Это только кажется, что Заволжский край малолюден, – а новости быстро здесь расходятся. Это в городе, напротив, в самой гуще народа, новость закисает в пределах одной-двух семей или, того хуже, в голове одного какого-нибудь Раскольникова.

   Через неделю после возвращения Ивана об этом уже знали не только в бухаловском колхозе, но и во всех окрестных деревнях. И хотя в районе уже отметили официальные «пожинки» - праздник сбора урожая, женщины, обсудив промеж собой возвращение Улитиного мужичка, приступили к ней с настойчивым предложением сложиться миром и отпраздновать то, что действительно стоило праздновать. «Урожай – он где? Тю-тю! – убеждали женщины Улиту.  – Все вывезли, нам крохи оставили! А твой Иван – он весь тут! Это ли не праздник!»

   Языкастая Зоя, что с полевского конца, поддакнула вкрадчиво поющей Фотинье:

   - Поделись, голуба, праздником! Поделись!

      - И поплачем, и посмеемся! – продолжала Фотинья. – И споем, и обратно – поплачем!

      У Фотиньи муж пропал без вести – и злые языки твердили, что он побоялся к ней вернуться, несмотря на сына-школьника. Но и злые говорили это в злую минуту, сердясь или завидуя, потому что Фотинья содержала дом в идеальной чистоте, а огород ее удивлял соседей небывалыми урожаями – и потому она некоторыми почиталась за ведьму. Муж ее как был призван летом сорок первого – так и сгинул без вести: в «котлах» ли окружения, в партизанах или в голодных лагерях у немцев.

     Заволожские матери скоро взяли моду присылать своих девочек «за дядей Ваней» – то крышу поправить, то утонувшее ведро из колодца достать. Это злило Улиту – и если Ивана рядом не случалось, она отправляла девчонок со словами: «Нéча! Нéча! Бабы сами все умеют!..»

   Из-за гармониста заволожцев, безногого Гриши Мирова, женщины всей округи собирались перед Горкой на поляне и протяжным криком запевали о тонкой рябине, колышимой ветром, пригибаемой до самого тына:

                                                Как бы мне, рябине,

                                                К дубу перебраться!..

                                                Я бы перестала

                                                Гнуться и качаться!

     Когда слезы бывали выплаканы и, казалось, все было спето, – наступало будто облегчение. Тогда какая-нибудь из женщин, занозистая Зоя или даже Люба, лучшая подруга Улиты, вдруг лихо вскрикивала и принималась перебирать ногами по утоптанной траве:

                                                Не война бы окаянная,

                                                Не Гитлер бы на нас –

                                                Не гуляла я бы девушка

                                                Без милого сейчас!

      «Тоже мне – девушка!» – фыркала тихо Улита, ревниво поглядывая, слышит ли частушку ее Иван. Но не мужское это дело – слушать женские припевки: кроме босоногой ребятни, больше слушателей на поляне не было. Иван занимался обновлением колодезного журавля…

      А гармонь все взъяривалась – и отчаянно частили по земле женские ноги в надетой к этому случаю городской обувке.

      Так бы все и продолжалось: вздохи и хрипы гармони, подавленные всхлипы, ревнивые взгляды, если бы ходатаем народных – бабьих – чаяний не выступила лучшая Улитина подруга – Любушка.