Ты будешь один в стане врагов —запоминай всё:
каждое слово, каждый жест, каждую интонацию,
даже то, кто как и на что улыбается.

Х.Солинас. «Я, вождь»

Егор, осваивая пространство, в ближний круг которого попал участок лакированного, с изящной инкрустацией стола; в средний круг — сам стол для совещаний, —обширный настолько, что сидящие друг напротив друга участники совещания негромкие разговоры визави не могли расслышать, — на котором лежали новенькие, не раскрывавшиеся ещё блокноты и гелевые ручки и на который барон свалил туго скатанные рулоны ватмана с истёртым марлевым исподом, указывающим на старинность их; в большой круг — просторный кабинет мэра с широкими, впускающими щедрые реки солнечного света окнами и нависающими над ними сборчатыми маркизами, с огромной подробной картой города Немилова на стене как раз напротив Егора, — он, усаживаясь за стол и осматриваясь, принимая со всех сторон новые силовые линии незнакомого космоса и приминаясь под их напором и приминая их под себя, — он, странник в русском пространстве, — приказал себе запоминать всё, о чём будет говорено за столом: о Савве он, оказывается, помнил всё это время; даже когда ему было явлено видение просеки, даже когда шаровая молния, сместив и растворив все привычные понятия о мире, с треском плыла вокруг них с Шурочкой по своим магическим орбитам; тень от присутствия в воздухе чего-то, связанного с тревогой Саввы, простиралась надо ним. Я — в эпицентре, говорил он себе, раскрывая блокнот и пробуя на первой странице, пишет ли гелевое стило.

Стило писало. Егор осмотрелся: в дальнем торце стола восседал горообразный, с оттопыренной нижней губой и озирающийся презрительно Дуянов; на миг встретился глазами, не зацепившись, с лощёным и мрачным Бородаем, у которого лоснились от пота залысины по обеим сторонам мощного, как у мыслителя, лба; этот сидел рядом с Дуяновым, через угол; фон Тегеле помещался рядышком с Егором, благоухая своим европейским парфюмом.

Напротив Егора, по правую руку от глыбистоликого мэра во главе стола, воссела Зоя — царственно большая, объёмногрудая, сосредоточенная, зеленоглазая; солнечный блик от полированного стола падал ей на щёки, да так резко, что Егор различал поры их. Блик злил её, и она двигала блокнотик по поверхности стола, чтобы накрыть его.

Перед тем как войти в кабинет Епиходова, Егор в приёмной отозвал Зою в сторонку и осведомился о гонораре. Это нужно было сделать, чтобы соответствовать роли, навязанной ему Саввой. Зоя молча вынула из сумочки четыре сотенные долларовые бумажки, аккуратно сложенные — они с немцем подготовились. Гонорар Егору подняли, надо полагать, за моральный ущерб. Он не возражал. 

Он начал работать — отрабатывать свои четыреста баксов.

Фон Тегеле включил разговор сразу, не дожидаясь ничьих вступительных слов. Он приглушённым голосом, но хорошо закруглёнными чёткими фразами сообщил о том, что в Институте древесины в «Санкт-Пéтерсбурге» он получил все нужные планы, разрезы и оценки запасов морёного дуба. Работы по его добыче хватит лет на сто. Дуб в пойме Вомли отменного качества, сейчас уже такого в мире нет, весь выбран, даже в Африке и в Голландии; ему миллион лет, содержание Fe2O3 доходит до тридцати и более процентов. После обработки это — твердейшая доска роскошного бархатистого чёрно-антрацитового цвета. Кубометр такого дуба, прошедшего обработку — сушку в России и распил его здесь же на пиломатериал — по себестоимости обойдётся в сто пятьдесят евро; цена куба на рынке в Западной Европе, США и Японии составит не менее пятисот евро. Даже при существенных затратах на транспорт вложения окупятся за полтора года. Если же построить здесь фабрику и делать здесь же по итальянским лекалам и технологиям мебельные щиты и мебель из этого дуба, вложения окупаются менее чем за год, а прибыль вырастает почти вдвое. Покупатели дуба, щита и мебели есть, готовы заключать договоры хоть сейчас; имеются проблемы с оборудованием: в России ни нужных сушек, ни алмазных пил в принципе нет, — но в Италии или в Голландии всё это производится; так что поставщиков оборудования только поманить — наперегонки прибегут. И мастер-класс организуют, чтобы специалистов обучить. «Вот бизнес-план», — засопев, проговорил барон и вытащил из внутреннего кармана своего шёлкового розового пиджака сложенную вдвое тоненькую рукопись на чёрной пластмассовой пружине.

