Когда он сказал Улите, чем вызван приход Марии с Василием, та звонко всплеснула руками:

      - Есть же, есть Бог на небе! А ты… что на это скажешь, Иван?

      - Дай срок – скажу!.. Побеседовать же надо! Не каждую неделю сестру приходится выдавать…

      Тем временем Улита схватила гребень и стала причесывать Ивана:

      - Экий волос-то богатой у государя моего! Получше Брежнева! Только побелел весь!..

      - Ага! – поддакнул Иван. – И што характерно, у нас лысые попеременно с волосатыми…

      Мария прыснула.

      - А и правда! – подивилась она.

      - Ну ладно, теперь ты, Ваня, на человека похож! Можешь с гостями садиться!

      И сама пристроилась рядом.

      Ивана забавляла роль, которую взялась разыграть его жена: чистое кино!.. Но и жених с невестой подыгрывали Улите как по-писаному.

      Выпили сначала за гостей, а потом – не чокаясь – за ее и его родителей… Дальше языки уже развязались.

      Знал ли Василий всю историю детей-антоновчан сорок шестого и сорок седьмого годов рождения – скорее-таки знал, но в любом случае он, соблюдая обычай, должен был сказать и тост за детей хозяев дома.

      - Вы их, почитай, что ни день, так в школе видели! – воскликнула Улита, поднеся платок к глазам. – А мы – не всякую неделю, и то не целый день!.. И разлетелись, бросили отчину свою! Расскажите, как там было с ними!..

      - Ну, по старшинству начнем, - обвел Василий глазами хозяев. – Василек – он довоенной крепости, учился, с учетом работы по хозяйству и на ферме, можно сказать, хорошо. И недаром: когда совхозу велели дать путевку кому-то учиться на мелиоратора – другого выбора и не было… Серьезный он у вас, никогда не шалил…

      - Да мы с ним горя не знали! – всплеснула руками Улита. – Пока не забрали его в этот… пенсионат-итернат!

      - Ну что делать, – пожал плечами Василий Иванович. – Это английская система: там родители сами детей отдают и видят их только на каникулах, да и то – чаще в путешествия отпускают. Наверно, потому они там такие бездушные…

      - Все? – удивилась Улита.

      - Кроме Диккенса, – улыбнулся Василий. – Вообще – богатый класс. Им дети развлекаться мешают.

      - А Василька-то, а затем остальных, забрали зачем? Мы развлекаться не собирались, правда, Иван?

      - Дороги тут у нас плохие, чем детей автобусом или телегой собирать – уж лучше их свезти в одну кучу. И чтоб вы работали больше, на детей не заглядывались!.. Так, по-моему, они думали.

      Улита пригорюнилась:

      - Так мало любви на свете – и ту приканчивают!

      - Но Василек-то пишет вам? – спросил Василий.

      - Пишет: в этом году диплом получать. Хвалится все наше болото извести и виноградом засадить.

      - Уже не кукурузой? – усмехнулся Василий.

      - Это он для красного словца, – успокоительно поднял руку Иван. – Какой тут виноград, едва успеваем сено сберечь… Рыба да сено…

      - Молоко и лен! – добавил Василий.

      - Да этого не много, это больше бухаловцы.

      - Помню, Василек ваш когда-то очерк по географии написал – про свое родное Заволожье. Там у него, помнится, юмор был: каждая четвертая дорога – это гать болотная, а каждый начальник – это женщина, притом какая-нибудь родственница.

      - Это если не ходить далеко! – уточнила Улита.

      - Напрасно он грозится болото извести! – оторвался от раздумий Иван. – Вода же все равно себе дорогу найти должна. Ан вдруг дорога окажется неправая?

      Никто Ивану не ответил. Все задумались.

      - Тимоша… – начал было Василий, но Иван остановил его:

      - Тимошу мы на потом оставим, он все лето был у нас.

      Тимофея оставляли на второй год из-за болезни легких – пневмонии, и на каникулах он поправлялся, живя у родителей. Теперь в армию пойдет сразу после школы.

