«Сааб» с мигающими жёлтыми аварийными огнями стоял на перекрёстке с улицей Декабристов: заглох на левом повороте к дому, где Ксюша жила у матери. Под задранным капотом копался Семён. Хром, не раздумывая ни секунды, лихо зарулил на осевую линию перед «саабом» и дал задний ход, подкатив джип вплотную к его переднему бамперу.

— Ну-ка иди сюда, чмо! — крикнул Хром в открытое окно, не выходя из джипа. — Тебе, тебе говорю, чего уставился?.. Что там у тебя?

— Треснул трамблёр, — объяснил неохотно подошедший Сёма. — У меня запасной есть, сейчас поставлю и поеду.

— Дай трубу. Трубу дай, говорю! Дебил замороженный...

Хром натюкал на сотовом телефоне номер Бородая.

— Борода, у твоего олигофрена Сёмы арба сломалась. Красуется на шоссе, как чирей на голой жопе. Слушай сюда. Мамалыгу я забираю. Мои пацаны отвезут её в Москву. Так будет надёжней. Может, новую тачку в банк подогнать? Ты не стесняйся, намекни только, поможем... Не вскипай, я дело говорю. Конец связи.

Он отключил телефон и засунул его в нагрудный карман френча. Семён шевельнул было рукой протестующе, но под взглядом его сник.

— Ствол, — проронил Хром чуть слышно.

Семён, помрачневший смертно, вернулся к «саабу» и извлёк ПМ из-под переднего сиденья. Хром, наблюдавший за ним в зеркало, увидел, что он что-то сказал Ксюше. Хром растворил пассажирскую дверь, распахнул её во весь зев.

Сквозь салон джипа протянуло приятным прохладным ветерком.

Издалека донёсся едва различимый глухой перекат грома.

Хром катил джип небыстро, отдыхающе; левую руку свесил в открытое окно, на овевающий ветерок.

— После развода старую фамилию себе вернёшь. «Малыгина» тебе больше подходит. Фомина уже в городе есть одна, бывшая. А то путать будут.

— Я не собираюсь разводиться.

— Разведё-о-ошься!.. И не пикнешь. Ты мне нужна как Мамалыга, а не жена вице-мэра. У меня для тебя другое поприще есть.

— Я не собираюсь разводиться! И не лезь, куда не просят!..

Хром несильно махнул правой рукой, словно муху отгонял: тыльной стороной ладони ударил Ксюшу по лицу — по щеке и губам.

— Насекомое... — проговорил он с презрением. — Вякнешь ещё что, так я тебя вообще убью нá-хер, и все дела...

Дом, где жила Ксюшина мать, он миновал не останавливаясь. 

— Мне надо вещи в дорогу взять, — тоскливо сказала Ксюша.

— Я же сказал уже!... Завтра утром будешь в Москве и завтра же назад. Без переодёвки в одних трусах походишь, ничего тебе не сделается... Тефтеля! — вдруг заорал он, намертво тормознув джип и высунувшись в окно.

За столиком уличного кафе с синими пластмассовыми столами и стульями, под полотняным навесом с голубыми надписями «L&M Light» курили и пили из бутылок пиво «Bavaria» две девицы. Одну из них Ксюша знала — она жила в соседнем подъезде маминого дома, и звали её Таня Фелищева; девица была сорванцом и крутилась в жизни неразборчиво; у неё-то и было прозвище «Тефтеля». Вторую Ксюша видела впервые; было похоже — по одежонке, по мелочам, по манере смотреть и держаться — что та вообще не здешняя и даже не треславльская: с других орбит.

— Ну, чего ждёте?! Я же вас зову!

Тефтеля вскочила с радостной улыбкой и призывно махнула рукой медлившей подружке.

— Ой, Вла-а-адик... приве-е-ет!..

— Влазь, — приказал ей Хром и кивнул на заднее сиденье. — И подругу бери. Кто такая?

