Лазоревые волны, плавно вздымаются и, пряча лица свои в глубину, рядами устремляются к светло-жёлтому дикому песку дикого филиппинского берега. Справа в неглубокой и небольшой бухте дикая же деревня: дома – хижины – из бамбуковых конструкций на деревянных сваях, уходящих в воду. Крыши хижин – покрыты широкими резными пальмовыми листьями.

          Судно – на рейде, погрузка идёт с самоходных барж. Грузим ценные породы деревьев: красные и чёрные.  Заберём груз, приготовленный в этой деревне, перейдём в следующую, на другом острове Филиппинского архипелага, в Манилу, пока не загрузимся полностью. А затем через Тихий океан и через Панамский Канал отвезём всё это в порты атлантического побережья США. Наш теплоход первооткрыватель этой линии: FESCO GULF.

          На судне работают около сотни филиппинцев. Их привозят на борт в самом начале погрузки на тех же баржах, и они находятся на судне всё время, пока идёт погрузка. Неделю, полторы…

          Они как-то там делятся на смены, и беспрерывно кто-то работает, кто-то ест (готовят они сами, им выделено место на палубе юта и обеспечен доступ к пресной воде), кто-то спит, подстелив бумагу, картонки или куски фанеры, а кто-то, улёгшись прямо на железо палубы. Некоторые забираются в шлюпку под брезент шлюпочного чехла, некоторые пытаются проникнуть в мотобот, или в внутрь надстройки. Мы активно этому сопротивляемся. Везде, где только можно, всё задраено и замкнуто. Выход на ютовую, кормовую нижнюю палубу надстройки, и грузовую палубы из надстройки оставляется только один. На боцманские кладовые и подшкиперскую на полубаке – в носовой части судна – навешены амбарные замки, своим внушительным видом должные отпугивать польстившихся. Вьюшки швартовых тросов – стоят пусты: они убраны вниз – в подшкиперскую загодя. Установлены приказом по судну дополнительные вахты, долженствующие усилить контроль за работающими и уследить за перемещениями сотни филиппинцев. Получается, как всегда. Что-то всё равно лежит не там и не так и исчезает бесследно. Грузчики – жители этой – нашей – и соседней деревень. Живут они, мягко говоря, бедновато.

          Эта – наша – деревня начинается в бухте и тянется через пригорок до самых джунглевых зарослей. Она довольно большая. Соседняя – поменьше – слева – за открыточным пляжем.

21

          Мы ходили туда, когда выезжали купаться на судовом мотоботе. Ходить по пляжу следовало с опаской, так как, оказывается, внутри песка растут заросли змеистых раскидистых колючек и некоторые из нас сразу же болезненно поназанозили себе босые ноги. Кроме того, шагать по раскалённому сыпучему, почти белому, песку нам не понравилось. Лучше всего шлёпать по слежавшемуся песку, по линии прибоя, в пляжных тапочках, на худой конец, в сандалиях.

          Песок охлаждается вечными волнами и  сравнительно прохладен, кроме того лёгкий ветерок отгоняет тяжёлый запах гниения джунглевых зарослей, близко подступивших к побережью.

          Вдоль побережья с утра до ночи туда и сюда ходят две длинные, крытые подобием крыши, вёсельные лодки с балансирами, которые управляются при помощи кормового весла-руля, более широкого, чем загребные. На одной лодке находятся не менее двух десятков мужчин старых и молодых, и подростков. Это – рыбаки. Они кидают небольшую сеть за корму. Некоторое время тащат её за кормой, затем табанят, – опустив вёсла в воду и делая обратные гребки, тормозят движение, а затем поднимают вёсла на воздух, сушат вёсла, и выбирают сеть. Лодка становится похожей на ощетинившегося ёжика.

          Мы не видели, чтобы хотя бы одна из лодок за весь день пристала к берегу. Мы не видели, чтобы сети были наполнены уловом.  Хорошо, если с десяток рыбёшек поблескивает на, слишком большой для такого улова, сети!

          Обе лодки курсируют туда-сюда вдоль берега с рассвета до внезапной темноты.

          В этих широтах – закатов, подобных кубинским или русским, не бывает. Солнце, почти не теряя своей ясности, падает, на короткое время покраснев, за вечно дышащую линию горизонта, и начинается ночь. Неожиданная, как прыжок из-за угла, лишённого юмора, шутника. Таково же и стремительное утро. Вот – непроницаемая взгляду темнота, да крупные южные созвездия, а вот уже дохнуло жаром низкое ясное солнце.

