Прибалтика для России имела всегда системное значение во всех отношениях – в геополитическом и военно-политическом (контроль над юго-восточным побережьем и портами Балтики), в геоэкономическом и геокультурном. Конечно, чрезвычайно важен был контроль над морскими подступами к России, над торговыми путями на Балтике, контроль территории Финляндии, ставшей в 1809 году Великим княжеством Финляндским в составе российской империи, само нахождение здесь столицы – Петербурга с дальнейшим выходом на северные моря и территории страны.

Вопрос о северо-прибалтийском направлении очень тесно связан с темой о Прибалтике и прибалтийцах, с темой историческо-культурной связи Прибалтики, являющейся частью восточно-европейской (!) равнины и в цивилизационном плане с учётом всей её специфики – частью восточно-европейского, точнее, русско-православного геокультурного ареала начиная с конца 1 тысячелетия. Феномен российского патриотизма, преданного служения прибалтийцев общему российскому отечеству с петровских времён очень мало изучен исторической наукой России. Приведу здесь высказывание одного героя Отечественной войны 1812 года и кампаний 1813-1815 годов, создателя первого т. н. «партизанского» отряда или, по современной фразеологии, разведывательно-диверсионного отряда русских войск, коих потом в тылах врага много действовало в направлении осуществления диверсионных актов и скрытой связи с секретной агентурной сетью русской разведки. Отметим ещё, что этот  деятель за несколько лет дослужился до чина генерал-майора и получил три (!) золотых оружия «За храбрость». Речь идёт об основателе русской т.с. штатной государственной разведывательно-контрразведыательной службы империи, известной как 3 Отделение Собственной Его Величества Канцелярии, – эстляндце, генерале от кавалерии, графе Александре Христофоровиче Бенкендорфе: «Прошедшее России было удивительно, её настоящее более чем великолепно, что же касается будущего, то оно выше всего, что может нарисовать себе самое смелое воображение». В советское время феномен российского патриотизма и исторического вклада прибалтийцев вовсе замалчивался по определённым причинам. Да и сейчас Прибалтика часто в России воспринимается как «отрезанный ломоть», нечто бытующее особняком от истории России, что совершенно неверно. Участие и деятельность прибалтийцев в Отечественную войну 1812 года - отличный пример из того, что может служить назиданием нашим современникам, в том числе людям, занятым в сфере международных отношений и внешней политики нынешней России. Всему есть своё объяснение.

Существовал целый ряд других факторов, связанных с особенностями Прибалтийского края и поведения прибалтийской элиты. Во-первых, все, кто мало-мальски смыслил в военном деле, понимали, что боевые действия, вторжение врага на определённые территории несли с собой огромные потери для этой территории. Прибалтийцы прекрасно понимали, какая угроза тотального разорения нависла над экономической инфраструктурой и прочим благополучием края, где находились все их многовековые владения, имения, родовые корни и очаги. Во-вторых, неотъемлемой частью культурно-исторической ментальности прибалтийцев была приверженность государственной службе. Они были классическими государственниками. Эта ментальность была обусловлена очень давними традициями.

Практически все молодые мужчины из старых прибалтийских родов (одного, как правило, оставляли в семье как восприемника рода) смолоду избирали стезю государевой службы, предпочтительно, военную или дипломатическую карьеру. В средние века служба для остзейцев-прибалтийцев носила контрактный характер. Представитель рода считал нормой «честное служение во исполнение договора». Причём, по завершению службы у одного властителя он мог перейти на службу к противнику, если предлагались более выгодные условия, и также честно и усердно служить тому против прежнего «работодателя», что не считалось зазорным. К военному делу отношение было сугубо профессиональным. В начале 18 века, в петровский период,  ситуация начала меняться. «Нанимателем» поначалу выступило государство, в нашем случае российская империя, которая в течение 18 века трансформировалась в сознании прибалтийцев в нечто большее – в Отечество. Барклай де Толли, лифляндец с шотландско-прибалтийскими корнями, часто перед очередным боем имел обыкновение обращаться к солдатам «не посрамиться» и помнить, что «…мы – русские!». То есть Барклай, как и большинство прибалтийцев, отождествлял публично себя с русскими.

