Но будить было не за чем: госпиталь работал. Он не спал уже много ночей, был завален ранеными. Они лежали на кроватях, между ними, на носилках в проходах, на полу, застланном гаоляном и циновками. Мест не было, а транспорты искалеченных людей подходили один за другим.

Я заснул на чужой постели в комнате врачей. - Разбудили. Приказали немедленно сформировать летучий отряд, снабдить его всем необходимым для работы и послать вперед к месту боя.

Поехал в Мукден закупать продукты. Теперь на улицах мало наших повозок, мало русских - все желтолицые. Но как зашевелился китайский муравейник! К вокзалу - к центру, от которого расходятся во все стороны приказания главнокомандующего, где бьется сердце армии - идут нерешительно громадные толпы китайцев. Черною лентою стоят они на стенах города, на пригорках чернеют их скопища, усеяли крыши.

Они смотрят вдаль - туда, откуда несется вихрь боя и ждут. Они улыбаются. Говорят спокойно. Они знают. Прекрасно знают!..

Вернулся в госпиталь; отправление летучего отряда назначили на завтра. Врачи и сестры, отдохнув за день, работают - помогают товарищам.

Снова лег на чужую постель и заснул мертвым сном. И все вертелась передо мною какая-то курсистка. Она вертелась, взмахивая своими стриженными волосами и кричала мне в лицо. - «А у вас все умерли! Все умерли!! Я знаю. Я ведь была на похоронах! Да, да! Была на похоронах. .. »

Проснувшись, пошел формировать отряд. Я собирался сам отправиться с ним, но вечером приказали остаться.

- «Может быть здесь придется работать». А бой шел по всей линии: на севере, на западе и на юге... только восток молчал.

Все работают, а мои люди лежат и ничего не делают. Возле землянок, где они устроились, длинною черною полосою вытянулся ряд наших повозок. Сзади повозок - лошади. Все готово к работе, к движению, а мы стоим. ..

71

По песчаной площади вокруг нас бегают люди. На вокзале суета: пропускают на север поезда полумертвых людей. Бродят лениво какие-то лишние фигуры в серых шинелях. Непонятно: кто они и зачем здесь? Бродят, садятся, спят. ..

Возле платформы огорожен циновками квадрат, в нем наскоро настланы из старых досок нары, на них свалены трупы, накрытые шинелями, китайскими халатами.

Подходят живые люди, поднимают с лиц серые покровы, заглядывают в незакрытые глаза и отходят равнодушно.

Смерть так проста здесь, - как эти трупы холодные, мерзлые.

А бой идет. - В нескольких верстах от нас шрапнели сразу срывают сотни дыханий. Груды трупов валятся на твердую землю.

И нет красоты, нет алчного размаха силы, дающего победу. Пустота бессилия.

Хочется самому пассивно кинуться туда, под широкую косу смерти, кончить жизнь жестокою глупостью, рожденною ужасом и бессилием. ..

И еле-еле сквозь этот холод и пустоту прорываются когда-то звучавшие слова, сквозь пыль далей мерцают добрые глаза... умоляют. .. Бред это - или правда?! Разве можно говорить здесь о бреде?!.

Один из товарищей заболел. Мы провожали его на поезд. Он уезжал в Харбин, а нам казалось, что он едет на родину, и теплою тихою волною мира охватила нас разлука.

Счастлив он! - Неужели когда-нибудь отойдет мой поезд?!..

Да - победы не будет!

Неужели эти равнодушные, серые люди куют победу или свободу родной земле?

Есть ли заслуга умереть?

Вот теперь - страданиями, усталостью мы доведены до того предела, когда многие способны идти вперед, умереть, но разве это герои? Разве это герои?? - Несчастные...

Как чувствую я полет времени мерного, холодного здесь, когда каждая минута смывает столько жизней, меняет удачу на бегство!..

Какие длинные этапы страданий проходит душа от мрака одной ночи к другой! Как стареет в жилах кровь!

