Василий Иванович потихоньку становился известен в округе как краевед Заволожья и всей исторической губернии. Получив такую известность, он стал успешно «разкапывать» местные архивы. Но главная удача ждала его в областном городе, когда одна обнищавшая вдова профессора стала выносить на продажу книги профессорской библиотеки и даже рукописи мужа. Совсем робко она предложила Василию стопку старинных листов ручной выделки, похожих на пергамент. Женщина запросила за них сущую безделицу, Василий поднял один лист, за ним другой – и ахнул, но у него достало ума не издать ни звука… Он уплатил запрошенную малость за безценную, казалось ему, летопись – и заторопился прочь, уже терзаемый муками совести, но дрожа от ликования…

      Рукопись сообщала о героической обороне Заволожья от нашествия неведомых Василию – и науке, по-видимому, тож – племен енгибаров в неизвестно каком году. Письмо было кириллическое – стало быть, события относились к христианской истории. Повествовалось о том, как староста Чудин, получив известие от сторожей-разведчиков о приближении орды, собрал ополчение, погрузил всю утварь и рухлядь в обоз, туда же посадил женщин и детей – и «отыде в Кромы на Горке». При этом старики, не имевшие сил натянуть тетиву и поднять палицу, постановили остаться в низине и погибнуть в пожаре – вместе с захватчиками, уснувшими после разбоя и насилия.

      Несмотря на немалый урон от огня, загадочные енгибары не хотели уйти без достаточной добычи и стали осаждать Кромы, где ополчение хранило все движимые богатства народа и земли. Орда осадила Горку и стала засылать послов, требуя сдачи Кром и всего народа. «А то мы камня на камне здесь не оставим!» – сказал осажденным посланец осажденных. «Мы сами здесь не оставим ни камня!» – загадочно остановил его староста и велел посланцу убираться прочь.

      Василий мысленно представил вершину Горки: не слишком обширное место, но «кукурузник» пожалуй что сядет – и взлетит. И, в самом деле, нет на Горке никаких каменьев или валунов.

      Дальше события, по летописи, развивались следующим образом. Вдали от любопытных глаз стучали топоры: то ополченцы строили метательные орудия. А все, кто был свободен от этого дела, разбирали стены укрепления, каковым и были собственно Кромы, – ибо метательным орудиям были потребны снаряды.

      Враг был наголову разбит еще до начала приступа. Уцелевшие в ужасе скрылись, не разбирая дороги, и поэтому их остатки погибли в болоте.

      Василий не замедлил поделиться своим открытием с Иваном…

      - Ба!.. – воскликнул Крепилин. – Недаром бабушка наша приговаривала, когда мы есть просили: «Что за бары, яныбары, некормленые татары!»

      - А я понял, почему в Хотькове Чудиновы живут! – потирая руки, произнес Василий. – Вождем-то был Чудин!

      Василий написал статью в районную газету – и она была напечатана. Но когда статью перепечатала областная газета – вместе с кратким разсказом о краеведе Василии Никитине, то уже не стерпела «заклятая подруга» Василия – биологичка Эльвира Павловна. Она по-прежнему, даром что ушла на пенсию, искала случая отомстить никитиным-крепилиным за Дарвина, за эволюцию и за все прочие «обиды». Высмеивая Василия, она стала всюду говорить и писать, что никаких Кром на Горке не было, камней там не бывало, следов побоища – костей, доспехов – вокруг Горки не видать и вообще здесь не было никогда народа, пока «Петр Великий не заселил эти места эльзасцами и голштинцами, построившими тракторный завод». А Эльвира Павловна к той поре стала тоже знаменитой, превосходя даже Василия Никитина. Ее уже показали по телевизору – и она что-то рассказывала с экрана. Затем она прошла в местные депутаты, образовала правозащитное бюро «За правду!» и выдвинула идею строительства в областном городе выставочного центра, где бы также разместились «архив и древлехранилище». Предполагалось, что это последнее обяжет Василия Никитина сдать «эту сомнительную рукопись на хранение специалистам».