Пётр Великий, в своё время, сумел закрепить лояльность прибалтийцев к новому российскому отечеству тем, что сохранил т.н. «остзейские привилегии», то есть права эстляндской, лифляндской, курляндской и эзельских «рыцарств» (местной элиты) на определённую, достаточно широкую автономию в местных административных делах края. Веротерпимость также была всегда характерна для православной России. Наконец-то самое главное, эти привилегии, в экономическом смысле сводились к осуществлению политики реинвестиций в прибалтийских провинциях, т.е. весь общественный продукт и налоги оставлялись для развития местного хозяйства. Тотально разорённая в результате «золотого» шведского времени и шведско-русских войн Прибалтика в начале 18 века стояла на грани краха. Демографическая ситуация была просто катастрофической. Население «туземного» населения в Эстляндии сократилось до ничтожных 40-80 тысяч, в основном женского. Шведы, за неимением иной добычи, вывозили с местных полей дёрн на свои скалистые скандинавские берега. Петровская политика экономических реинвестиций и густого расположения многочисленных русских военных гарнизонов (мужчины!) в прибалтийских весях за сто лет способствовала восстановлению популяции населения и, в конечном итоге – к середине 19 века, стала основой для возникновения полноценных местных этносов-народов, в том числе эстонцев и латышей, сумевших, благодаря почти двухвековой (!) политике России, обрести к началу 20 века политические свойства, то есть стать нациями. В историческом плане, российское владычество, фактически, спасло от исчезновения аборигенные народы и обеспечило на принципах самоокупаемости (!) сносное существование всего населения вместе с её местными элитами. Не трудно понять, что прибалтийская элита ничего другого, в целом, как удовлетворения не испытывала. Так формировался её государственный патриотизм, который чаще всего в советской историографии трактовался как полная «лояльность царю» при «равнодушии к русскому народу». В действительности, если такое равнодушие и было, то мотивировано оно было, не в большей и не в меньшей степени, зависимостью от общих традиций, характерных для всего сословного российского общества.

Был ещё один важный фактор. Касается он истории возникновения большинства прибалтийских родов. Здесь необходимо остановиться на одном малоизвестном различии между прибалтийцами – т.н. «остзейцами», с одной стороны, и собственно прибалтийскими немцами, с другой. А различие это существенное. Заметим, что кто-то из них себя именовал прибалтийцем или остзейцем, а кто-то именно прибалтийским немцем, но не прибалтийцем. В чём было дело? Дело в том, что по общей установившейся фразеологии мы всех прибалтийцев именуем «прибалтийским немцами», что в корне не верно. Вернёмся к зятю Кутузова Фердинаду фон Тизенгаузену, штабс-капитану артиллерии русской армии, который скончался через несколько дней после тяжёлого ранения в битве при Аустерлице в 1805 году. Именно он и его героический поступок с последующим стоянием Наполеона у его тела послужил Л.Н.Толстому в «Войне и мир» прообразом князя Болконского в эпизоде Аустерлицкого сражения. Через пару лет прах Тизенгаузена был перевезён в Ревель и с личного разрешения императора Александра Первого захоронен внутри Домского лютеранского собора на Вышгороде родного Ревеля рядом с могилой Крузенштерна (особое Высочайшее разрешение необходимо было в силу прежнего общего указа о запрещении захоронений внутри храмов). Зятя Фердинанда Михаил Илларионович называл Фёдором и говаривал, что коли быть ему сыну, то хотел бы, чтоб был «как Федя». Действительно широко бытовало именование на русский манер «немецких» имён: Фердинанд=Фёдор, Вильгельм=Василий, Петер=Пётр, Иоганн=Иван, Отто=Антон и т.д. И это тем более, если прибалтиец принимал православие. Но в случае с зятем Кутузова была и другая причина. Фердинанд/Фёдор был внуком представительницы ревельского семейства старого эстляндского рода фон Барановых. Более того, сам род Тизенгаузенов начался в конце 12 века с того, что один выходец «из немец» по имени «Тизенгуз» заполучил себе в жёны внучку князя Вячко Кукенойского из дома полоцких князей - Софии, внучку того самого князя, который после утери Кукенойса (Кокнесе) стал владетелем новгородского Юрьева (Дерпт/Тарту) и погиб от рук крестоносцев при обороне города в 1224 году. Через этот брак Тизенгуз обрёл легитимное право на собственность и на нобилитет. Таким образом получил начало не только род Тизенгаузенов, но и множество других известнейших прибалтийских родов. Как, к примеру, прибалтийско-российские фон Буксгевдены - от родного брата католического архиепископа Генриха Ливонского – Дитриха фон Буксгевдена, также женившегося на одной из полоцких княжон. Даже пресловутая надменность остзейцев часто была продиктована родовыми заповедями, одну из которых иной престарелый глава рода сообщал своим сыновьям так: мол, берегите честь рода, дескать, помните всегда, что… «мы – Рюриковичи». Надо ли напоминать, что сугубые русские роды происхождением от Рюриковичей тоже посматривали свысока, даже на Романовых… Генеалогические исследования сплошь и рядом выявляют одну закономерность: прибалтийская элита (большая часть старинных прибалтийских родов) сформировалась из двух главных субстратов  - т.н. «немецого» (т.е. пришлого с запада), русского и с небольшой толикой аборигенного – представителей ливско-чудской старшины или, в части Курляндии, польско-литвинско-литовской элиты. Прибалтийцы/остзейцы не называли себя ни немцами (в том числе прибалтийскими), ни шведами, ни датчанами, ни голландцами, ни прочими подобными. Остзеец происходит от немецкого названия Балтийского моря – Восточное море (Остзее). Возникает вопрос: а кого же называли тогда, в свою очередь, собственно прибалтийских немцев, кто себя, кстати, не называли прибалтийцами=остзейцами?

