Одно наше бремя влечет за собою другое. Игумен объяснил Ивану: ктитор – это церковный староста, и уже без разспросов Ивану стало ясно, что завершение работ по часовне – это только начало новых обязанностей. Он-то, увлеченный ближайшими заботами, предвкушал, что вот вручит он людям во всей красе часовню – и всё, хоть на Горку поднимайся, хоть рыбалкой занимайся, хоть в Москву к сыновьям…

      - Тебе Господь ее вручает! – строго глядя ему в глаза, произнес игумен.

      Когда Иван все осознал и оправился от легкого ошеломления, то нашел утешение в том, что ктитором называли и сербского царя – героя и мученика. Ведь не зря же, наверное! И потом, для чего тогда отец Петр оставил ему богослужебные книги? Он знал, кем станет его крестник.

      Еще игумен спросил, почему на освящении не было благотворителей, помогавших Ивану возстанавливать часовню.

      - Видно, дела не пустили, – ответил Иван. – Они все люди государственные…

      Игумен молча покачал головой.

      Всем этим Иван поделился с женой, пока Улита заваривала себе лечебные травы.

      - Да, государь мой Ваня! – кротко ответила Улита – и вздохнула. Их супружество стало уже целомудренным, подойдя к тому заветному рубежу, когда супруги делятся мельчайшим помыслом – а любишь ты не меньше прежнего, но уже становятся жена и муж воистину едина плоть; тогда уже плотское желание становится лишним и даже выглядит предосудительной глупостью. «Детей нам уже не крестить! – говорил себе Иван. – Разве что не своих…»

      А Улита думала о том, понял ли, запомнил ли Иван, какие травы она пьет – и от чего. Иван же – помнил. Теперь он будет приходить домой с пучками донника и мать-и-мачехи.

      День у них начался с заготовки овощных консервов на зиму, затем каждому пришлось идти по совхозным делам – консервировать дела бригады Заволожья перед выселением в Бухаловку. Невозможно было думать об этом без душевного содрогания. Директор заверял, что принуждать никого не будут, но прибавлял:

      - Да вы сами побежите: к водопроводу – раз, к электричеству круглосуточно – два, к общей бане по расписанию – три! Болезней-то накопили, чай, что ж теперь – по пересеченной местности топтаться?..

      «Смотря еще какая вода в водопроводе! – молча возражал Иван. – Ее же без спирта и пить нельзя!» (Таково бухаловские мужики шутили.)

      Если народ переедет в Бухаловку, то удалится от часовни еще на версту. Эта мысль Ивану не нравилась.

      Маша прибегала к Улите пошептаться… У них с Василием была тревожная пора: хотелось ребенка, боялись: вдруг не получится, но поздняя беременность их испугала бы тоже… Пока это было всё пустое, но страхи и надежды поочередно роились в душе у Марии, их надо было выплеснуть сочувственному слушателю.

      Ближе к вечеру Иван помолился в часовне и отправился туда, где следовало быть еще утром: к могиле бабушки и матери. Была Димитриевская родительская суббота,  несколько дней тому назад о ней игумен объявил.

      Обо всем думалось на родных могилах – но не мыслями, не словом, а воспоминанием и чувством. Было мирно на душе, давняя боль разлуки затихла – ее сменило покаянное осознание невозвратимости тех дней, когда было еще можно выказать свою любовь вечной труженице-матери, а он бежал вприпрыжку из дому.

      Когда бабушки Заволожья были еще живы, всей деревней праздновали три праздника – Троицу, Покров и Казанскую икону Божией Матери. Два праздника были домашними – за неимением храма: Рождество и Пасха. Но летом и осенью праздновали во всю ширь. Когда живой хранитель календаря иссяк, мужики стали путаться в датах и начали «отмечать» приблизительно, за чаркой обыкновенно распалясь и хватая друг друга за грудки, чтобы доказать наивернейший «положенный день».

      Игумен написал для Ивана последование важных церковных дат и обещал подарить ему календарь на следующий год – «ежели приедешь сам за ним». Иван положил непременно ехать.

      «А вот наши деды и родители – святые, оттого и Святая Русь! – вдруг озарило его. – А мы-то?.. Мы-то кто?»

      Простившись с могилами, он решил еще подняться на Горку. Издали он увидел чью-то фигуру наверху, черную на фоне закатного неба…

      - Здорово, брат Василий Иванович!

