Егор после своего чудесного выздоровления пригласил Шурочку в ресторан, признавшись ей, что очень хочет есть. Она согласилась в милой, некокетливой манере, но переодевшись уже, она на пороге прихожей была застигнута звонком сотового телефона. Звонила дежурный врач «скорой», рассказала про беду с Мотасовой башней, сказала, что приступ у Мальцева (который приходился Шурочке дядей), похоже на инфаркт, что ранен вице-мэр, что, может быть, ещё там что-нибудь не так, пока разбираются, и что мэр там, и милиция, и пожарные. Шурочка немедленно приказала выслать за ней машину.

— Я с вами! — воскликнул Егор, глядя на её лицо. — Не возражайте!

О таком ли чаял наш Улисс, когда «дерзнул» и рванул из Москвы? Ах, да разве в этом суть его дерзновения! Он жизнь хотел поменять, а не место жительства! По-старому жить стало отвратительно-душно, и он самоё действительность дерзнул поменять — ибо действительность есть то, что мы видим и ощущаем каждой клеткой своего существа. Это чувствовали великие идеалисты прошлого.

Он пошевелил плечами. Он только сейчас почувствовал, что джинсовая рубашка и жилет на его плечах ещё мокры, и майка под рубашкой тоже мокрая, и плечам и спине от этого холодно.

В окне, несущемся мимо зелени какого-то сквера, медленно, словно поднимаясь из глубины, всплыло прозрачное треугольное личико зверька с огромными печальными глазами. Взор этого существа было невозможно выдержать, но он не отпускал его взгляда, словно заворожил его. Он почти импульсивно — лишь бы что-то сделать! — положил свою руку на руку Шурочки, спокойно лежащей на её колене (Шурочка сидела напротив него, и зверёк выглядывал чуть ли не из-за её плеча). Что-то было в его порывистом жесте, что-то, электрически проскочившее в воздухе, отчего Шурочка не одёрнула его, а лишь взглянула на него спокойно и кротко, и призрака уже не было, и оказалось, что Егор смотрит не в его, а в её глаза, печальные и тревожные.

Она тихонько, чтобы не заметил водитель, перевернула руку и взяла его ладонь в свою.

— Вы что-то увидели, да? — прошептала она.

Просторная, сверкающая под солнышком свежими лужами площадка перед неказистыми монастырскими воротами была засыпана осколками тёмно-красного кирпича, словно после взрыва. Справа от ворот возвышалась бесформенная куча битого кирпича, одну сторону которой подпирал щербатый остаток круглящейся стены, похожий на одиноко торчащий зуб; из кирпично-крошевной кучи там и сям беспорядочно высовывались обломки чёрных обгорелых брёвен и досок. Пахло прогоркло, садняще — мокрой гарью, влажной пылью... Возле стояли две «газели» «скорой помощи». По площади ходили мрачные люди. На обочине шоссе, на подъезде к площадке, на краю её под раскидистыми липами, с мокрых ветвей которых ещё капало, тулилось несколько легковых машин — городское начальство, надо полагать, съехалось. Тяжёлые тёмно-красные бока двух пожарных ЗИЛов проплыли мимо окон «скорой помощи» по направлению к городу. Из автобуса, видавшего виды ПАЗика с надписью «МЧС» на борту, выпрыгивали на асфальт люди в пятнистой форме; двое из них вели на поводках деловито оглядывающихся овчарок.

«Газель» «скорой помощи» подрулила под липы, к одиноко стоящей вишнёвой «Волге», в которой за забрызганным дождём стеклом кто-то копошился на заднем сиденье. Егор отодвинул дверь перед Шурочкой, и она легко, как девочка, выпрыгнула из машины. Он вылез следом. К ним повернули лица несколько мужчин в центре площади; они стояли отдельной группкой; по их несуетным фигурам чувствовалось, что это и есть начальство. Шурочка, по привычке держа руки в карманах белого халата, направилась к ним, взглядом попросив Егора её не сопровождать. Начальники ожидали бездвижно.

Небо меж тем совершенно очистилось, и пространство, пронизанное солнцем, сверкало в отблесках луж и пересыпчатых искр ниспадавших с листьев капель.

С мокрого, сверкающего под солнцем лужами шоссе съехал и в это пространство вторгся знакомый тёмно-малиновый «ниссан». Стоило ему остановиться прямо в центре площади, как в начальственной группе произошло шевеление. От группы отделился массивный господин в просторном жилете, таком же, как у Егора, только кожаном, и направился к «ниссану». Следом, держась на шаг сзади, к нему пристроились ещё двое: высокий толстый седовласый дядька в белом костюме и белых туфлях, в белой же рубашке с воротником-стойкой, и моложавый коренастый чернявый лобастый тип в тёмно-сером с отливом костюме с ярко-красным галстуком. Все трое двигались быстро, но осанисто, и на лицах их играли предупредительные улыбки.

Из «ниссана», махнув широким зелёным подолом, стремительно вышла Зоя. Она Егора мгновенно ухватила взглядом. «Идите-ка сюда!» — крикнула она ему и даже для убедительности повелительно рукой махнула. Он не двинулся с места. Зоя постучала кулачком по стеклу передней двери. Оттуда на неё взирал тевтон. «Раус!» («Вылазь!») — позвала она его.