— Сестра моя троюродная. Она будет в Треславльском педе учиться. Её без экзаменов на первый курс зачислили, за плату, на отделение психологии, — затараторила Тефтеля с непонятной Ксюше радостью, — Сабина её звать. Она из Баден-Бадена приехала, у неё там родители, они отсюда эмигрировали двадцать лет назад, но она решила вернуться и жить в России...

— Савицкая, что ли?

— О-о-ой, ты её фимилию знаешь?!

— С её отцом в одной камере парились... Он диссидюга — и его в Баден-Баден, а меня — в тюрягу под Гомель-Гомель. Интересно, а? — Хром оглянулся на Ксюшу и подмигнул.

Глупая Тефтеля, щебеча и тараторя, радостно играя ситцевыми глазёнками, подтолкнула молчаливую сестрёнку свою, тростиночку в пёстреньком платьице, несмело и салонно-вежливо улыбавшуюся, не чувствующую опасность, и вслед за нею вспрыгнула на заднее сиденье джипа — как кошка вспрыгивает на колени к доброму хозяину. (Она уже «кувыркалась» с Хромом и — по его разрешению — с его «пацанами», получала от них за это кое-какие суммишки, искренне считала «кувыркания» занятием престижным, а суммишки — настоящим заработком: не то, что торговкой где-нибудь в киоске на жарюке горбатиться, день-деньской на ногах.) Она весело щебетала что-то о том, что вчера видела в городе Ёса, а он — —

— Заткни хáвало! — рявкнул Хром и рванул с места. Послушно взревевший джип за секунду проскочил площадь и дома окраинного района «Сосунцы»; Вомлинка, серебрясь под солнцем, мелькнула под мостом. При взлёте на мост джип едва разминулся с объезжавшим камень на колее тёмномалиновым «ниссаном»: в последнюю миллисекунду «ниссан» свильнул, и ничтожный сантиметр развёл пышно круглящийся бампер американского джипа и элегантно-хрупкий фейс японца. Девчонки сзади ахнули, и у Ксюши остановилось ни миг сердце; Хром разнузданно выматерился и прибавил скорость. Стрелка спидометра напряжённо дрожала на цифре «150».

Прямое, как копьё, шоссе на Треславль протянулось перед ними по насыпи средь просторных заливных лугов; вдали, где оно вонзалось в зелёную стену леса, в небе вырастала чёрная клубящаяся туча; исполинское живое существо всплывало над лесом и лугами, подымалось из бездны: оно раздвигалось над горизонтом, охватывая окоём с обеих сторон, и словно озиралось, проверяя, не осталось ли чего вне его туманных клубящихся объятий; иногда чёрное чрево исторгало извилистый зигзаг молнии; раскатистый чёткий и сухой треск грома спустя несколько мгновений дробью ссыпáлся на землю и с гулом катился по лугам.

— Отпусти девчонок.

Топорообразный профиль Хрома остался каменно неподвижен. Сбоку Ксюша увидала, что под зеркально-чёрной линзой солнечных очков у Хрома прищурился глаз.

— Владик, давай мы... этто... в другой раз... — плаксиво пролепетала сзади Тефтеля. Её радостное оживление испарилось; дошло до девицы, что не так всё на этом свете, как ей хочется; её сестричка беззвучно давилась слезами, поняв, что такое Хром, и от ужаса только глазёнки серенькие таращила — чистенькие, как дождевая водица. Ксюша, извернувшись не переднем сиденьи, держала её за тонкую, как стебелёк, руку и поглаживала, чтобы успокоить... Минуту назад, когда Хром свернул с шоссе на дорогу, ведущую в его лесной дворец, он, не оборачиваясь и не сбавляя скорости, запростал правую ручищу назад, толкнул костистой ладонью узкое Сабиночкино колено и безжалостно запустил пальцы ей между ног; девочка закричала истошно, метнулась в угол, к двери, и наверное, выпрыгнула бы вон, не глядя на скорость, если б двери не были заблокированы.

