Бог миловал Ивана с Улитой, ограждая семью от болезней и смертей. Дети переболели корью и ветрянкой, страна пережила Хрущева, а дальше пошли одни победы – на целине и в космосе. Улита не обращала на победы никакого внимания, зато Иван делился с нею радостями, а заодно и опасениями.

      - Эти американцы гонятся за нами, а ведь тогда, при погоде, ничего уже от них не спрячешь! Они мою Улю, что на разливе, что в огороде, разглядывать будут! Беда!..

      Улита смеялась, закрывая мужу рот ладонью.

      Пошутили о далекой беде. А ближняя постучалась в дом.

      Зою-бригадира вызвали в Бухаловку (народ привык уже так ее называть) – и она привела к Улите своих Ваню и Федю. Особой нужды в этом не было, но Зоя любила напоминать о собственной важности («с отчетом вызывают!») и породненности своей с Иваном и с Улитой. Женщины частенько обменивались гостинцами –  образчиками своей стряпни. Близнецы отправились с Тимошей и Антошкой играть в свайку на поляне-топтушке… Как вдруг, уже к вечеру, вернулся один зареванный Ванюшка: Тимофей с Антоном вернуться домой побоялись.

      Четверо подростков увязались за старшими ребятами в лес к заброшенным землянкам и окопам – искать «трофеи». Первым трофеем подвернулась неразорвавшаяся мина. Ребятня перенесла ее на дно воронки, набросала сверху хвороста, подожгла его – и уселась по краям воронки наблюдать.

      - Каак жахнет! – делился опытом восемнадцатилетний Борька Жихарев, самый бывалый из них.

      Оно и жахнуло…

      Жихареву снесло половину кожи со лба, а Зоиному Феде пробило шею. Остальные отделались испугом, перешедшим в ужас, плач и страх наказания.

      Траур наступил в трех семьях Заволожья. Слово это было совершенно забыто с пятьдесят третьего года, не вспомнилось и теперь – горе, горе поселилось в Ивановом сердце. О Фединой матери и говорить нечего: страшно было на нее смотреть. Утешала ее Улита – слезами обливались обе, Иван же не смел прикасаться к Зое на глазах у жены.

      Уходил на Горку и поднимал лицо к небу: «Для чего, Господи?!»

      А Господь в ответ разстилал перед ним утешительную даль темнеющих лесов и сверкающих рек. Иван умолкал – и смотрел не отрываясь…

      В небе уже собирались к осеннему перелету птицы – вспоминалась Ивану песня: «не нужен мне берег турецкий и Африка мне не нужна…» Перелетным птицам – нужна для зимовки, а человек зимует там, где сердце его рдеет – у памятников детства, у отеческих могил.

      Похоронили Федю, увела Улита рыдающую Зою – и от свежей могилы отправился Иван к могиле матери, помолился об упокоении рабы Божией Анастасии и неизвестно где погребенного Антона Крепилиных, остался для беседы.

      Не знаю, дорогие отец-мать, что вы думали о внуке вашем Феде, но мы уже схоронили кровиночку нашу. Помолитесь о нем и обо мне пред Господом… Живу я на свете без вас – сиротой, и если б не жена моя Улита с детьми, не знаю, как бы и жил!.. Дал Бог нам Федю с Ваней, и уже отнял Федю у нас, а наипаче – у Зои. Станет она Ваню пуще стеречь – да тем его и может испортить. Бог дал – Бог и взял, Его воля. Нам в наказание – разлука, а Феде – может, милость высочайшая, я-то ведь знаю, что смерти нет, много-много раз я видел то, что смертью называют.

      Видел я лица своих товарищей погибших – они улыбались…

      Кто падал вперед лицом, навстречу врагу – и навстречу тому неизвестному, что привыкли называть смертью, – они все улыбались… После смерти – или в миг самой смерти? – как знать, но их улыбку я видел.

      И тезка мой, Иван Долгополов, которого я тащил на себе, а он перед тем закрыл меня от автоматной очереди, – когда его сняли у меня со спины, он тоже улыбался… Мой вековечный братишка Ваня Долгополов, тихоня детдомовский, теперь ты за невидимой твердью небесной – помолись за меня… за нас грешных…

      Отец и мать, вы первая любовь на этом свете, вы первая светлая память о детстве, а теперь вы – память вечная… Вы принадлежите мне, как я вам принадлежал при вашей жизни, но вы уходите из этого мiра, как и Федя ушел из этого мiра, потому что, по правде, мы не этому мiру принадлежим. Человек уходит в миръ своей истинной принадлежности. Бог напоминает возгордившемуся человеку, что все Им созданное принадлежит Ему: родители – только путь и только врата, через которые человек приходит в мiръ – но от рождения человек уже догадывается, подозревает и порой прозревает миръ подлинный, истинный.

      После этой беседы с землей и небом стал Иван Крепилин много читать – а первым делом разыскал он книжку сербского святителя, доставшуюся от отца Петра.