня или у него?!. — Бородай помолчал и махнул ладонью. — Ответа не требуется. Немедленно поезжайте! Семёна покличь сюда... Сёма, — деловой скороговоркой сказал он робко вскользнувшему в кабинет шофёру, — если не успеете в Треславль к поезду, погонишь на Москву своим ходом. Чтоб к утру быть там! И назад Ксению Олеговну доставишь в целости и сохранности. Возьми у Ольги Мироновны двести баксов и рублями тыщь пятьдесят. Приедешь, отчитаешься! Ствол, сотовый — проверь, чтоб всё было в порядке. Меня держи в курсе. Ты за неё отвечаешь головой. — Бородай  пронзил пространство указательным пальцем в направлении Ксюши.

Призрачное треугольное личико с огромными печальными глазами вдруг появилось перед ним так явственно и близко, что Бородаю почудилось, будто он уловил перебивчивое дыхание призрака, и в воздухе даже потянуло странным тонким ароматом трав, свежести нездешней... Бородай невольно отмахнулся, отгоняя непрошенное видение, и призрак послушно отлетел подале и медленно растворился во внезапно раздавшемся до невиданных пределов пространстве кабинета — так раздавшемся, что Ксюша и водитель Семён превратились на миг в далёкие, едва различимые фигурки.

Ксюша и Семён отбыли, Хром посидел ещё минут пять и удалился, покачивая плечами, поскрипывая эсэсовскими сапогами и отворачивая хрящистое, секирообразное лицо. Он почуял опасность и с радостью уходил отсюда, ибо предстоял хлопотный день. Бородая, знал он, надо уничтожить сегодня же, не откладывая даже до вечера, пока у него не состоялось разговора с Пётр Петровичем. 

...белый крутой лоб — и пуля, легко дробящая его, круглая дырочка, появляющаяся мгновенно — человеческий глаз не способен уловить момент её появления: не было ничего на чистой белой коже лба, а — глядь! — уже есть, и припухлое красно-чёрное полукружие вокруг, и Бородай, холёная, уверенная в себе и полная жизни тварь, чистенькая, благоухающая дорогим дезорорантом туша, опрокидывается на спину и кувырком летит в тартарары, откуда нет возврата...