— У меня там двое пацанов, Ханя и Ёс, — проговорил Хром, скосив глаз на Ксюшу. Он задышал с присвистом, до белизны стиснув губы. — Я отпущу девок, но за них ты отработаешь! Хочешь?! Ханя и Ёс повезут тебя в Москву-у-у!!! — взревел он. — И будут тебя драть всю дорогу, и туда, и обратно, по переменке, ты поняла, лишенка?! — хрипло визжал он. — Ты забыла, кем ты была и кто тебя под Фомина подложил!..

Он закашлялся.

— Я ничего не забыла. Отпусти девчонок, — повторила Ксюша. Дыбилась чёрная туча над лесом, мертвецки белел профиль Хрома на фоне черноты, и в окна лился холод, леденящий, вяжущий тело. Ксюшу трясло; дрожь делалась неудержимой; у Ксюши начали стучать зубы. Пальчики Сабины судорожно стискивали её запястье. — Останови! — закричала она сорванно.

Хром затормозил резко, — джип занесло, и он замер боком посередь дороги. Хром выключил блокировку дверей.

Во мгновение ока Ксюша оказалась снаружи. Распахнув заднюю дверь, она выдернула Сабину, лёгкую, как веточка, из чрева джипа; Тефтеля, неловкая от страха, на четвереньках посунулась по сиденью следом и выпала бы из машины лицом вниз, если б её не подхватила Ксюша. «А ну, бегом!» — воззвала Ксюша и во всю мочь, как в детстве, припустилась прочь от проклятого джипа, к шоссе, по которому издали катил к остановке рейсовый расхлипанный ПАЗик из Поярково. «Успеть бы, успеть бы!» Она отпустила девчонок перед собою, держалась за ними, словно прикрывая их собою в бою. Хром быстро настиг её, захватил в горсть ворот её платьица и рывком притянул её к себе, сдавил горло. В этот момент хлынул ледяной дождь, и грохнул гром над головою так, что она не слышала криков Хрома, который, дёргая белыми губами, что-то вылаивал ей в лицо, стискивая его костистыми пальцами, отвратительно больно сдавливая ей щёки. Очков на нём уже не было, в глазах стояла чёрнь. А она отводила взгляд, всё высматривала остановку автобусную на шоссе: успеют девчонки или нет? Словно это сейчас стало самым важным в её жизни: успеют девчонки или нет? Успели, мелькнуло в сознании, когда за завесою дождя она увидела, что ПАЗик отъехал от пустой остановки, и никого — никого! ни одной живой души! — не виделось на заливаемой дождём земле. Она попыталась вырваться из рук Хрома и плюнула ему в лицо, целя в глаза; и тогда он с размаху ударил её кулаком в голову, за ухом.

Она не потеряла сознания — но словно обеспамятела и лишилась воли к сопротивлению. Хром, матерясь и отплёвываясь от дождя, доволок её до джипа и швырнул внутрь, на заднее сиденье. Ревел гром; полыхали синие вспышки молний; дождь с грохотом бил по крыше. Ксюша почти безучастно проследила — как будто всё происходило не с нею, а на далёком-далёком экране кино — как Хром стащил с себя через голову мокрый насквозь френч, как он кинул на пассажирское сиденье оба пистолета — свой и отобранный у Сёмы, — как он пригнул спинки передних сидений и перевалился к ней. Он взял её, матерно ругаясь, и она отнеслась к этому мертвенно-спокойно. У неё отчаянно болела голова, и, кажется, её тошнило. И метнувшееся в окне треугольное личико с огромными отчаянными глазами она не заметила.

Гараж, как и полагается, был встроен в дворец, в цокольный этаж. Автоматика, несмотря на грозу, сработала безупречно, и двери, послушные электронному сигналу, посланному из джипа, отверзли пасть. Джип въехал — и двери послушно опустились за ним, отгородив от бушевавшего дождя.

Внутри гаража было тихо и темно — как в погребе. В темноте прошуршали шаги Хрома; потом в светлом проёме внутренней двери возникла его точёная фигура — без френча.