          Лодки курсируют, иногда останавливаясь друг подле друга, и мужчины начинают жестикулировать, то ли ссорясь, то ли радуясь общению. Вечером лодки направляются каждая к своей деревне. Мужчины вытаскивают из лодок многочисленные узлы и узелочки, улов, какие-то рогульки, палки, рулончики, бутыли, баклажки и уходят беспорядочной и живописной группой в свои деревни.

          Кое-где рыбная ловля происходит с одиночных лодок, они издали кажутся плетёнными. На них, редко когда – два мужчины. Чаще – одиночки. Управляется и движется эта лодка своеобразно, при помощи кормового весла, длинного, как загребное, но чуть шире. Однако, оно уже, чем рулевое. Человек движет лодку и управляет ею стоя. Весло установ

22

лено в высокую и крепкую деревянную рогатину – уключину – и прихвачено, крест-накрест, ремнём.

          Человек стоит в лодке на одной ноге. Другая нога – на рукояти весла. Ногой он двигает веслом, как рыба хвостом, и так задаёт лодке движение и направление.

Руки у него свободны. Очень удобно!

          Очень удобно забрасывать и вытаскивать сеть, конечно, меньших размеров, чем на больших лодках. Улов одиночек так же скуден, но кое-что всё-таки ловится!

          Однажды утром, сразу по окончанию стремительного рассвета, так рано, что ещё даже не вышли на рыбалку большие деревенские лодки, мы увидели одинокую лодчонку на лазоревом плавном накате. Лодчонка тихонько двигалась в строго заданном направлении, ведомая насторожившимся рыбаком, державшим в руке наизготовку палку…  – не палку… – Гарпун! – Рассмотрели мы в бинокль, и уже в два бинокля пристально вглядевшись, – было далековато – увидели на кого рыбак его навострил.

          Это был скат! Это был огромный скат, тогда я не знал, что это за скат, знал только, что скат. И видел, что скат огромен. Он был больше той лодчонки, на которой к нему подкрадывался филиппинец. – Ну, не в два раза!

          Чёрноспиный, белобрюхий, огромный скат вольно лежал на  лазоревой, без единой морщинки, поверхности океана, и к нему медленно и осторожно, двигая лодку, шевеля одной ногой кормовым веслом, стараясь не всплеснуть, очень медленно и очень осторожно продвигался филиппинец.

          Напружиненный, с гарпуном наизготовку.

          Вот он подкрался так близко, что – нам отсюда показалось, – можно бить.

          – Бей! – Думал я. – Я бы уже ударил! – Бей! – Казалось мне.

          Филиппинец медленно убрал ногу с весла, сделал лёгкий и быстрый шаг вперёд, лодка качнулась! – и ударил ската гарпуном! Гарпун направленный быстрой и точной рукой – туго рассёк воздух и – вонзился?! – Прыгнуло в бинокле изображение. – Нет!

не вонзился! – коснулся своим остроносым смертельно опасным клювом грубой оскорбительно-чёрной кожи ската и тут произошло неожиданное.

          Для нас – неожиданное, как я теперь понимаю!

          Дискообразное тело ската плавно и стремительно изогнулось – гарпун только скользнул по коже, не знаю, поцарапал ли, отсюда не было видно – тело ската изогнулось и без всплеска ушло в глубину. Как пятикопеечная монета, брошенная в воду ребром!

          Скат исчез мгновенно.

23

          Только что мы видели захватывающую, цепляющую самые древние мужские инстинкты, сцену охоты.

          И вот всё было в одно мгновение кончено!

          Мы растерянно опустили бинокли.

          –Жаль. – Ах, как жаль, чёрт побери! – Как близок был филиппинец к удаче! Мы думали, что добудь он этого ската, он бы стал очень почитаемым человеком в этих двух деревнях. А может и на всём северо-западном побережье этого острова!

          Мы взглянули, уже разочарованные неудачей, в сторону человека, достойного  нашей жалости – все неудачники достойны унизительной, для людей чувствительных, жалости, – думалось нам, ощущавшим в то время превосходство над этим горе-охот-ником! Мы взглянули и удивились.

