33. Грохот телефонного звонка разбудил Фомина. Неприятно ударивший по непроснувшимся нервам, звонок источал ауру чёрного цвета.

Куда несёмся мы, кто знает?

Гёте, «Поэзия и правда»

Грохот телефонного звонка разбудил Фомина. Неприятно ударивший по непроснувшимся нервам, звонок источал ауру чёрного цвета. Фомин всполошенно вскочил из кресла, едва не упал на затёкших от долгого неподвижного сидения и потому не послушных ногах, — но встряхнулся, преодолел, прогнал непослушность из тела и сонную вязкость из головы. Трубку с нетерпеливо гремящего тёмно-красного аппарата сорвал уже собранный, готовый к бою.

— Алло!

— Что Ксения? — раздался в трубке тугой, хриплый и энергичный бас Епиходова. — Привет.

У Игната Захарыча была такая манера: сначала задать вопрос, потом поздороваться.

 — Привет. Капают. Нервный стресс. — Фомин говорил в той же манере: по-утреннему энергичной, деловой. — Говорит, что при ней на Вомле зарезали какого-то священника. Ты не в курсе?

— Священника?! Этого ещё не хватало. Мне не докладывали. А что она делала там? И где конкретно?

— На Духовом Болоте. Я, как сам понимаешь, подробно не расспрашивал, она была не в себе.

— Как она попала на Духово Болото? Странно... Кстати, вчера пристрелили Хрома с его двумя шестёрками на вилле в лесу и сожгли их трупы вместе с виллой.

— ?!.

— Ладно, с этим разберутся. Я тебе звоню по другому поводу. Можешь ко мне подъехать? Разговор есть.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

 

Через что же ты прошла вчера?!. Господи, помоги, вразуми, не оставь... Мир враждебен, жёсток и требует такого же жёсткого обращения с собой. Его красота мнима, божественная гармония этих шумящих под ветром берёз, клёнов и лип с синим небом и летящими по нему облаками обманчива и опасно убаюкивающа, прельщающа. Зачем, зачем это прельщение?! Бедная, бедная... У тебя такие слабые руки, тростиночки просто; как ты смогла?.. Вот, мир вокруг. Он живёт, в нём вершатся какие-то дела, имеющие мнимый смысл. Как теперь жить, если в нём возможно то, через что прошла ты? Лучезарная моя.

 

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

 

Фомин поленился идти пешком, завёл УАЗик, хотя от его дома до коттеджа Игнат Захарыча были от силы двадцать минут ходу.

Он поставил машину возле ворот Игнашиного дома, в тени раскидистого старого шиповника в два человеческих роста. Калитка рядом с воротами была не заперта, оставлена нараспах. Фомин почему-то подумал, что так бывает, когда уходят в сердцах. По обсаженной флоксами дорожке он прошёл к входной двери, позвонил. «Входи, открыто!» — крикнул из глубины дома голос Игнаши.

 

 Лихорадочный вихрь нёсся в голове Фомина, когда спустя полчаса он ехал от Епиходова в город.

Он гнал УАЗик вдоль парка с невозможной, ненужной, несуразно безбожной скоростью, едва ли отмечая дорогу. Игнаша — не раскрывая причин, лишь что-то невнятное промямлив про башню, которую «не сумел сохранить», — объявил ему, что в понедельник на заседании городской думы он подаст в отставку. Отставка будет решительной, никаким аргументам против неё и отговариваниям он не поддастся.

— Делá тебе, считаю, и передавать-то не надо, ты во всём в курсе. — Но при этих словах Игнаша отвёл в сторону взгляд карих глаз, в которых Фомин почуял что-то недоговоренное. — Нет, ну, в формальности, конечно, я тебя введу... Так что, со вторника, помолясь, и приступишь. Ведь помолясь? Ты ж теперь у нас верующий. — И добавил скрипучим голосом, угрюмо-насмешливо глядя на него: — Свечку в храме только не забудь поставь, вероискатель: всё-таки новая жизнь у тебя начинается.

— А ты? — пролепетал ошеломлённый Фомин.

Игнаша рукой махнул.

Так Фомин даже толком спросить его ни о чём не спросил. Выслушал, посидел, сказал что-то незначащее, что сам сразу же и забыл, попожимал плечами, выпил кофе... да с тем и отбыл, внезапно почувствовав себя глубоким стариком.

Ситуация с приходом его к власти в городе ни разу не просверкивала в нём даже теоретически. Игнаша был на своём месте, власть отправлял что надо, с городом и со всеми сильными в нём ладил... — Мчась вдоль парка, Фомин вспоминал лицо мэра, его ускользающие глаза, тягучие переливы его голоса, мимику его, глыбистую неподвижность в кресле за столом, и говорил себе: нет, не с лёгким сердцем отказывается Игнаша от должности, как это бывает, когда человек облегчительно сбрасывает с себя опостылевшую ношу. Не с лёгким и не с чистым. И Мотасова башня тут ни при чём. Что-то случилось, догадался Фомин.

Что-то случилось.

И подспудно маячило где-то на задах дум мясистое белое лицо Бородая и хрящистый профиль Хрома. — Хрома?! Да ведь застрелен же!.. — чуть не вскрикнул Фомин.

Маленькая белая собачка выскочила внезапно из зарослей сирени на краю парка, с задорным лаем бросилась навстречу мчащемуся УАЗику, к колёсам его. Фомин изо всей силы нажал на тормоз. УАЗик потащило боком, косо, словно по льду, и вдруг вместо лая раздался визг, и Фомин ощутил мимолётный легкий удар в корпус машины. С перепугу Фомин — такое на дороге случилось с ним впервые — крутанул руль не в ту сторону, инстинктивно пытаясь выправить направление скольжения, и УАЗик занесло ещё круче, и он с ходу жёстко врезался в заросли сирени — со скрежетом ломающихся о кузов ветвей. Мотор заглох.

Собачка — комнатная, белый пуделёк или болонка (Фомин не разбирался в собаках) — визжа и извиваясь, судорожно билась на асфальте вверх лапами: у неё была сломана спина. Фомин открыл дверь и сидел в машине, растерянный, зачем-то взирая на мучительную агонию бедного животного... Из прохода в сирени на дорогу стрелой вылетел на роликах мальчишка в красной футболке навыпуск и в модно коротких широких серых штанах. «Ты чо натворил, уррод козлячий?!» — истошно, со слезами, заорал на Фомина мальчишка, падая над собачонкой на колени.

Фомин захлопнул дверь, завёл мотор и резко подал УАЗик вперёд и вбок, на асфальт, вырывая машину из объятий упруго-крепких веток сирени.

Собачонка визжала и вдруг затихла.

Фомин наддал газу.

Не заезжая домой, он поехал в больницу.

На шоссе он сбросил скорость. Ему казалось, что он всё ещё слышит визг убитой им собачонки. Противно дрожали руки, и от напряжения жгло в солнечном сплетении.