Во второй половине 18 века возникла миграция в Прибалтику жителей германских княжеств, резко возросшая во время европейских наполеоновских войн. Например, в первые годы, в 1801-1802 годах,  почти весь профессорско-преподавательский штат новоучреждённого Александровского Дерптского университета был сформирован из профессуры многих ведущих немецких университетов, то есть, доставлен из материковой Германии. В основном же мигранты из немецких княжеств того времени представляли средние слои, городскую буржуазию – бюргеров, купцов-торговцев, ремесленников, лютеранских пасторов, различного рода бибельфоршеров, прислугу, управляющих и т.д. Процесс миграции продолжался почти весь 19 век. Вот эта среда и составила сообщество тех самых прибалтийских немцев, из которой впоследствии исходило множество не совсем приятных явлений, как-то - культивируемая русофобия, лютеранский пиетизм и гернгутерство, клановость по национальному, а не по социальному признаку, нещадная эксплуатация местного крестьянства, т.к. именно из этой среды происходила основная масса арендаторов мыз и имений, принадлежавших старым дворянским родам, представители которых пребывали на государственной службе. Арендатор же – не хозяин, берёт всё, что можно выколотить за определённое время пользования. Эти прибывшие немцы довольно часто меняли место жительство, наподобие нынешних горожан во всём мире. Так, во второй половине в Ревель из южной Лифляндии (ныне – Латвия) переехало семейство торговца-башмачника Розенберга. Именно в этой семье родился будущий рейхсминистр гитлеровской Германии и создатель нацистской «расовой теории» Альфред Розенберг. Прибалтийские немцы были склонны к маргинальности в отличие от исконных прибалтийцев.

Из сказанного хотелось привести к выводу, что смешивать прибалтийцев и прибалтийских немцев не следует, по крайней мере, по отношению к определённым историческим периодам. Столь подробно остановится на вышеизложенном материале, который не имеет прямого отношения к теме доклада, вынуждает необходимость внести ясность в вопрос о прибалтийцах и о прибалтийских немцах и о существенной разнице между этими категориями.

Возвращаясь к 1812 году и к столь заметному присутствию прибалтийцев в армейском офицерстве и генералитете, в российских дипломатических и разведывательных службах, отметим также то обстоятельство, что к числу особенностей данной категории деятелей русской истории можно отнести такие факторы как более приближённая к западно-европейским традициям культура быта в Прибалтике, поведения в быту и знание иностранных языков, в первую очередь, немецкого и близких ему других языков северо-германской группы, что весьма способствовало достаточно эффективной деятельности на указанных поприщах службы. Один из любимых учеников Кутузова был эстляндец Карл Фёдорович фон Толь, будущий генерал от инфантерии и  министр путей сообщения Российской империи, состоявший с 1810 года в Свите Его Величества по квартирмейстерской части. В апреле 1812 года он представил план войны с Наполеоном, предусматривавший оборонительные действия и соединение 1- и 2-й армий. Во время Отечественной войны 1812 года с начала июля - генерал-квартирмейстер 1-й армии, он сыграл немалую роль в успешном руководстве войсками в сражениях под Смоленском и Бородино. С сентября 1812 года - исполняющий обязанности генерала-квартирмейстера соединённых армий, осуществлял разработку стратегических замыслов М. И. Кутузова и оперативное управление армией. С декабря 1812 Карл Толь занимал пост генерал-квартирмейстера Главного штаба при Александре I, участвовал в кампаниях 1813—1814 годов.