Пользуясь тем, что мы стоим без дела, я поехал вперед - туда, где льется кровь.

Светит яркое солнце. Стоит мелкая маньчжурская пыль. Порой поднимаются вихри, вертя соломинки, клочки листьев прошлогоднего гаоляна.

72

Доехал до бугра среди ровного поля и остановился. Смотрю в даль. Справа от меня деревня. Стоящие возле нее деревья задернуты пылью и дымом - там начинается пожар. И в этом частичном мраке под ярким солнцем - рвутся шрапнели, шимозы.

Справа и слева от деревни стоят наши батареи и методически, иной раз торопливо, выкидывают в сизый, дымный сумрак языки пламени.

Гудящими полосами летят снаряды и белыми облачками рвутся вдали над занятой неприятелем деревнею.

По мерзлому полю, разлинованному правильными линиями борозд, бродят в одиночку, садятся и лежат фигуры в серых шинелях, равнодушные ко всему.

Кто они? Безумные? Трусы? Изменники? - Неизвестно.

Вдали проносятся всадники, проходят ощетинившиеся полосы войск. - И рвущиеся снаряды, шипящие струйки пуль, гул движения, вой пролетов, треск ружейных выстрелов и дробь пулеметов... не нарушают тишины.

В мелких перерывах между звуками вливается холодное безмолвие ужаса. Звуки не разрывают тишины. Она глядит широко с неба безучастного, зимнего и глубока, бесконечна!

Бредут вереницы искалеченных, жалких людей с тихими стонами, поджатыми кровавыми руками, стиснутыми от боли зубами.

А солнце светит на них, жестоко подчеркивая красными пятнами неистовство страданий.

Оно и завтра взойдет это солнце! И земля будет тверда, и небо высоко, и - будет бой!

Нет пределов его жестокости, его равнодушию!

Вернулся в госпиталь. У входа наткнулся на бронзового японца. Он лежал, оскалив зубы, весь в крови и голый. Вошел в палату. Как могут вместить стены столько ужаса!..

Но самые невыносимые страдания нужною рукою останавливает великая избавительница - смерть. Отсюда выйдут многие. Тех, что умерли здесь - забудут, прочно забудут. А те, что выйдут - расплывутся в массе родного народа... Если вернемся домой - будем встречать их на улицах... Какая жестокость!

Возле перевязочной сидел один, ожидая очереди. Тебя я не забыл!

Толстое, распухшее лицо. Голову, - как венец победителя, охватила белая повязка. Из-под нее тонкими выпуклыми струйками прошла по толстым щекам, по носу - алая кровь и застыла.

Сидит окаменелый победитель. Ждет своей очереди и единственный глаз его, поднимая кровавое верхнее веко, глядит удивленно, страдая.

73

Пошел к своему обозу. Лошади мерно жуют корм, от них идет теплый пар, запах навоза. Странно - точно кругом не кипит бойня!? Словно дома!?

Заставил людей чистить лошадей - запустили. Возле обоза -обтянутая циновками мертвецкая. Стоит низенький священник с бородкою клином, рядом с ним дьячок. Папаху он держит под мышкой, а голова его обвязана башлыком. Блестит на солнце запаянный гроб, сделанный из жестянок для американского керосина, рядом с ним два убитых офицера на носилках. Они накрыты ненужными теперь шинелями с блестящими погонами и пуговицами. Ветер шевелит черные космы папах. Дальше ряд трупов солдат. Они лежат прямо на земле.

Священник и дьячок жалобно поют. Их жидкое пение смешивается с жидким дымком из кадила, обдает проходящих печалью.

Светит солнце. Несется пыль. Из-под серых шинелей, покрывших трупы, высовываются головы и одетые в валенки или голые ноги.

Проходящие крестятся, снимают папахи...

Вечером мы собрались в одной комнате, чтобы решить кой-какие вопросы. Но сидели молча, усталые... Стоит ли говорить?!. Какие вопросы решать?!. Свечка мигала, освещая белые стены, в них были вбиты большие, толстые гвозди и падающие от них на стены тени, то делались длинными, то короткими.