          Оказывается, ничего не… Оказывается, рыбак, насторожённый и с гарпуном в расслабленной руке, стоя на одной ноге и работая другой, тихо и настойчиво вёл свою лодчонку одним устойчивым курсом в нашу сторону. Мы снова посхватили бинокли и скоро, следуя направлению движения лодки,  обнаружили того же ската. Ушедши от атаки, он всплыл в другом месте, на счастье, ближе к нам, и мы смогли подробнее рассмотреть и самого ската и рыбака с его скудным вооружением, и каждое мельчайшее их движение.

          Лодка медленно, но настойчиво приближалась к распластанному скату, тешащемуся мирной негой тропического утра. Рыбак приближался к нему справа сзади. Рыбак был курчав и смуглолиц, с правой стороны у него недоставало зуба, а может быть и двух, но лет ему было недалеко за сорок. Тонконогий и тонкорукий, худощавый – он был, это было видно, достаточно силён, для своего роста, возраста и веса.

          Он был абсолютно спокоен, глаза его находились в тени от короткополой шляпы, рода панамки, и мне не видно было выражение его взгляда, но внешне он был спокоен. Только очень собран, охота захватила его. Охота захватила нас.

          На мостик поднялся капитан, за ним подтянулись члены судовой тройки: Первый помощник – помощник по политической части – помполит, и Старший механик – дед.

Капитан взял – свой – капитанский бинокль, у нас бинокли были отобраны, и второй акт мне пришлось смотреть в ручном режиме.

          Рыбак уже приблизился на расстояние броска и, то ли подошедшая волна сыграла с ним шутку, то ли нога сорвалась от напряжения, он всплеснул веслом. Скат среагировал немедленно. Он плавно шевельнул крыльями своего тела, длинный хвост его остробрюхой змеёй шевельнулся за ним, и скат быстро переместился десятка на полтора, может быть, метров в сторону. – Но не нырнул! – Перевели мы дух. – Пока скат плавно, но быстро

24

смещался, – язык не поворачивается сказать: отплывал! – в сторону, рыбак замер в медленно продвигающейся лодке, следя за скатом. Это было видно по тому,  как он сторожко поворачивал голову в сторону, парящего в воде, ската. Когда рыбак решил, а может быть увидел, что скат успокоился, то медленно и осторожно подправил направление движения лодки и снова двинулся к скату.

          Вот он – уже рядом. – Бей! – Сказали мы все вместе, сколько нас было на мостике.

Не сказали – выдохнули разом. А дед шевельнул рукой! – Вот так! Надо бы…

          Филиппинец – ударил!

          Точный гарпун со свистом рассёк воздух, рванулся, распускаясь в воздухе, уложенный петлями, линь гарпуна!

          Скат, поставив на ребро своё, наверное, полуторатонное, белобрюхое тело, без всплеска ушёл в глубину! Исчез мгновенно, как призрак.

          – Мазила! – Разочарованно сказал дед. Помполит пожал плечами. Капитан хмыкнул.

          Мы с вахтенным матросом переглянулись, уже кое-что поняв.

          Скат снова всплыл, но подальше, ближе к берегу, и рыбак направился за ним.

          Охота продолжалась!

          Уже вышли деревенские рыбаки на своих длинных лодках. Уже и другие одиночки вышли на рыбалку.

          Позавтракав, на мостик поднялись старпом – чиф, англицизированное французское слово шеф, обозначающее старший, так называют старших помощников на судах – и боцман – по делам, электромеханик – обозначиться и уйти в нети, второй радист – за сводкой. Смена вахты.

           Все были посвящаемы в подробности охоты, все – в очередь – брали бинокли и смотрели, как филиппинец осторожно и настойчиво вёл лодку к скату.

          Ах, как хотелось посмотреть именно тот момент, когда гарпун, пробьёт толстую –отвратительно-чёрную кожу, вопьётся в гибкое тело, крепко застряв в мышечной массе всеми своим загнутыми назад зубьями, как скат, ошарашенный внезапной болью, рванётся вниз! И это уже будет началом конца жизни его великолепного тела, рождённого парить в ультрамариновых глубинах, всем существом своим ощущая тихий ток подводных течений и, следуя им, беззвучно радоваться полному слиянию с окружающим миром!

          Хотелось посмотреть, а как же этот худощавый мужчина на игрушечной лодочке справится с этим мощным существом, порождением и олицетворением стихии!