— Ё-о-ос! — заорал он с порога. — Ты где?..

Ксюша ступила в комнату вслед за ним, загипнотизированная домертва предстоявшей ей казнью.

В огромной комнате — гостиной дворца — перед чёрным зевом камина помещался на низенькой табуретке с подпиленными ножками жилистый большеголовый карлик в детском джинсовом комбинезоне, надетом прямо на голый торс, и размешивал мастерком цемент в красном пластмассовом ведре; рядом с ним помещался штабель узких мраморных серых плиток: карлик менял облицовку камина. Паркетный пол вокруг был засыпан отбитыми обломками кафеля. При появлении Хрома карлик проворно встал и вежливо кивнул, даже поклонился Ксюше — по-светски пригнув большую голову. Рост его не достигал до полного метра. Замечательны были у него руки: большие, атлетические, мускулистые, словно приделанные с другого тела, они доставали до пола. Сравнение с пауком при взгляде на него напрашивалось, если бы не нежно-красивые, почти женственные, черты худого нервного лица и глубокие, пронзительные глаза... Это был Ханя, давнишний слуга Хрома — якобы по строительным и ремонтным делам во дворце, — но что-то было в его облике такое, что заставляло быстренько отвести от него глаза. Он был не местный, и откуда взялся в городе, никто не знал. Ксюша его боялась как аспида, хотя  к Ксюше он с первого дня появления её в орбите Хрома относился очень почтительно, почему-то выделяя её из толпы остальных бандитских шлюшонок — возможно, потому, что Хром никому из бандитов не позволял даже приближаться к Ксюше. Лишь единожды — в мае, на последней сходке — Хром уважительно предложил её Петру Петровичу; но Пётр Петрович спешил: и от ночного кутежа отказался, и от женщины, а когда ему шепнули, что это — не какая-то мерлушка, а жена вице-мэра города, даже разгневался и приказал срочно отослать прочь всех баб... Ханя прислуживал тогда за столом, разговоры эти слышал, и ему, кстати, и было поручено аккуратно вывезти Ксюшу из леса в город.

— Где Ёс? — рявкнул Хром.

— Наверху, в башне, проводку внутреннюю меняет. Позвать?

— Потом.

Хром сел на пол, на паркет, и вытянул ноги. Ханя колобочком подкатился к нему и стянул с него сапоги. Хром упруго вскочил и сбросил с чресл мокрое галифе, оставшись в чёрных плавках и носках.

— Сейчас поди... в бильярдную, — Хром кивнул на дверь в смежную с гостиной комнату, — с ней вот, — Хром с силой толкнул Ксюшу прямо на Ханю, она едва не упала, если б не Ханя, — трахнешь её. Потом позовёшь Ёса, пусть он её тоже вы.... . Бээмвуха на ходу?

— Да...

— Отвезёте её в Москву сегодня...

— Бээмвуху?

— Мамалыгу! Завтра она там дела порешает, и сразу назад. Где пацаны?

— Вован с Тимом в городе, там в универсаме непонятка с треславцами, они какую-то долю требуют. Марат с пацанами в Треславль погнали на завод, за запчастями какими-то, не знаю... Ушастик на рынок за лавэ поехал.

— Ладно. Бери её, и пошёл... — Хром кивнул на Ксюшу и отвернувшись, будто забыв о ней, с деловитым лицом направился к дивану, на пухлой подушке которого стоял телефонный аппарат в старинном корпусе с перламутром, деревом, золочёным диском...

Ксюша вслед за Ханей вошла в бильярдную и плотно закрыла за собой дверь.

— Саша, — сказала она, превозмогая непослушливую дрожь губ и глядя, как Ханя деловито освобождается от комбинезона, — я считала тебя человеком, а ты тоже животное, да?..

— Ксения Олеговна, он ведь всё равно проверит...

— А мы скажем, что мы уже...

