В темноте навстречу им шел некий человек в военной плащ-палатке и, останавливая людей, задавал какие-то вопросы. Не довольсвуясь ответами, он задавал вопросы новым людям и так дошла очередь до Ивана:

      - Где могу я увидеть Ивана Крепилина?

      - Я Иван Крепилин!

      - А, это вы?!. – обрадовался незнакомец. – Я следователь обэхаэсс Зимин. Где мы можем переговорить?

      - Да пойдемте в дом, – чувствуя недоброе, ответил Иван. – Тут недалеко.

      Улита в тревоге стиснула ему руку.

      Они молча дошли до крыльца, сбросили замочную петлю со скобы и предложили следователю войти. Тот вошел и торопливо сбросил холодный плащ, зябко потирая руки.

      - Улита, милая, поставь нам самовар! – обратился к жене Иван, и та принялась за дело.

      - Пока то да се, товарищ следователь, может, по стаканчику?.. – предложил Иван.

      - Я при исполнении, – с видимым сожалением ответил Зимин. – А там, как пойдет…

      Он сел за стол, прежде чем Иван успел его пригласить.

      - Вы гражданин Крепилин Иван Антонович, 1923 года рождения, уроженец Заволожья? – спросил он официальным тоном.

      - Так точно.

      - Что вам известно о директоре механизированной колонны мостоотряда Гаркуше?

      - Знаком я с ним.

      - Что расскажете?

      - Я не больше вашего знаю. Это же вы следователь!..

      - Получали ли вы материальные ценности от механизированной колонны?

      - От колонны – никак нет. Только с усадебного участка товарища Гаркуши – пару поддонов кирпича, ну так, по мелочи…

      - Например, оконные переплеты – так?

      - Нет, товарищ следователь, оконные переплеты мы делали тут на месте – я с детворой. Потому так долго и тянулось.

      - А напольное покрытие? А дверь двустворчатая? А кровля? Главное – кровля!

      Иван в тоске оглянулся на Улиту. Следователь подготовился как следует, потрепал уже нервы и Гаркуше, и Морозову с молочного комбината, раз уж говорит о кровле.

      - Товарищ следователь, я вам по-солдатски напрямки скажу: много народу помогали в этом деле – по капле, по копейке, всех только знает Господь – Он и воздаст по жертвам их и по чистоте помысла их…

      Следователь неуютно повел плечами при этих словах Ивана.

      - На чьем балансе это строение?

      - Ни на чьем, – твердо ответил Иван. – Оно было совсем разбомбленное…

      - Если совсем разбомбленное, то двух поддонов кирпича не хватило бы, не так ли, Иван Крепилин?

      - Вестимо, а разве я сказал, что этого хватило? Это товарищ Гаркуша два поддона прислал.

      - Прислал? Не сам привез на личном транспорте?

      - Какой-то его родственник привез, – догадался соврать Иван.

      В эту острую минуту был подан самовар и чайные чашки, а к этому еще творог, сметана и пряники:

      - Вот, на скорую руку, чем богаты, тем и рады!

      - А яичницу, Улитушка?

      - Сейчас, сейчас! – метнулась жена.

      Наложив на краюху творога и сверху сметаны, следователь припал к чашке с чаем и тут же отпрянул, ошпарив язык:

      - Проклятая работа!.. Когда о ней думаешь – обо всем забудешь! А чай-то – горячий!

      Иван испуганно вскинул глаза и не поверил увиденному: следователь хохотал над собой.

      Улита засмеялась тонким колокольчиком:

      - Чай любит, когда к нему со вниманием!

      - Это точно, – жуя, ответил следователь, и стал осторожно пробовать свежую глазунью.

      - А мне ведь ночевать у вас придется. За мной только завтра машина в Хотьково придет. Ну и забрались же вы – на край света! Как отрезанные…

      - Дети улетают, а нам тут хорошо, – ответила Улита.

      - Передислоцируют и нас, – по-военному высказался Иван. – Дают какие-то квартиры в Бухаловке, в комплекте с сараюхой, но без бани и без погреба.

      - Не хочется? – спросил Зимин.

      - Если честно – то нет!