25

          – Бей! – Простонали мы, кто вслух, кто глубоко внутри себя, но общим стоном. – Бей!

          Филиппинец, сделав быстрый, упругий шажок в лодке – лодка качнулась! – ударил! – Скат нырнул.

          Все охнули. Дед схватился за голову и скривился. – Да как он бьёт! Криворукий! Капитан хмыкнул. Помполит пожал плечами. Чиф, сдержанно и ехидно улыбнулся, – Они тут все такие – криворукие! Помполит настороженно взгянул на чифа, капитан пожал плечами, помполит хмыкнул.

          Ската нигде не было видно. – Криворукий мазила-горе-охотник оглядывал прибрежную зону: искал ската. – Ската не было видно.

           – Вот он! – Торжествуя, сказал чиф, высмотрев в бинокль ската, снова появившегося на поверхности. Рыбак его не видел, это нам с высоты мостика он был виден, а рыбак с высоты своего роста не мог его увидеть. Но его лодка двигалась в направлении всплывшего ската. Случайно или нет – не знаю.

          Скат нырнул. Мы пропустили момент его исчезновения, но когда мы глянули туда,

где он только что был, его там уже не было! И, когда мы совсем махнули рукой и собирались разойтись по своим делам, скат показался снова.

          – Да как! – Совсем недалеко от утлой рыбацкой лодочки вспенилась вдруг белыми кружевами лазоревая тишь океана, и из воды чёртом вылетело черноспинное, белобрюхое, блестящее от воды, хвостатое существо.

          Мы – никто, из находящихся, на мостике – такого прежде не видели. Огромный скат в фонтане воды и брызг вырвался из пучины, стремительный, как  невиданная птица, крутанулся вокруг продольной оси своего мощного дискообразного тела, взлетев над поверхностью на высоту, может быть, метра три, – показалось нашим восхищённым глазам, – и боком, без всплеска, ушёл в воду.

          Рыбак внимательно оглядел поверхность и снова двинулся по известному ему направлению. – И снова – не ошибся! Но скат вынырнул теперь уже так далеко, что мы еле-еле разглядели его, даже не его, а некую неправильность на гладкой поверхности действительно тихого сейчас океана, некое пятно. Рыбак направлялся туда. – Идти ему таким ходом было долго и мы, наконец, разошлись.

          За обедом, в кают-компании, разговаривали об охоте. Дед прямолинейно винил рыбака, чиф хвалил ската, капитан хмыкал, а помполит пожимал плечами.

          Я поднялся на мостик. Оказалось, что охота всё ещё продолжается. Никуда не делся рыбак, никуда не делся скат. – Рыбак терпеливо подкрадывался к скату, бил  гарпуном, но

26

как только остриё гарпуна касалось ската, тот становился на ребро, грациозно изогнувшись, и исчезал из виду в толще воды, иногда на час, иногда на десять-пятнадцать минут.

          Так длилось до вечера, и весь экипаж перебывал на мостике, даже, втайне от капитана, весь женский контингент!

          Скат выплывал и распластывался, будто бы греясь в лучах уже низкого солнца.

          Рыбак приближался к нему, делал шаг – стремительно бил гарпуном, взлетал в воздух, распускаясь кольцами прежде аккуратно уложенный линь гарпуна, – скат мгновенно исчезал в тот именно момент, казалось нам, когда жало гарпуна касалось его кожи. – И всё повторялось сначала.

          Ночью мне снились цветущие воронцы Куцего Яра. И – вдруг из под земли, из под плотных тёмно-зелёных кустов, покрытых крупными нежно-пахучими тёмно-малиновыми венчиками цветов с жёлтыми сердцевинами, фонтаном взрывая землю, чёртом вырывался домашний бугай семьи моего друга детства, наших хуторян,  Лукинских, по прозвищу Дунай, чёрноспинный, с белым брюхом, и, утробно мыкнув, взлетал над Куцым Яром, превращаясь в, виденного днём, ската. Эта полурыба-полускотина, махала острым длинным хвостом и улетала в сторону Валуек, ближайшей железнодорожной станции, с которой я уехал в пятнадцать лет, покинув отчий дом и родимую сторонку навсегда, уже предчувствуя, но ещё не осознавая значения этого страшного слова, всей его необратимости и безвозвратности. Мне зачем-то нужно было её догнать, я отчаянно не хотел – и просыпался.