      Антон и Михаил учились соответственно в десятом и восьмом классах, их отрыв от родительского крова был самым ощутимым, потому что случился еще в начальных классах. Они и говорили уже почти не «по-нашенски», как часто вздыхала Улита. Только за одно оставалось судьбу благодарить: что они были там не одни, а с братьями…

      - Антон ваш любит покомандовать, но его и признают командиром… Хотя знаний меньше у него, чем апломба…

      - А это што такое? – осмелилась проявить свое незнание Улита.

      - Виноват! Другим словом – заносчивость.

      - Да, с него станется! – подтвердил Иван.  – Он сколько матери перечил – от горшка еще два вершка!..

      - А Миша – тот созерцатель, но математик им не нахвалится!.. И я заметил, что он влюбчивый у вас.

      - Хм! – произнес Иван.

      - Но тихий при этом. Влюбляется в одну, потом в другую – и все на расстоянии.

      - Знать, его сужена еще не родилась! – заметно успокоилась Улита.

      - А Дашино дитё? – спросил Иван.

      Василий деликатно прокашлялся, затем как-то неуверенно стал говорить.

      - У Павла… Трудности были у него с одноклассниками, контакта не было.

      Иван и сам слышал, как Дашиного ребятенка дразнили «жадиной-говядиной», знал, что не принимали его в игры – разве что в крайнем случае. Он и не надолго вернулся в Заволожье после армии – где-то на целине стал комсомольским начальником.

      - А Ванятка Илларионович? – спросил он о приемыше.

      Василий воодушевился:

      - Это достойный молодой человек. Учится без троек, крутит «солнце» на турнике, рекорд школы по прыжкам в длину… Серьезно к армии готовится. Общий любимец. Он тоже, кстати, лидер, но апломба в нем нет… Простите: заносчивости…

      «Наши дети нам не принадлежат! – слезно думалось Ивану. – Мы для них – и в Божьих планах тоже – как входная дверь в этот мiръ, а уж как они с этой дверью обращаются… Всякое бывает.»

      - Вот вы, Василий Иванович, – вкрадчиво-ласковым голосом начала Улита, – человек, извините, пришлый… А рассказали б нам о ваших родителях!

      - О, это будет долгая история!..

      - А ничего!.. – с горящими глазами отвечала Улита, прижимаясь к мужу: – А мы послушаем, послушаем!

      - Отец мой из архангельских лесов, стал после разрухи гражданской учиться в ФЗУ, потом был шлифовщиком на заводе – где и умер. Там же встретил мою будущую мать – она из пензенских. Жили мы в общежитии. Родился я, потом сестра Антонина, сейчас она в Белоруссии замужем…

      Василий замолк, словно удивляясь, что длинная история вышла такой короткой.

      - Так ты, стало быть, Василий Иваныч, из  нашенских выходишь? А я думал – папа у тебя профессор!

      Василий повел бровью, словно говоря: будь он у меня профессор, разве я бы тут сидел?

      - …Если дальше про отца, то он всю жизнь работал по металлу, а тосковал по дереву… Всю свою короткую жизнь!..

      - А сколько прожил? – спросила Улита.

      - Пятьдесят восемь. Был мастером высшей квалификации. Но город его мучил. Мать так не убивалась по деревне, как отец.

      - Вы, стало быть, не многоэтажные люди! – подвел итог Иван.

      - Нет, нет, общага ведь была пятиэтажная! – не совсем впопад ответил Василий.

      - А вы, значит, пошли по ученой части? – задала наводящий вопрос Улита.

      - Вася школу кончил с золотой медалью! – похвалилась Мария.

      - У-у-у!. – дудочкой вытянула губы Улита.

      - А как же это я слыхал, Василь Иваныч, что будто ты историю не жалуешь!

      - Совсем наоборот! – обиделся Василий. – Любимая тема! Но столько в нее наложили дерьма!.. А мне хотелось ее защитить. Ну – почистить…

      - Не получилось? – спросил его Иван, зорко следя, чтобы тарелки гостей не пустовали. Он отметил, с немалым удовлетворением, что Василий не пытался пополнять рюмки – ни Иванову, ни свою, хотя имел на то полное право: ведь и выпивка, и снедь были принесены гостями.

      - Я учился ведь на историческом… – открыл Василий еще одну тайну своей биографии. – Только диплом у меня с другого факультета – с филологического.