— Да он сейчас заглянет, что вы... Он всегда проверяет... следит... Если что, заставит всё равно при нём... Ксения Олеговна, я быстренько... вы не обижайтесь, Ксения Олеговна... ну, я-то что?.. мне сказали, я должен... Вот сюда, к окну, Ксения Олеговна... на стол прямо... ничего, здесь удобно... тут вот подставочка мне... чтоб я доставал, а то ж я коротенький... быстрее... вам же лучше... на диване то да сё, долго...

За большим, во всю стену, окном близко стоял лес в серебристой осыпи дождя. Дождь шумел ровно и мощно, а гром гудел уже далеко... Ксюша, отвернув голову, смотрела в лес, заставляла себя смотреть. Там дымные столбы дождя, дробясь в пыль, рассеивались вокруг голубых крон понурых елей. Огромные печальные глаза глянули прямо в душу ей из дымчатой глубины леса... В этот миг краешек сознания её уловил звук отворившейся двери, хмыканье Хрома. Как только дверь закрылась и она поняла, что Хром ушёл, она ногой оттолкнула карлика так, что тот оступился и кувырнулся с дощатой подставки на пол. Она спрыгнула со стола.

— Кажется, понравилось, да, Ханя?!

Голый бандит, щурясь и думая что-то, нехорошо смотрел на неё снизу... Почтительность его испарилась. Под его взглядом она привела в порядок бельё на себе. Мокрое и холодное после дождя платье неприятно липло к телу. Она стремительно вышла из бильярдной.

— Что? Уже? — Хром отвёл в сторону трубку телефона. Он скалился в улыбке. — Ханя! Ёса зови... Стой! — заорал он вслед Ксюше. — Ты куда?!

— Мне в туалет надо, — отмахнулась на ходу Ксюша.

За её спиною Ханя, уже в комбинезоне, семеня лакейски, пересёк гостиную и по лестнице взбежал наверх, по-обезьяньи опираясь руками о ступени. «Ёс! Ёс!» — услыхала она сверху его режущий резкий дискант.

Двери туалета и гаража располагались рядом, под лестницей, в тесном коридорчике-закутке меж гаражом и гостиной. Она включила в туалете свет — ударив по выключателю кулаком, чтоб слышней был звук, — и хлопнула дверью туалета изо всех сил, — а сама с непонятно откуда появившейся сноровкой неслышно — змейкой — проскользнула в приоткрытую во мрак дверь гаража. Джип с отвисшей распахнутой дверью водителя мерцал в скупых отсветах из гостиной. За плотной завесой въезда, в другом мире, шумел дождь, доносилось глуховатое перегрохатыванье грома... Пистолет Сёмы — такой же, какой был у Басеньки — она запомнила — лежал под спинкой пассажирского кресла. Она схватила его — цепко и с той крепостью и свободой, которую даёт безоглядная решимость, когда уже нет пути назад. Сразу — по ощущении в ладони тяжёлой шершавой рукоятки — вспыхнул в памяти далёкий-далёкий погожий осенний день, когда Басенька повёз её в лес подальше от города, за Алатьму, (они любили эти воскресные вылазки на лесную природу) и показал ей, как стреляют из пистолета; тогда ей это не понравилось (словно въяву померещились бандитские забавы со стрельбой, на которых приходилось во времена оные присутствовать); она, постреляв по гладким берёзовым стволам, равнодушно и даже с некоторым раздражением вернула пистолет мужу с брезгливыми  бабскими словами. А сейчас моментально вспомнилась ладонью тяжесть и шершавость рукоятки, и это ощущение было приятным, и гладкий рычажок предохранителя, на который лёг большой палец, податливо соскользнул вниз под нажатием...