      - А что хорошего? – спросила Улита. –  Дома трехэтажные – и грязища кругом!

      Следователь прикончил глазунью, глаза его посоловели. Но он еще упрямился, исполняя обязанности.

      - У нас, Иван Антонович, церковь отделена от государства…

      - Но не запрещена.

      - Но если соцсобственность отходит в руки церкви, то должно быть соот… ветствую-щее постановление партии и правительства…

      Иван был вовсе не уверен, что его часовня перешла уже в церковное ведение, но говорить об этом не стал, боясь непредсказуемого оборота дела.

      - Ну, ладно, завтра к этому вернемся, – сказал Зимин. – Время уже позднее.

      - А как – чтобы… на сон грядущий? – спросил Иван.   

      Зимин задумался. Потом вскинул на него посуровевший взгляд:

      - Ни-ни! Я только ещё начинаю, а водила завтра запах учует…

      Спать им обоим пришлось в одном закуте, и они еще поговорили – почти по душам:

      - Тридцать лет назад мы разве так беседовали бы? Привезли бы тебя под конвоем – и на очную ставку с Гаркушей. А узнал ли бы ты Гаркушу? Тоже вопрос! Нынче Гаркуша всё с моим начальством сам решает, а я только зернышки собираю. Завтра ни свет ни заря покажешь мне часовню…

      Через минуту Зимин выводил уже носом тонкую мелодию.

                                                        *   *   *

      Наутро Зимин превратился снова в следователя.

      После завтрака пошли к часовне. Оштукатуренная и побеленная изнутри и снаружи, она явно понравилась Зимину, но его задание состояло не в этом.

      - И кто щекатурил, кто белил?

      - Мы с женой, а то и соседки…

      - А дети помогали?

      - Ну да.

      - Эксплуатация детского труда! – усмехнулся следователь. – А то и пропаганда религии в молодом поколении.

      - Они и в совхозе помогают.

      - Меня не касается.

      Следователь обошел часовню, вдвоем полюбовались белеющим точеным барабаном с узкими оконницами – под куполом серо-голубой жести.

      - Ладно, – сказал Зимин и остановился в задумчивости перед входом: входить или не входить? Затем подошел к окну и стал заглядывать внутрь. Белые стены и темневшие лики икон были вполне различимы.

      Он обернулся:

      - А полы – чем покрыты?

      - Доски, потом линолеум.

      - Ясен вопрос. Ну что, гражданин Крепилин, как там они поладят, это их дело, а я свою галочку отработал. Довезешь меня до Хотькова?

      - Нет вопроса. Запрягу – и поедем.

      - И когда до вас дорогу проложат?

      - Никогда. Наоборот – выселяют на центральную усадьбу.

      - А места у вас тут хорошие… Так если выселяют-то, к чему часовня эта?

      - Я остаюсь. А народ на огонек потянется.

      Зимин пожал плечами.

      До Хотькова доехали быстро. Прощаясь, Зимин клешней сдавил Ивану руку:

      - Ну, всех тебе благ, Иван Антонович! Может, и встретимся еще.

      Но не встретились. Ни с ним, ни с благотворителями больше Иван не виделся. Возможно, обэхаэсс отбила у них охоту вспоминать о часовне. А Иван тоже встречи с ними не искал – не оттого, что был неблагодарным, а потому что знал: им так или иначе зачтется.

                                                           *   *   *

      Уже поставив Гнедка в стойло и подойдя к избе, вспомнил то слово, которое своим смыслом прояснилось ему перед первой проповедью в часовне, так внезапно и ярко, что захотелось тогда же поделиться с людьми… А от волнения потом забылось – «окаянный» было это слово.

      Окаянный есмь, Господи Боже мой!.. «Окаянные дни» – от Василия слышал, книга такая была. Святополк Окаянный… А вот как было это слово объяснить собственным детям – чтобы точно и правильно?.. Теперь он знает: достойный покаяния, но неразкаянный.

      Но если бы тогда в часовне он об этом заговорил, его бы не поняли, пожалуй. Эти разсуждения оказались бы не ко двору и не ко времени. Их, пожалуй, оценил бы один Василий Никитин. Потому оно и вылетело тогда из головы – чтобы сейчас вернуться.