- Я родился в 1875 году в городе Двинске, в семье речного лоцмана. Нас было двое братьев и четверо сестер. Старший брат кончил Политехнический институт и работал в Колпине на Ижорских заводах, я кончил духовную семинарию, потом академию, женился, меня рукоположили и я получил приход в Забугорьи.

   Сестры мои, Антонина, Вера, Клавдия и Мария, в Двинске повыходили замуж и остались там после отделения западных губерний – кроме Веры, муж которой получил назначение в Киев.

   Жена моя была дочерью священника, хорошая женщина, но я должен исповедаться в грехе: женился я не по любви, а ради места по окончании академии. Иначе надо было постричься в монахи, чего мне не хотелось. Веровал ли я в Бога? Тогда мне казалось, что веровал – как все вокруг… Теперь, и давно уже, вижу я, что верой это трудно назвать. Я знал, что Спаситель был распят и потом воскрес, знал – а не просто верил тем, кто это разсказывал, но религиозности во мне было мало. Верил в Священное Писание – как в учебную дисциплину, а не в собственный, личный нравственный закон. Верил в жития и чудотворения святых – потому что верил в ограниченность науки и познания.

   Видя мою теплохладность, Господь не благословил мой брак детками. Жена мучалась от этого и от моей скупой любви – да и умерла в неполные сорок лет. Это была мученица и праведница, я после похорон жены узнал, что она отвергала разные лукавые предложения облегчить ей развод и свободу рук для неминуемой революции.

   Только после этого я уверовал в Промысл Божий о каждой душе… «Всякое бо дыхание да славит Господа!...»

   Господь взял к Себе мою жену, рабу Свою Василину, чтобы указать мне на неплодность моей жизни и веры. И с той поры в моей церкви началось возрастание прихода, а во время проповеди я стал видеть слезы на глазах у прихожан. Может, они были и раньше, только я их не видел…

   Я будто заново читал Евангелие, Деяния и даже стал прозревать Откровение. Поэтому, чадо, и твой разсказ о поездах, летающих в небе, удостоверяю Святым Писанием.

   Брата Андрея забрали в Чека безвозвратно и безследно. Кто-то донес, что у него висят портреты отца с его сослуживцами – царскими генералами, а это были просто лоцманские мундиры. Узнал я об этом из письма сестры Веры, ее фамилия, как замужней женщины, с моей не совпадала, но все равно она писала об Андрее, как пишут просто о знакомом, и не называла его братом.

   Теперь вся моя жизнь протекала в церкви и среди приходских людей. Но гражданская война выкосила людей, а церковь взорвали комиссары… Я был предупрежден, и мы со старостой спасли большую часть икон, кресты и облачения…

   Разстрелять меня забыли, а когда хватились, то я уже два года подвизался подмастерьем у жестянщика. С этим ремеслом я скрылся в соседнюю губернию. Уже здесь научился тачать сапоги. Сюда приезжал с тобою твой отец Антон Михайлович, ты ведь помнишь…

   Мой долг перед Василиной я всю жизнь возвращал людям и молился о ее душе каждый день – даже в Нижнем Тагиле.

   О Нижний Тагил!..

   Когда началась война с Германией, я пошел в военкомат и меня отправили в трудовую армию. Эти трудармии еще в гражданскую войну придумал Лейба Троцкий. Взяли меня на завод в Нижнем Тагиле – Уралвагонзавод, выпускающий танки. Общежитий не хватало, разселили нас по частным домам далеко от завода. Добираться надо было так: полтора часа пешком до трамвая, один час езды на трамвае; двенадцать часов – рабочий день, ужин в столовой, а дальше – на выбор: хочешь – поезжай «домой», а не хочешь – спи на лестнице…

   Мы так и ночевали, скрючившись на площадке, – все же лучше, чем мерзнуть туда и обратно в трамвае ради полутора часов в постели.

   С лестничной площадки нас и взяли – всех семерых. Может, и с других площадок тоже взяли, это неизвестно.

   Заподозрили в нас «врагов народа», но какого «народа» – не сообщили.

   О судьбе остальных я дальше ничего не знаю, видел только следователя, а в вагоне были уже все незнакомые.

   Следователь переспрашивал анкетные данные, ничего против меня не предъявлял – и только сказал: «Пойдешь в этап!»

   Ехали четверо суток до Нижнетурьинска. В дорогу нам дали по 450 граммов хлеба – я съел их в первый день. В Нижнетурьинске простояли сутки, стали стучаться в стенки вагона… Вагон же товарный, холодный, под крышей – узкие окошки. Пришли энкаведе, говорят: ничего не знаем, зачем вас привезли?.. Мы говорим: дайте хоть хлеба! – Да кто вы такие, чтобы вам хлеб давать?!

   Но кто-то сжалился, прислал на всех буханку хлеба, а как ее впотьмах поделишь?.. Беда! Но, видно, стали звонить в Нижнй Тагил – или там не знаю что, однако ночью мы поехали в обратную сторону. А считались мы уже заключенными. Послали нас уже по другим заводам, я попал сколачивать снарядные ящики. Один день помахал молотком – и свалился: температура сорок. Меня отвезли в тюремный лазарет, попался я к хорошему врачу: продержал он меня на лечении четыре месяца – поправляйся, говорит! Александр Иванович Орлов, спаси его Господь!

   Но взяли меня оттуда в камеру – сижу; зачем и почему – не знаю. Нас там восьмеро было. Четырнадцать месяцев сидел, с декабря 42-го по февраль 44-го, – а не говорят ничего, только спрашивают: что, мол, в камере говорят? – «Что говорят? Ничего не говорят. Не понимают, за что взяли.» – «А вы по какой статье осуждены?» – Никто меня не осуждал, статью не объявляли…

   А там почти все заводы – из таких, что без суда и следствия…

   Следователь покопался в папке, говорит: «Ваша статья – 58-14». Может, говорю, и так. Я не знаю. – «Ну, ладно. Идите.» Только я на порог – он мне: «А что в камере говорят?»  Опять, значит, сказка про белого бычка…

   А выпустили неожиданно, повезли на 56 завод,  на химию, там все были заключенные и жили в бараках, а мне определили под лестницей ночевать. То спал на лестнице, а теперь – под лестницей. Теперь я взрывчатку для снарядов составлял – учеником-помощником.

   Списали меня вчистую по инвалидности в конце сорок четвертого, еще спасибо, что справку дали… Интересную справку выписали: статья не указана – прочерк, а освобожден – «по Указу». Все!

   А как я добирался – лучше не разсказывать. И был я с той поры в молитвенном молчании, кормился тем, что в погребе нашел, и тем, что прихожане приносили.

   Открылось мне, чадо, что умру я в день преставления святого апостола Иоанна Богослова, и что отпоет меня мирянин, чистый сердцем, которого я ждал, – еще не зная, что это ты…