      - Приветствую, Иван Антоныч! – по-городскому ответствовал Василий.

      Оба уселись на широкую плаху из комля вековой лиственницы, твердо расставившую лапы – обрубки бывшего корневища. Кровавый край солнца еще выглядывал внизу, на горизонте, из-за далекой кромки леса.

      Минуты проходили в молчании, которое нимало их не тяготило. Постоянный по силе ветер проносился с запада на восток, остужая лица, но не холодя их самих.

      - Иван Антоныч, а скажи-ка мне, как фронтовик, – спросил после долгого молчания Василий. – На войне кричали наши «За Сталина!» или нет? Ты вот – кричал?..

      «Василий, должно быть, недоволен, что совхозные шофера возят на лобовом стекле портреты Сталина», – подумал Иван.

      - Я с катушкой ползал, не до того мне было, а другие, не стану врать, по-моему, кричали… Дай соображу… Ну, политруки, сам знаешь – им положено. А немец – он враг, это тоже понятно: или ты, или он… Вот и кричишь: «Ура!»

      - Ура – это ура! – не согласился Василий. – А за Сталина?

      - Ну тоже, кричали… Понимаешь, подхва-а-тывали!.. Немец – он под Гитлером, мы, стало быть, под Сталиным… Чтоб не быть под Гитлером, надо быть со Сталиным – правильно?

      - Получается, что так!

      - Я тоже кричал, когда пришлось катушку бросить и прорываться… А что кричал – вот хоть убей, не помню! Там слов не думаешь! Может, и не слова вовсе…

      Иван замолк, а Василий теперь уже молчал просто из уважения.

      Спустя минуту Иван уже сам нарушил это молчание.

      - Вообще дальше Кенигсберга идти, я считаю, не надо было. Польша – ладно, а на что нам Венгрия?.. Или Австрия? Вот я – не понимаю!

      - А политруки вам не сказали?

      - Политруки хотели отомстить за советскую Баварию и красную Венгрию – да мировую революцию затеять.

      - Я, Иван Антоныч, тоже над этим думаю – как историк-любитель. По-хорошему, конечно, на черта нам эти Австрия-Германия… Но, Сталин, думаю, спешил, чтобы Гитлеру не дать сговориться с американцами…

      - А, ну тогда… Думаешь, могли против нас повернуть?

      - Так и повернули же! А могли ведь и раньше!

      - Как пить дать! – согласился Иван.

      - Вот ты, Иван Антонович, солдат… А что ты вообще о войне думаешь – в принципе? Это нормально? Или это сумасшествие – как по-твоему?

      - Это мне у тебя надо спрашивать, Василий.

      - А мне боязно отвечать, Иван Антоныч.

      - Почему? Что сам не воевал – поэтому?

      - Потому что ты воевал. А я только думал. И надумал…

      Василий тяжело вздохнул – и со странной улыбкой поглядел во все стороны света.

      - Я так понимаю, что война – человечеству ровесница, и поэтому надо уметь воевать за своих, а не за чужих.

      - Это про что?

      - Я про то, что лет уже триста, как минимум, наши войны оборачиваются выгодой для Англии, а для нас – разрухой. Для немцев – тоже разрухой, но нам-то что с того?

      - Тоисть, ты хошь сказать, что войны сейчас какие-то не такие?..

      - Похоже на то. Раньше-то как: племя на племя… За пастбища, за воду, за город, за женщин, за рабов… А теперь кто-то третий стравливает двух между собой и никого из двух ему не жалко: он обоим платит, или они ему платят – а он наживается, наживается…

      - И кто это – он? – спросил Иван.

      - Если по-простому – то Англия, только теперь – сообща с Америкой.

      - А не по-простому?..

      Не отвечая, Василий хитро завел руку себе за левое плечо и щелкнул пальцами, подражая фокуснику из цирка, вызывающему духа или призрак.

      - Этот самый? – прошептал Иван. – Я так и знал!

      Снова помолчали. Иван перекрестился, глядя в густеющую темень, а Василий засобирался. Иван сказал:

      - Ты иди, а я посижу еще.

      С десяти шагов Иван его окликнул:

      - Василий Иваныч, приходи с Машей послезавтра в часовню, к шести, помолимся иконе «Всех скорбящих радосте» – в ее день!

      - Добро, Иван Антоныч!

      Иван остался раздумывать над давешней беседой… а значит – и над первой своей проповедью, которую предстояло произнести ктитору безвестного Заволожья.