          Утром, перед восходом солнца, легла дымка.

          Когда дымка стремительно, как все  погодные явления в тропиках, истаяла под жаркими лучами утреннего солнца, рыбак на своём ветхом транспорте уже был неподалёку и также сосредоточенно подкрадывался к мирному скату.

          – Дразнится, сволочь! – Засмеялся мой вахтенный матрос, красивый чернобровый кубанский хлопец по фамилии Чайка. Ваня Чайка.

         Я не знал что сказать. – Неужели и сегодня рыбаку не удастся добыть ската? Может быть, он что-то такое дома приготовил? Что-то такое, что позволит ему, ну, оглушить, что ли, ската, прежде чем загарпунить?

          – А он домой-то ходил? – Засмеялся Ваня. – Он может всю ночь его гонял!

          – Могло и так статься. – Согласился я. – Только как – в темноте?

          Рыбак подкрался к скату и – ударил! – Нет! – Ничего нового он не придумал! – Скат, извернувшись, нырнул. – Я отвернулся.

           – Попал! – Заорал Ваня.

27

           – Смотрите! – Аг-га! 

          Сладострастное чувство терпким цветком из живота распустилось по всему телу. – Линь гарпуна был натянут струной и, не успевая распускаться из банкетки, в которую был любовно уложен, чуть подкренивал лодчонку.

           Рыбак, упав на колено, пропускал линь через ладони, рискуя быть захлёстнутым. Ладони ему, наверняка, обжигал скользящий линь! – Мы замерли: Вот оно! – Давай, давай! У-у, настырная умница! – Молодец! – Кричали мы рыбаку, который, конечно нас не слышал.

          Линь дёрнулся, качнув лодку, и ослаб. – Ослаб! – Рыбак тихонько потянул линь. – Тот шёл легко. – Рыбак начал выбирать линь, сперва осторожно, затем размашистее. – Скат сошёл с гарпуна. – Горькое разочарование, вот что, испытывали мы. – И детскую досаду, и уважительное восхищение ими обоими. – Теперь-то охота закончится наверняка.

Может быть, этому рыбаку попадётся другой скат, более лёгкий. – Пусть попадётся и пусть он его добудет!

          – Не, ты глянь! – Задумчиво протянул матрос. – Не сдаётся! От, гад!

          Вдалеке грелся на солнышке, расстелившись по поверхности, упрямый скат, а упрямый охотник медленно и осторожно, очень медленно и очень осторожно, еле шевеля ногой весло и держа наготове влажный гарпун, подбирался к нему.

          Целый день… И целый сегодняшний день мы, взглянув на воду, натыкались взглядом на одни и те же картины. Только сегодня скат чаще, чем вчера, успевал скрыться ещё до того, как рыбаку удавалось приблизиться к нему на расстояние броска. То ли охотник стал уставать, то ли скат опасливее стал относиться к человеку.

          За ужином и после ужина все говорили об охоте, обнаружились заядлые охотники, поперенарассказывали кучу всяческих охотничьих историй, в которых, правда и ложь – родные сёстры. Дальневосточники! Сибиряки! Уральцы! Охотоведы! Не хватало костра и запаха крови от убитой дичины! Ходили смотреть в бинокли, проверить, не остался ли рыбак ночевать на воде, но ничего не увидели. Света крупных звёзд хватало на то, чтобы подсветить воду, и тёмный берег отделить от воды, но не хватало на большее. Темнота была непроницаемее, чем хотелось.

          Утром… Да! – Утром рыбак с гарпуном наготове внимательно оглядывал прибрежные воды, ища ската, и тот – был – тут!

          К обеду мы забрали в трюмы весь, имеющийся здесь груз, выбрали якоря и ушли в Манилу догружаться.

          За кормой, правее от кильватерной струи, на фоне рекламного вида светло-жёлтого

28

песка дикого пляжа, тёмно-зелёных джунглевых зарослей, с непременными кокосовыми пальмами, и светлой тихой, дышащей пологими волнами, океанской лазори, отчётливо был виден тёмный силуэт рыбака в утлой лодке с гарпуном в руке, напряжённо замершего, перед тем как шагнуть и ударить, уже невидимого нам, ската. Я не знаю, кого пожалеть!

          Да ниспошлёт им Господь удачу!