      Поскольку эта подробность не вызвала никакого любопытства, Василий сам пустился в объяснения. Он был заметно воодушевлен вниманием слушателей.

      - У нас был профессор истории, хороший, в общем-то, дядька, заведовал кафедрой – и он руководил моей курсовой работой… Хотя это просто называется – «руководил», а ничем он не руководил. Просто читал – и крякал, и кряхтел, но говорил: продолжай – а там посмотрим, что с этим делать. Раз или два я был у него дома и познакомился с его дочкой… Поздний ребенок, избалованная девчонка, хотя не дура. Но сам я был и остался, вот Маша соврать не даст, бирюком – и сторонился женщин. Вернее, не умел подойти. Бывало, что мне нравилась та или эта, и тогда я подходил – но все неудачно.  А если подходили ко мне, то я, чистый олух царя небесного, стоял столбом и не испытывал желания сделать встречный шаг. Такая история.

      То же самое случилось и в этом случае, с профессорской дочкой. Она была высокая, с фигурой, но лицом не интересна. Короче, я не обратил на нее ожидаемого внимания. Хотя профессор стал мне вдруг передавать приветы от своей жены, а однажды не сдержался и стал жаловаться на окружение своей дочки: «Ни одного хоть умного, хоть порядочного! Нина Ильинична (это жена его) даже говорит: Вот если бы Вася Никитин стал у нас чаще бывать…»

      Но я остался олухом, а профессор устыдился своей откровенности и больше особых приглашений не делал.

      Но это еще не все… Маша все уже знает, а вы это будете слышать впервые.

      Была у нас на факультете, как выяснилось потом, одна, прошу прощения, сучара из МГБ – студентка, но не как все, а с привилегиями: ей по болезни давали два раза перерыв в обучении с правом на восстановление, и право свободного посещения занятий ввиду ее общественной комсомольской занятости. То с одним она закрутит роман, то с другим – а потом эти парни куда-то пропадали… Потом и она пропала, когда всем уже стало ясно… Но я тоже побывал ее жертвой…

      Тут Василий виновато посмотрел в сторону Марии, а та вспыхнула – и, отвернув лицо, положила голову ему на плечо.

      - …Меня вызвали к заместителю декана, он меня усадил, а сам вышел из кабинета – тут входит неизвестный человек, садится в кресло заместителя декана и начинает со мной «беседу». Так и так, мол, почему это вы без особого разрешения интересуетесь белым движением? И зачем вам секретные данные о товарообороте между СССР и Германией накануне войны? А я отвечаю, что никуда с подобными вопросами не обращался. «Да, но эти вопросы вас интересуют!» – говорит он обвинительным тоном. «Вы подвергаете сомнению линию партии и советскую историческую науку!»

      Он это утверждает, а не спрашивает. А для меня уже нет вопроса, кто его источник-осведомитель.

      Вывод: мне не место на историческом факультете. «Впрочем, вы можете одуматься – и с нами сотрудничать.» Я молчу. Я ведь олух царя небесного, а теперь еще и ударенный пыльным мешком.

      Отпустил он меня, предупредив о «неразглашении», а я позвонил своему профессору, приехал к нему – и все рассказал.

      Профессор, конечно, знал хорошо и того, кто сидел в кресле замдекана, не будучи заместителем декана. Все он знал, тем более что этот тип когда-то был его студентом. Но профессор только один упрек позволил себе высказать:

      - Не на тех девушек ты смотришь, Вася!

      Хотя я и ту гэбэшную шлюху сам тоже не искал.

      Не знаю, куда пропадали прежние ребята, побывавшие в лапах у сексотки, но меня профессор выручил: договорился, что особисты закроют глаза на мой перевод к филологам.

      Конечно, ни о какой аспирантуре я больше не думал и был рад любому распределению после окончания. Так я очутился в Заволожьи – и хоть не сразу, но здесь нашел свою судьбу…

      С этими словами Василий встал и поцеловал Маше руку. Ножки стульев взволнованно запищали по половицам, а Улита вскрикнула:

      - Горько!

      И, хотя была еще не свадьба, Мария и Василий не замедлили…