Но не пришлось, не получилось… В деревне скрытно ничего не устроишь, особенно от хозяйки того дома, где и затеваешь свои планы. Пока стряпня и прочие приготовления совершались в окрестных домах, Маша ни о чем не догадывалась… Кумушки замкнули рты и свою тайну не выдавали – только глаза у них сияли вдохновением. Но когда пришла пора все сносить в избу сестер, Маша все в тот же миг сообразила. Чтоб удостовериться в своей догадке, она прижала к стене соседку Валю и добилась полного признания…

      - Зачем вы?.. – только и сказала Маша, но дальше распространяться не стала.

      Недолго мысли ее метались в поисках выхода. Поскольку вся ее здешняя родня участвовала в заговоре, ей ничего не оставалось, как уйти из дому куда глаза глядят… по крайней мере – на этот вечер.

      - Как все разойдутся – я и вернусь! – сказала она себе.

      Одевшись потеплее, платком закрыв поболее лицо, она отправилась на Горку – давно не была в заповедных местах своего детства – откуда думала незаметно возвратиться в баньку да там и дождаться разбредания непрошеных гостей.

      Но что в твоей Книге написано Пером, того не вырубишь топором.

      Самое любопытное в происходящем было то, что единственного гостя мужеска пола, не бывшего Маше родственником, кого заговорщицы собирались зазвать, – так и не нашли.

      В это время Василий Иванович сидел на Горке, на широкой деревянной плахе, ждал меднокрасного заката – и размышлял… О чем размышлял Василий Иванович?

      Хоть он был уже учителем, у него самого детство было крестьянское и полукрестьянское – теперь он думал, с каким-то смешанным чувством торжества и сожаления, что у теперешней деревни, особенно у молодежи, гораздо больше вольного времени против прежнего; думал о том, что сельские ребятишки не прочь уже слетать и в космос, – приходится объяснять, что это ничуть не легче, чем горбатиться в поле (разве что почет!..);  думал и о том, что детвора распевает песню «Куба – любовь моя!», а что будет – когда какой-нибудь Хрущев Пятый эту Кубу разлюбит?.. Ведь Василий Иванович историю по-прежнему любил – и, худо-бедно, ее понимал…

      Ему вспомнился Федя Крепилин, литературная надежда учителя словесности, принесший на урок «стихи»:  КУБА – это коммунисты у берегов Америки.

      Стихи состояли из одной этой строчки, но Федя был страшно горд своим открытием… «Там-то они – у берегов», – тогда же подумал Василий Иванович, – «а здесь – у меня в печенках.»

      Вспомнить или подумать он больше ничего не успел, потому что обернулся на звук хрустнувшей ветки и увидел Машу.

      Они увидели друг друга одновременно. Маша остановилась, повернулась к нему спиной и стала спускаться.

      - Стойте! – крикнул Василий Иванович. Крикнул на «вы», потому что увидел стройную незнакомку, лицо которой было скрыто сумерками и тем, что походило на вуаль или паранджу.

      Он это выкрикнул – а Маша ускорила шаг.

      Неожиданно для себя Василий Иванович побежал вослед уходящей, поскользнулся – и кубарем преодолел разделявшее их разстояние.

      - Оооойхь!.. – испуганным возгласом встретила его Маша, когда он, потирая разбитое колено и постанывая сквозь зубы, поднимался на ноги и на руки – совершенно рядом…

      - Вам больно? – участливо спросила она, не размышляя, глупо ли звучит ее вопрос.

      - Да… не знаю! – заглядывая к ней под платок, ответил Василий Иванович. – Почему вы побежали? Я учитель тутошней школы. А вы кто?

      - А я… тутошняя… – Маша прыснула смехом: заволожцы это слово не употребляли.

      - Никогда вас раньше не видал!

      - Так я школу давно кончила!

      Маша сама себе удивлялась: голос ее звучал задорно, будто радуясь нечаянной свободе.

      - Дайте-ка, дайте-ка…

      Тоже удивляясь собственной смелости, не узнавая себя и сам себе поэтому нравясь, Василий Иванович стал освобождать Машино лицо от складок платка.

      Он увидел красивый чистый лоб под каштановыми прядями, серые глаза и дрожащие  красивые губы. К эти губам он и прильнул, их ответ он почувствовал…

      …переступил с ноги на ногу – и рухнул от пронзившей его острой боли.

*  *  *

      Так началось то, чему и должна была прямо способствовать затеянная родней вечеринка.

      К счастью, она содействовала этому непрямо – зато более действенно. Маша помогла хромающему Василию добраться до его квартиры в бывшей избе сельсовета и там осмотрела его ступню и лодыжку. Опухоль была уже явственной…

      - Цела ли, Боже упаси, кость? – испуганно сказала Маша, не решаясь тронуть ногу мужчины. – У вас картошка есть? А лук?

      - Я ничего не готовил.

      - Мне сырого надо! – не удивляясь мужской непонятливости, ответила Маша.

      - Есть. По-моему, есть…

      Маша отыскала в подполе полдюжины картофелин, нашла квашеной капусты и репчатого лука. Она растирала это все на ржавой терке, плакала от лука и обкладывала этой смесью больное место.

      - Если не пройдет, то Иван к врачу вас повезет! – сказала она.

      - А вас… а как тебя зовут? – улыбнулся Василий.

      - Мария.

      - А я Василий.

      - Я догадалась.

      - Откуда?

      - Вы человек известный.

      - В плохом значении – или в хорошем?

      - В обоих.

      Василий Иванович задумался, глядя на нее.

      - Ты мне нравишься.

      Маша молчала.

      - Ты мне нравишься, Маша!

      - А я-то что должна говорить?

      - Только правду.

      - Мне кажется, что вы хороший человек.

      - И ты хорошего человека одного не бросишь?

      - Мы с Дашей или с Иваном к вам утром придем.

      - Погоди…те, – сказал Василий. – Так вы не сестра ли Ивану Антонычу?

      - Да, сестра.

      - И почему я вас не видел? – с искренним недоумением спросил ее Василий Иванович.

      - Некогда, наверно, вам было.

      «Хм, некогда!.. – подумал Василий Иванович. – Наши женщины как скажут!..»

      Он взял с нее твердое обещание, что утром она его навестит, – с Иваном или с Дашей…

      - А то и одна! – просительно улыбнулся он.

      И был уже, в собственных глазах, совершенно похож на себя всегдашнего.