— Да идите же сюда, Егор Сергеич! Не упрямьтесь! — звонко крикнула она, и Егор оказался в центре внимания.

Подошедшие к ней солидные мужи оглянулись на него. Под их недоумённым разглядыванием упрямиться было и в самом деле глупо.

Тюкая зонтом в асфальт, Егор не торопясь приблизился. Тевтон смотрел на него брезгливо. Зоя весело подтолкнула его в плечо.

— Извиняйся же, чучело ты несуразное!

Словно поняв сказанное, фон Тегеле шевельнул плечистую тушу и отчеканил, нажимая почему-то на раскатисто-картавое «r»:

— Ach, mein lieberrr Herrr Dolmetscherrr, Eurrre Majestät, ich laß errrgebenst mich entschuldigen, obwohl ich weiß, daß mein Schuld vorrr Ihnen unentschuldbarrr ist! (Ах, мой дорррогой господин перрреводчик, Ваше Величество, я покорррнейше пррошу меня извинить, хотя и знаю, что вина моя перрред Вами непррростительна!)

— И всё! Инцидент исперчен! — уже без тени весёлости властно заявила Зоя. — Все оставшиеся вопросы мы решим позже, — скороговоркой бросила она Егору и только после этого обратилась к мужам: — Здравствуйте, господа. У нас тут... было внутреннее недоразумение с нашим переводчиком. Извините... Итак, знакомьтесь: барон фон Тегеле; а это («Переводите немцу», приказала она Егору через плечо) — мэр города господин Епиходов Игнат Захарович... Участник нашего проекта владелец строительного комбината господин Дуянов Сергей Сергеевич... Директор банка, наш финансёр  Бородай Максим Иосифович...

Егор переводил. Мужик в кожаном жилете, оказавшийся мэром Епиходовым, пожал всем по очереди руки, включая Егора, и уже набрал воздуху в мощную квадратную грудь, чтобы что-то сказать, но ничего не сказал: над площадью вдруг пронёсся тихий ангел — или тёмный демон невидимым облаком — и пригасил шум ветра и листвы, и в наступившей тишине заставил всех оглянуться.

Из-за обломка башенной стены, торчавшем, как зуб, из кучи обрушенных тёмно-красных кирпичей, показалась щуплая фигурка молодой женщины в грязном светлом мокром платьице, порванном на плече. Женщина была растрёпана и обморочно бледна; на обнажённом тонком плече краснела ссадина с засохшей кровью… Женщина была без туфель и ступала по осколкам камней с гримасами боли. Увидев людей, она испуганно остановилась и замерла на миг — и вдруг тихо, беззвучно заплакала, подняв лицо к небу. Она словно кого-то видела там. Она стояла, припав всем телом к руине, и плакала, глядя в небо. Егор заметил, как дёрнулся, увидя её, и скривился Бородай, тревожно прищурил глаза.

Мимо Егора пробежал выскочивший из вишнёвой «Волги» странный человек с забинтованной головой (мокрые всклокоченные волосы торчали над повязкой), босой, в цветастых трусах и в рубашке, надетой лишь одним рукавом; ненадетый рукав мотался над землёй. Его голое плечо тоже было перевязано бугристой повязкой. «Василий!» — крикнул ему мэр, но бегущий даже не оглянулся. Он перебежал усыпанную кирпичным крошевом площадь, разбрызгивая лужи белыми пятками, и, достигнув женщины, упал пред нею на колени и наклонился над ней — она к этому моменту, не переставая плакать, опустилась на землю, поникнув обессилено. Шурочка возникла рядом с ними словно ниоткуда — лёгкая, как сполох белого пламени; из монастырских врат выскочил мужик с ленинской бородкой, в белом халате, и заспешил к ним; подняв голову, Шурочка повелительно махнула рукой, и к ним поехала одна из «газелей» «скорой помощи»… Мэр, кивнув просительно Зое, даже руку приложил к груди — мол, извините, мне нужно туда, — покинул их и заспешил через площадь, временами тяжело сбиваясь на бег.

Пожилой лейтенант в пятнистой форме посторонился, подтягивая поводок, и овчарка его тоже осторожно подалась, попятилась перед Фоминым, который, плотно обняв Ксению, почти нёс её к машине «скорой помощи». Мэр тихонько отпихнул медсестру и сам отодвинул перед Фоминым дверь. Подсаживая Ксению, Фомин огляделся растерянно, одним взглядом захватив и небеса, и мокрые липы на другом краю площади, под которыми стояла его «Волга», и руины за своею спиною, и лица и глаза толпившихся подле людей; и Егор встретил его взгляд, в котором была такая обнажённая боль, что он с невольной поспешностью отвёл глаза. И в этот миг словно вздох пронёсся над площадью: с мягким рассыпчатым шуршанием остаток стены медленно обрушился, крошась на бесформенные обломки, и тучка красноватой пыли, в которой преломлялись лучи солнца, истончаясь, поплыла над руинами.