- Ваня, погоди!.. Скоро хлеб в печи поспеет! Горяченького в дорогу!

   Иван виновато улыбнулся, не глядя на Улиту.

   - Путь-то не близкий, милая! Хочу засветло добрéсть.

   Улита тоже отвечала, не глядя на мужа.

   - Чай, кто-нибудь с лошадкой подвернется!.. А и то, уж лучше ступай, чем ночью с волками-то…

   Громко всхлипнув, она бросилась ему на шею и заголосила навзрыд.

   - Ну что ты, милая… – шептал Иван, гладя ее волосы заскорузлой ладонью. – Как на войну провожаешь.

   - А то не на войну?! – вскипела злость в ее голосе. – На нее, на нее, окаянную!

   И зарыдала из самой искренней сердечной глубины.

   Иван молча обнимал ее, мучаясь отсутствием слов. Небось она ждала их, ласк и уверений, но положение их обоих было таково, что любое слово, как боялся Иван, могло зажечь еще неведомый пожар.

   - Любе-то передать что-нибудь? – нерешительно спросил он.

   - Была у меня любимая подружка, – мечтательно, как в полусне-полубреду, проговорила Улита. – Ой ли останется…

   - Что за ерунда! – прервал ее Иван. – Ты лучше Василька береги, и чтобы ждали меня – слышишь?

   Он грозно повысил голос.

   - Слышу, слышу! – всхлипнула Улита.

   - Вернусь – и сделаю ему колесо с толкачом, – пообещал Иван. – Так и скажи!

   Он качнул головой в сторону горницы, где посапывал Василек.

   - Пусть лучше будет неожиданность! – повеселела Улита.

   - Ладно! – согласился Иван. – Пусть будет.

   - Спички-то не забыл?

   Иван похлопал по карманам полушубка: спички легонько прошумели.

   - Огниво, кресало прихватил?

   - Тоже.

   - А соль?

   - А хлеб, а воду… – в тон ей рассмеялся Иван. – Снега в котле растоплю, если что.

   - Дрова-то где возьмешь?

   Иван дал ногтем щелбана по ножовочному полотну – ножовка издала тихий звон.

   - Ну – ступай с Богом!

   Иван перекинул на плечо веревочную перевязь с австрийским тесаком, оставленным еще белочехами, и сунул за пояс отполированное мозолями родное топорище. Свой инструмент всегда руке привычней.

   И переступил порог…