Она вернулась в коридорчик-закуточек, глянула из-под лестницы в гостиную. В дальнем конце гостиной, у заливаемого дождём окна, Хром лежал в диванных подушках и что-то негромко, но энергично говорил в телефон; она расслышала несколько раз слово «Борода». Сверху послышались шаги, заскрипела лестница, и она увидела на ступеньках огромные босые ступни Ёса. Он неторопливо спускался — так ставил ступни, словно что-то раздавливал ими. Внизу он начал оглядываться. «А где она?» — крикнул он, задирая голову вверх — там, видимо, на верхней площадке обретался Ханя. И в этот момент он увидел её, и он уже ничего не успел сказать — только последний ужас она уловила в его карих глазах. Пуля впилась ему в переносицу, прямо между белесых бровей. Великан, жирный и неповоротливый, с густой порослью на белых плечах (он был только в майке и спортивных штанах) повалился на спину легко, словно сдутый порывом могучего ветра. Ханя, сбегавший по лестнице следом своим лёгким шагом, из-за инерции не сумел остановиться и сигануть вверх и оступился и свалился прямо на разлегшуюся пред ним тушу. Ксюша выстрелила ему в спину — в бугрящуюся лопатками костистую поверхность. Она не слышала грохота выстрелов. Она вообще ничего не слышала, мир сделался беззвучным. Она не слышала рёва Хрома, ринувшегося к ней через пространство гостиной — она видела только его голое тело (в чёрных плавках и чёрных носках), летящее на неё словно по воздуху, его раззявленный рот, и, стараясь не смотреть ему в глаза (где-то слышала, что, стреляя в человека, не надо смотреть ему в глаза, а то промахнёшься) выстрелила в него, в эту чёрную пасть, и не попала в пасть, а попала, кажется, в грудь, в ключицу. Залитый кровью, Хром словно подломился и рухнул на пол, на паркет, и замолк, рану рукой зажимая (кровь выкатывалась сквозь пальцы), и глядел снизу на приближавшуюся к нему на цыпочках Ксюшу. Кажется, он что-то задумал, что-то такое ногами сделал, подобрался, что ли, и Ксюша осторожно остановилась и выстрелила, целясь ему в голову, как в неодушевлённый предмет, лишённый глаз, и на этот раз попала. Его встряхнуло, и он вытянулся на паркете, словно исполняя чью-то команду: лечь навытяжку. За спиной Ксюши стонал Ханя, вернее, хрипел в голос. Она, перешагивая медленно, дабы не ступить в лужу крови, нагнулась над Ханей, приставила пистолет ему к виску (на виске у Хани курчавились волосы, начавшие седеть: Ханя был уже немолод) и нажала на гашетку.

После оглушительного, саднящего грохота воцарилась тишина.

Лишь дождь шумел за стенами дворца да трубка телефона на конце змеящегося чёрного провода тиликала частыми гудками из щели между диванными подушками.

В гостиной пахло порохом и ещё чем-то противно-тёплым, маслянистым.

Странное, леденящее нечеловечески-деловитое спокойствие полнило Ксюшу. В гараже, она вспомнила, она видела несколько канистр, в которых обычно хранят бензин. А ну как они полные? Она, зачем-то стараясь ступать по паркету беззвучно, прошла в гараж мимо поверженных тел Хани и Ёса. Три канистры оказались лёгкими — пустые, — а четвёртая тяжела. Она вернулась в дом, прошла в туалет под лестницей, оборудованный душем, и взяла полотенце. От её рук не должно пахнуть бензином. Замотав ладонь в полотенце, она открыла тяжёлую канистру. Терпкий запах бензина разнёсся в воздухе. Ксюша отволокла канистру в комнату, поднатужившись, сковырнула тугую, отошедшую со скрежетом, пробку на крючьях, и осторожно, чтобы не облить себя, стала лить бензин на труп Хрома, на паркет, на ковёр... Остатками бензина она опрыскала трупы Хани и Ёса. Бензиновая лужа растекалась по паркету, подкрадывалась в её ногам. Она спохватилась, что у неё нет спичек. После долгих, полных отчаянья и накатившего, словно из бездны, страха спички были найдены ею на дальней, пыльной полке в гараже — в потёртом, захватанном масляными пальцами коробке, но внутри вполне годными. Кто ей подсказал, как надо делать? Она взяла пульт в джипе и открыла ворота гаража. Свет, хлад и свежий шум дождя хлынули внутрь. Полой платья она отёрла пульт и бросила его на пол. Став в дверях коридорчика, ведущего к гаражу, и оглянувшись и прикинув, как она будет бежать, она, стараясь не торопиться, но и не медля, зажгла спичку и всунула её в коробок. В ту долю секунды, которая прошла, прежде чем спички в коробке все разом вспыхнули, она успела и примериться, и швырнуть коробок в лужу бензина, и сразу опрометью кинулась вон. Тугая взрывная волна достигла её, но была ослаблена тесным пространством коридорчика и лишь неопасно толкнула в спину обжигающим дыханием, и Ксюша благополучно выскочила из гаража и что было сил побежала к лесу. Она услышала треск и звон лопнувшего и осыпавшегося стекла, и из окон дворца рванулись клубы красно-серого дыма.

