Говоря по чести, мы не собирались живописать приключения Ивана Крепилина как некую одиссею – от острова к острову, от плена к плену. По счастью, никакой «Одиссеи» Иван и не читал, и подобное сравнение, как попытка самооправдания, ему бы на ум не пришло.

      Но как же было с колдуньей Фотиньей? – спросят милые читательницы. Ее, кстати, больше других опасалась Улита… Да и другого женского народу достаточно для целой отдельной книги, и очень может быть, что часть читателей останется недовольна этим умолчанием.

      Хотя бы кратко, попытаемся восполнить этот пробел.

      Фотинья ничего не смогла предъявить в доказательство своего колдовства, кроме высоких урожаев с ее огорода и пропавшего без вести мужа, и то лишь завистники, у которых не было ничего святого, злословили, что ее Владимир не мог не перебежать к немцам, только бы к ней не возвратиться. Как бы то ни было, Фотинья осталась верна памяти мужа и родившуюся дочку записала Владимировной. Так что сын ее, школьник, и малютка в зыбке – были оба Владимировичи.

      Тихая Галина оказалась самой молчаливой, самой понятливой, самой благодарной из всех. Она едва ли произнесла десяток слов за все то время, что Иван прожил в ее доме. Она не попросила Ивана ни о какой починке, ни о каком крылечке или наличнике – тот сам видел, что просило ремонта. За столом она подкладывала ему лучшее, угадывала его желания, стелила две розные постели и ждала его тоже молча – в полной темноте. Иван нисколько не обижался, если Галина, забывшись, называла его именем мужа, – в полной темноте было немудрено ошибиться.

      Без смешного тоже не обошлось… Сопронова Катерина, считавшая себя дурнушкой и потому не побывавшая замужем, осмелилась просить Улиту, чтобы та отпустила к ней Ивана на немыслимый срок: целых два месяца. «Зачем?» – спросила Улита. «Потому что я некрасивая.» – «Так поэтому жадная?» – «Да он целый месяц к моему лицу только привыкать будет!»

      Улите пришла жестокая мысль посоветовать: «А ты накройся!» – но она прикусила язык.

      Но пришел черед и самой Улите почувствовать себя оскорбленной. Надежда, слывшая безплодной, забеременела.  И это при том, что Улита, отпуская к ней Ивана для помощи по неотложным работам, чувствовала себя застрахованной: ни о каком общем ложе Ивана с Надеждой речи быть не могло – поскольку разумная цель отсутствовала. Увидев результат воочию, Улита сочла себя обманутой…  Неделю они с Иваном не разговаривали, разве лишь о том, что касалось Тимоши. После чего Улита потребовала объяснений столь безнравственному поведению мужа. Надо отдать должное Улите: она видела, что муж тоже мучается от их разлада… Она даже его жалела, но хотела его домучить до известного – или, скорее, никому не известного предела. «Ну чем она тебя взяла – скажи мне!»

      - Она сказала, что она тоже женщина не меньше других!

      - Нет, меньше!

      - Улита, родная! Что ты против нее имеешь?

      - Против нее – ничего! А против тебя имею!..

      Дело было летом. Они оба уже устали от своей размолвки, и не знали, что их сможет примирить.

      Примирила смерть Галины: женщина утонула, купаясь в Наче. Остались дряхлая бабушка и маленький сын – Иван Илларионович.

      - Ваня, у меня к тебе разговор! – сказал Улита мужу.

      Иван встал и подошел поближе:

      - Говори, Уля!

      - Давай возьмем Галиного Ваню – будет детям двоюродным братиком!

      Они со вздохом облегчения обнялись. У Ивана побежали слезы, Улита шмыгала носом… Так и помирились, чтобы больше не вспоминать свою размолвку.

      А вскоре хоронили бабушку приемного Ивана.

      Но правил не бывает без исключения.

      Вера Дюжева, муж которой был не из местных и на которого не было похоронки, как и в случае с Фотиньей, приняла помощь Ивана в переложении печки, но на том их отношения и закончились.

      Улита, которой Иван в этом признался, снова сочла себя оскорбленной. Как так – она из лучших чувств предлагает такую жертву, а  ее отвергают!

      - Да что она – гордячка такая?!

      - Нет, Улита, ты не горячись! Она сказала, что будет ждать Петра, пока тот не вернется… Или пока сама жива. Их, слава Богу, двое – с дочкой. Таков ее крест, так она решила.

      - Ну, крест – и крест! – стала остывать Улита.

      А Иван сделал новый для себя вывод, что, во-первых, женщины все разные, а во-вторых, все же одинаковы. При этом теперь он знал, что женщины то же самое думают о мужчинах – вероятно, в обратном порядке.