Рукопись плоско шмякнулась на стол перед мэром, но коренастый Бородай, словно катапультой подкинутый, вскочил и, потеряв свою коренастость, через всю громадную плоскость стола протянувшись, сноровисто наложил на неё пятерню и притянул по столу к себе. И, вновь сжавшись до обычной своей круглости и коренастости, впился глазами в столбцы с цифрами на таблице финансовых потоков. Как это Егору было знакомо! — все банкиры начинают чтение бизнес-плана с кэш-фло.

К этому времени он уже вполне освоился; и на новом месте, словно подчиняясь некоей сверхволе, он опять угодил в знакомый водоворот деловых переговоров; весь сегодняшний мир крутится на оси алчности и надежд на большие деньги. — Вчера в это время ты, мой странник, мчался, униженный и оскорблённый, под московской землёй в метро, устремляясь в неведомое за спасением своей души. Сегодня ты, уже свободный (как приятна утяжелённость жилета!), ввихрился чёрт знает во что, — в чужие судьбы, в чужие дела. — Как бизнесмен, не могший за сутки потерять способность оценки деловой ситуации, Егор вмиг понял, что речь за этим столом идёт о больших деньгах, о настоящих деньгах, о многих десятках и даже сотнях миллионов долларов.

Крупную игру предлагает тевтонский шалопай. Но здесь сидят люди, способные разобраться, кажется — и каменно-глыбистый невозмутимый мэр, и лобастый банкир, и рыхлая гора жирного мяса с оттопыренной губой (этот-то уж точно сообразит всё раньше всех и не даст себя провести никакому мошеннику: на такого типа презирающих всё толстяков Егор вдосталь насмотрелся за свою бизнесменскую жизнь) — их не проведёшь на мякине самых разразвесистых  бизнес-планов.

Да Бог с ними со всеми! — В ту миллисекунду, которая образовалась случайно между немецкими и русскими чужими фразами, вспыхнуло в мозгу уже неведомо кем сочинённое и некогда поразившее и врезавшееся сразу и навсегда в память:

Соблазнённые суетным веком

Никогда не поймут, что дерзать

Значит просто простым человеком

В тихом домике жизнь коротать,

Что при свете смиренной лампады

Можно солнце увидеть вдали,

Где сияют чудесно громады

И в лазури плывут корабли.

Когда-то — ты помнишь, странник, — ты был почти возмущён этими стихами, ты возопил в гневе, что настоящий человек не взирать должен издали на воображаемые сияющие чудесно громады, а сам жилистой и мозолистой рукою шкипера направлять свой «корабль в лазури». К чёрту чадящую смиренную лампаду! — Но что-то истинное, заключающееся в этом стихе, поразило тебя уже тогда, в юные годы, и запало в душу. — «В тихом домике жизнь...» Ах, как хорошо!

Под эти мысли переводилось легко — как пелось. И знакомые разговоры об авалированной Баварским Ландесбанком гарантии прошли уже как бы стороной, мимо внимания; потом, сопя, фон Тегеле разворачивал на столе планы месторождений морёного дуба, сделанные ещё в 1911 году, и Егор ему помогал; плут из Европы разбирался в картографии и прежде всех остальных определил, что осевая линия залежи проходит аккурат под сгоревшей Мотасовой башней — своим холёным европейским ногтем он провёл дугу на настенной карте Немилова. Он обронил фразу, что теперь, после сегодняшней катастрофы, не нужно переносить памятник архитектуры 14-го века на новое место, и Егор уловил молненный перегляд на это между Дуяновым, Бородаем и мэром, а также перегляд между фон Тегеле и депутатшей Зоей.