Так ничего и не решили. Разошлись.

На следующий день велели открыть госпиталь, поднять флаг над городом землянок у этапа. Ряды длинных землянок, вырытых на плоском месте, были похожи на большие могилы.

К вечеру обоз двинулся к этим печальным холмам и расположился за ними. Нам дали 12 землянок.

Перед тем как спуститься в яму я остановился на пороге, прислушиваясь к близким раскатам боя. По красному зареву зари плыли на север косяки диких гусей. Плыли спокойно над боем. Свободные птицы!

Вошел в землянку. Темно. Во всю длину ее идут стойки. - По бокам узкого прохода земляные нары, накрытые тонким слоем гаоляна; кое-где положены грязные протертые циновки.

По телу поползли вши.

Мы не успели осмотреть землянки, как уже прибыла партия раненых.

Врачей только двое - остальные в летучем отряде. Перевязочной не было - повязки накладывали там, где лег раненый.

74

Поток искалеченных людей, направленный к нам, рос с каждым часом.

Целую ночь выгружали мы стонущих людей из повозок. Трудно было вносить в землянки «тяжелых» на носилках. Проход был узок и стойки мешали. Приходилось наклонять носилки, чтобы протащить. Некоторые... вываливались. Это было страшно.

Мы не раздевали прибывавших - они так и лежали на грязных циновках. Их было так много! - И что могли мы сделать для 600 - 700 раненых?! А их все подвозили, они заполняли новые и новые землянки.

И в этих темных полумогилах, освещенных жидкими желтыми огоньками лампочек - метались мы со свечами... стараясь хоть что-нибудь сделать, путались, забывали, терялись, а из темноты неслись стоны, плачи, проклятия, молитвы и вой сквозь стиснутые зубы.

Под серыми шинелями, невидимо, у сонных лилась кровь; некоторые во сне избавлялись от страданий...

Ночь казалась бесконечной! Но я знал - солнце взойдет!

Наступил рассвет, а транспорты все подходили к нам и выгружали свой недужный груз.

Помню привезли красавца капитана. Осколок гранаты пробил насквозь его грудь и на новой шинели зияла красная звезда. - Из нее торчали разбитые кости. На пуговице шинели, рядом со страшной звездою была надета записка: «Похороните почетнее».

Забрезжил последний день Мукдена. Дул с юга неистовый ветер, поднимая тучи пыли. Где-то вставало солнце.

В вихрях пыли мимо нас пролетают вереницы частей; паровозы тревожно ревут на вокзале; резче хлещут снаряды; ближе трескотня ружейного огня.

Ветер дул нам в лицо: невозможно смотреть в сторону врага -режет глаза несущаяся с бешеной силой песочная пыль.

И звуки войны смешались с резким хлопаньем дверей, криками заблудившихся, сбитых с толку, блуждающих в пыльном вихре людей, грохотом железных ходов повозок, криками торопящихся паровозов.

Утром приказали отправить на север сестер, а самим остаться здесь и, если нужно будет, сдаться в плен вместе с больными.

Это было совсем непонятно! Как - оставаться?! А обоз, деньги?

Пошел к инспектору госпиталей.

Мутный пыльный вихрь срывает с хребтов землянок мелкую мерзлую землю. Она режет лицо. В пыли наткнулся на серую кучу

75

трупов, сваленных у землянок. Какой-то отряд Красного Креста спешно укладывает в повозки свой скарб. Ветер мешает, сбрасывает рогожи, простыни, засыпает песком подушки.

Снова вереницы трупов. Все они словно захлебнулись кровью: она хлынула из их ртов, носов, с силою разбросала брызги по лицам, покрыла усы, бороды - и застыла.

Насилу нашел инспектора. Он сидел в сарайчике без двери. Барак, в котором он ночевал, почему-то сгорел ночью, бывшие в нем еле спаслись, но это казалось неважным.