Едва началась эта несусветная гроза, Хц сразу учуял неладное. Что-то было в воздухе зыбкое, нехорошее. В пространстве вокруг появилась непонятная магнетическая зыбкость, пугающая глубина. Он метался среди вековых стволов Тёшкина бора, над чёрно-сизыми зеркалами болотных бочагов, видел мельтешение шаровых молний, вспоминая, что когда-то он уже переживал такое. Иногда его, почти помимо его воли, забрасывало в город, и он наблюдал смятение людей; он ничем не мог им помочь и осторожно, чтобы не зацепить своим полем за стремительно проносящиеся мимо шаровые молнии или не угодить под громовые, стрелоподобные электрические жгуты, хлещущие землю подобно исполинским кнутам, убирался в лес, где ему было как-то спокойнее.

Глубина проявилась тогда, когда он, оказавшись на просеке, которую он смутно помнил когда-то, но которая с тех времён вроде бы заросла, а сейчас вдруг явилась вновь из бездны времён.

Навстречу ему нёсся на коне Касьян, давно, в его присутствии, отпетый и похороненный с почётом как начальник над войском, разбитым в междоусобном бою тверичами, и одновременно с этим он увидел вчера приехавшего в Немилов странника с беспокойном совестью (угадал по его глазам вчера же: людям со спокойной совестью Хц был невидим), который прятался в мокрой траве от Касьяна — он понял, что времена совместились, и он одновременно оказался и там, с Касьяном, и здесь, в последних временах. Касьян, нещадно гоня коня, мчался по просеке к Богородичному монастырю. Хц ахнул и устремился следом через лес к Нилову скиту и Мотасовой башне.

Его течение сквозь пространство было не таким быстрым, как обычно — мешали молнии и возмущённые, бурлящие электрические поля вокруг. Хц знал, чтό он увидит — он уже видел это много сотен лет назад. Он торопился, надеясь что-то переменить или предотвратить убийство (явиться Касьяну или Нилу) — но опоздал.

Когда он оказался на залитом дождём косогоре круто сбегающего к воде берега Вомли, поверженный игумен отец Нил, с окровавленными животом и грудью, лежал в траве, и дождь поливал его разверстые страшные раны. Касьян, оставив коня наверху, стремительно сбегáл по берегу вниз, к реке, к камышам, где Хц вдруг увидел девушку в разорванном кремовом платьице, над которой полчаса назад издевались в лесном замке.

Касьян, ревя зверем и держа окровавленный меч наотвес, бежал к ней, робко хоронящейся в камышовых зарослях. Хц ринулся к нему, повис пред его лицом. Касьян остановился, вращая глазами и вглядываясь в него.

Шаровая молния пронеслась мимо, шипя и разбрызгивая искры.

Она что-то сдвинула в пространстве, и Касьян пропал, и Хц почувствовалл, что он опять только здесь. Он прянул к девушке, заглянул ей в лицо и тихонько потянулся вверх по неуловимо изменившемуся берегу, зовя её за собой.

Она, со страхом глядя на него и придерживая на плече разорванное платьишко, стала медленно подниматься по склону...