      «Гм, древлехранилище!.. – хмыкнул Василий Никитин. – Кто ей это слово подсказал? Сама ведь: ни ухом ни рылом! Пусть даже не мечтают взять оригинал!» А пока строился выставочный центр, Василий издал сто экземпляров своей брошюры, иллюстрированной фотографиями, воспроизводящими текст его находки.

      Двое свойственников-друзей часто сходились в обезлюдевшем Заволожьи – вкусить капустки, грибов и поговорить за самоваром. Новость о найденной летописи прошумела и затихла – никто из столиц не торопился в Заволожье. Перешла она в разряд местных преданий-апокрифов, каковых немало на Руси. «Надо выложить ее в интернет», – говорил Василий. Иван об интернете слышал, но не видел, – лишь имел представление со слов Василия. Сам Василий тоже не был с этим делом накоротке, но в городе ему обещали помочь, только хотели взять листы для «сканирования»… «А потом я их больше не увижу!» – волновался Василий, и все оставалось по-прежнему.

      И опять сходились Василий с Иваном для «пиквикских» собеседований. Ивану это слово было непонятно, он относил эту причуду приятеля на счет его темного городского прошлого.

      Гнедка давно уж не было на свете – и жил теперь Иван как в скиту, не покидая Заволожья, коего был еднственным жителем и хранителем. «Вместо холодильника – погреб, вместо ванны – деревенская банька, вместо душа – речка Нача, вместо электричества – русская печь и топор», – писал о нем в одном своем очерке краевед Никитин. – «Дороги в Заволожье заросли: лишь несколько раз в году навещают его дети да торит стежку мой велосипед. Одни называют его безумцем, другие почитают святым…»

      Василий долго и сам подтрунивал над Иваном, величая того монахом, но, застав однажды у Ивана высокого чернеца с крестом и панагией на груди, подшучивать перестал. Гость уже прощался, Иван подошел под благословение: Василий, повинуясь примеру, сделал то же самое.

      Привозимый Василием диктофон был единственным достижением цивилизации, эпизодически посещавшим Заволожье. Но собеседники часто поминали вездесущий прогресс, его ужасные обновления, из коих только мобильному телефону пока не было пути в глухомань к Ивану.

      - Касательно телевизора, Иван, я тебя понимаю, – говорил Василий. – Но радио тебе не помешало бы!..

      - Слышал я радио, – отвечал Иван. – Там те же люди подвизаются, себя не щадя.

      - Я вот не смог бы без новостей, – миролюбиво перечил ему Василий.

      Иван не стал в сотый раз говорить, что «новости» теперь – без новостей, тем более не стал он высказывать сокровенное убеждение, что новостей за две тысячи с лишком лет, как сторон света, будет всего четыре: Нагорная проповедь, Воскресение, Откровение и Второе Пришествие. Хотя именно Василий как раз, не в пример прочим, был способен с этим согласиться, так как допускал, что Иван одновременно и безумец, и мудрец, и святой.

      На глазах у приятелей пресловутый прогресс непрерывно подносил свои новшества, но на Ивана они не производили никакого впечатления: постоянное разматывание прежде сокрытых законов мироздания. Зато лихорадочное убыстрение прогресса походило на финишный спурт чемпиона, готового хоть умереть после обрыва ленточки. Бывший когда-то телезрителем, Иван знал про допинг и цену его употребления.

      Василий успел и потерпеть от прогресса с его обновлениями: этнокраеведческие записи Василия на маленькой дискетке, по-дурацки именуемой «флопи», уже не читались на компьютерах более «продвинутых» – те сообщали, что «файл не отформатирован». Когда Василий, по простоте своей, согласился с предложением компьютера их отформатировать, то все они исчезли. Так будет и с прогрессом вообще!

      И, чтобы с досады не запить, многолетний трезвенник Василий говорил жене и дочке:

      - Схожу-ка я к Ивану! Кто со мной?

      Вопрос этот был ритуальным: от вас, мол, никаких секретов!.. Мария неизменно оставалась дома, уверенная, что там ей делать нечего.