Отданное нам приказание было ему неизвестно и непонятно. Пошли к генералу. Он жил в том госпитале, откуда мы перешли в землянки; мы застали его в той комнате с толстыми гвоздями в стенах, где недавно собирались на свой совет.

И у него был совет, он продолжался долго. Во всех приказаниях, вопросах, ответах царила сбивчивость, бестолковщина.

Решено - подождать... Что же делать с летучим отрядом? -«Не трогайте его - он теперь не в вашем распоряжении». Ничего не добившись, вышел на площадь, знакомую площадь, которую так часто пересекал в первые дни приезда в Мукден.

Ее теперь не узнаешь: ее не видно. Пыльная буря несется, режет глаза.

Сбиваясь с дороги, попадая под отступающие обозы, добрался до своих землянок.

В вырытой яме варили обед для больных. Пламя, вытянутое ветром, мчалось под котлом. В кипящий суп сыпался песок.

Через 2 часа пришло новое приказание: накормив больных, перенести их в ближайший к вокзалу госпиталь и быть готовыми к немедленному отступлению.

Больные были накормлены. Котлы вырыли. Начали носить больных.

Через час приказание отменено новым: «работать до последней минуты».

Надо отвезти тела скончавшихся к братской могиле. Сложили их на возы - поехали. Сбоку повозки кажутся нагруженными кучей тряпья. Из серой массы кое-где высовывается рука, носок сапога.

И груз этот при движении повозок - трясется. Вот лежат груды скорченных и вытянутых тел. .. Неужели так. .. Закроем глаза!..

Вернулся. Из дальней землянки прибежал солдатик - спрашивает когда будем кормить раненых?

76

Каких раненых? Все накормлены!

Да их там полная землянка набралась - а чьи они- разве разберешь! Третий день не емши.

Котел выкопан. Пищи нет. Поехал на вокзал. Лежат груды ящиков консервов.

«Чьи консервы?»

«А Бог их знает!»

Нагрузил повозку. Подвез к злополучным землянкам; начали разогревать жестянки на кострах; жадно глотать еле гретое.

Служители госпиталя изнемогли. Никого не дозовешься, приказаний не понимают, забывают. Сбились с ног, обезумели. Устали...

Ветер стих. Бой совсем близко. На вокзале торопливо ревут паровозы, грохочут спешно сцепляемые поезда. Все мчится мимо - на север. Оставляем Мукден - это ясно!

Разбиты... Вечереет.

И слухи идут - сейчас начнется бомбардирование осадными орудиями. Японцы придвинули их к Хун-хэ. Ночью откроют они огонь по вокзалу и нашему городу, осыпят их громадными осадными снарядами. Раненые перестали прибывать. Летучий отряд вернулся. Люди свалились и спят.

Стемнело.

«Немедленно перенесите больных в госпиталь, стоящий у вокзала, соберите всех легко раненых и выступайте на север. Скорее! - Как можно скорее!!»

Началась суета. Легко раненые, могущие идти, медленно собирались в одну землянку; они стекались к нам из других госпиталей.

Но как передать слезы и ужас тех, кого мы переносили к вокзалу, не брали с собою?!

Все хотели идти, идти во что бы то ни стало!

«Возьмите меня: я дойду, доползу - только не оставляйте!»

И находились слова утешения! - Мы говорили, что они не останутся, их повезут с первым поездом, что мы делаем все для их же блага...

Один, плача, схватил меня за руку.

«Возьмите, возьмите, ради Христа»...

Успокойся - что тебе трястись в повозке. - Поездом поедешь! сказал я и в темноте похлопал его по плечу.

Моя рука попала во что-то густое и теплое - в человеческую кровь.

77

Опять спешная выноска стонущих, бредящих, умирающих. Носилки наклонять приходится - стойки мешают, в проходах тесно. Людей не хватает. Изнемогли от носилок, от бессонных ночей - шатаются, валятся..

Наконец последних отправили. Разбудили заснувших легко раненых.

Черною лентою двинулась вереница повозок по мерзлой дороге.