С крышей Любы Иван за две недели не управился, потому что медленно, с трудом, добывался стройматериал. Бухаловский председатель, не глядя на то, что Люба была вдовой фронтовика, отпускал по крохам – то осиновую дранку, а то рубероид, прежде уже использованный.

      Поэтому разставались «под гарантию» возвращения Ивана после «старого нового года».

      - Но над тобой уже не каплет! – успокоил ее Иван. – Так?

      - Так! – испуганно глядя  на него, кивнула Люба.

      «И чего боится? Что я уйду? – подумал Иван. – Так я и должен уйти!»

      Все-таки женщины бывают разные, решил он, и это стало маленьким открытием: «Пугливая больно! Или притворяется? Тогда – зачем?»

      Они знали друг друга еще со свадьбы Улиты с Иваном, но с той поры не виделись.

      Муж Любы призван был через год после женитьбы, но ребенка у них не случилось. Щупленькая Люба до сих пор казалась девочкой, хотя жила хозяйкой целого дома с огородом: вся родня ее мужа сгинула в гражданской войне – по обе стороны. А муж, как значилось в похоронке, лег в польской земле.

      - Ну пока, хозяюшка! – улыбнулся Иван (он чуть не назвал ее воробышком). – Спасибо за хлеб, за соль…

      - И тебе спасибо.

      За все то время, что прожил Иван под ее крышей, Люба ни разу не назвала его по имени. А поначалу говорила ему только «вы».

      Иван закинул котомку на плечо, взял ящик с инструментами и вышел на крыльцо. Люба накинула фуфайку и вышла следом.

      У замерзшего ручья Иван оглянулся: Люба смотрела ему вслед и была теперь чем-то похожа на Улиту.

      Иван вздохнул, улыбнулся Улите, а Любе помахал рукой.

      Люба не пошевелилась.

                                                               *  *  *

      - Ваня! – едва он показался в клубах пара на пороге, окликнула его Улита. – Василек заболел! Жар у него!

      Иван торопливо прошел к Васильку, которому мать постелила поверх сундука, стоявшего в углу.

      - А почему тут? – спросил Иван, потрогав губами пылающий лоб сына.

      - Так и печь горячая! Невмоготу !

      Василек открыл глаза и смотрел помутневшим взором, не узнавая отца.

      - Улита, уксус есть?

      - Ой, батюшки! – она метнулась к полкам под занавеской. – Вот, хватит?

      Полбутылки должно было хватить. Иван разделся, вымыл руки, обнажил худенькое тело Василька и быстро натер его уксусом, после чего закутал сына и всмотрелся в его лицо.

      «Это мне укор! – думалось ему. – Это предупреждение!..»

      Он не отходил от Василька, пока на лице у того не появилась слабая улыбка…

      - А что-нибудь делала, Улита? – спросил Иван.

      - Заварила малинки – да он пить не стал.

      - Ну, теперь, когда проснется – пить будет!

      Он перевел дух и обернулся к Улите:

      - Это меня на фронте один врач научил – Камиль Нишанов!

      - Спасибо ему! – отозвалась Улита.

      - Спасибо, – повторил Иван. – Дай Бог ему здоровья, если жив.

      Улита сняла с плиты горячую картошку, разлила по чашкам холодную простоквашу, Иван нарезал хлеб.

      - Ну, разсказывай, муженек!

      - Соскучился я по вам! – искренне вырвалось у него.

      - Мы тоже скучали.

      Улита ждала, когда он станет есть. Иван вилкой взял белую дымящуюся картофелину и подул на нее, разделил на четыре части – и, подумав, погрузил их в простоквашу…

      - Ну и как Люба?

      Вопрос застал его врасплох. Говорить-то, как и спрашивать, было не о чем.

      - А что – Люба? Велела кланяться.

      Он потянулся за солонкой – и пальцы их, и взгляды их встретились.

      - Слышишь, как хорошо Василек задышал? – спросила Улита.

      - Слышу! Только… скучно быть ему одному.

      - Ну – ты же у меня командир! – не пряча счастливой улыбки, ответила Улита. – Как скомандуешь!..