Случайно ли, нет ли, но следующим днем Иван оказался у разоренной часовни, где они были однажды вместе с Зоей – много лет назад.

      С той поры часовня краше никак не стала: буйная растительность на подоконниках и на пороге могла очаровать разве что бродячего живописца. Укол совести, Иваном еще не понятый, заставил его остановиться и войти внутрь.

      Сквозь осколки кирпича дерзко кустились лебеда, иван-чай и лопухи. Пламенел кирпич обнажившихся стен. Тонко посвистывал ветер в щелях барабана, оставшегося без купола.

      «Да, – сказал себе Иван, – купол задаст наибольшую работу… Придется по мiру идти с протянутой шапкой. А начинать надо с купола. Все остальное – по силам даже одному.»

      Это было время, которое никак не могло сочувствовать замыслу Ивана. «Дорогой Никита Сергеевич» боролся не только с абстрактным искусством педерастов – еще худшей абстракцией для него оставался промысл Божий. Поэтому пять лет Ивановой жизни ушли на то, чтобы найти в районе хозяйствующего начальника, который бы не запрещал подчиненным в неурочное время возстанавливать барабан и вязать из жести (списанной на совершенно законных основаниях) луковку купола, а затем укрепить на ней давно отлитый в соседнем районе бронзовый крест.

      И не так много пришлось Ивану протягивать шапку, зато повстречать и побеседовать пришлось с доброй тысячей народу. Потому что при плановом ведении хозяйства меньшая часть любого дела зависела от денег, зато предполагалось наличие на предприятиях больших материальных запасов, именуемых фондами, и существовали инструкции и приказы о порядке их списания.

      Все это время, однако, Иван свои обязанности конюха исправно выполнял – притом не без корысти, конечно: лошадка была его транспортом. О том, чтобы успевать пешком, было нечего думать. Трактора были еще редкостью для заволожцев: бухаловский совхоз считал, что заволожцам они ни к чему. Да и то правда: пашни мало, одни неудобья и бездорожье. Чистая находка их деревня для ведьмы-академика – Засал.. Засол… как там ее… Знала бы она о заволожцах – сделала бы непременно кино: про то, как жить нельзя…

      Тем временем дети Ивана, как и все их ровесники, отнятые у родителей в интернат, стали кончать школу. Василек,  ставший – как-то незаметно для Ивана с Улитой – математической гордостью школы и победителем районных олимпиад, так же тихо, без барабанного боя, поступил в университет в Москве, ведомый напутствиями и советами учителя математики. Вскоре и Тимофей окончил десять классов – остался в совхозе механизатором, но в родительский дом не вернулся; да и что делать механизатору в этом Заволожьи… Не оправдались ожидания Ивана, что невестами его сыновей станут заволожские красавицы.

      Остальные ребятишки должны были вот-вот последовать за братьями – кто куда.

      - Так-то, Ваня! – усмехнулась Улита, трогая седую прядь перед зеркалом. – Я сызмальства это слыхала от старших: «Долго ли детям вырасти, а нам – постареть!» Но что в доме станет пусто – и думать не могла!

      Отвернулась от зеркала, взглянула в глаза мужу и очутилась у него в объятиях.

      - А все же мы добрую жизнь прожили, славная ты моя!

      Улита гмыкнула и спрятала лицо у него на плече.

      Так они простояли несколько минут, словно наблюдая картины пролетевшей жизни, затем Улита открыла глаза и увидела свои руки, гладившие шею мужа. Пальцы были в трещинах, в которые въелась чернота будней, и Улита молча, без сожаления и слез, созерцала эту черноту, в то время как руки Ивана, столь же отвердевшие, крепко держали ее плечи.

      Теперь, когда Иван садился за свои богословские книги, Улита иногда усаживалась чуть поодаль с книгой о государях российских. Эти книги ей привозил Антоша из бухаловской библиотеки. Но нечасто так выходило, чтобы сесть ей с ним в одно время: женская доля – работать в поле, на ферме, на семью. На мужа. А мужское дело – работать на семью, на дом и на государство. Поэтому, когда случалось ей звать его к ужину или обеду (а не сам он в неурочное время на еду набрасывался), Улита с удовольствием произносила:

      - Пойдем обедать, государь мой!

      И он разсказывал ей за обедом, как подвигается возстановление часовни и какие предметы обещают люди принести из, казалось бы, утраченной утвари.