– Ну, и куда же мы так торопимся? – Спросил Юрка Лукинский маленькую мышку, неторопливо вразвалку пересекавшую дорогу.

          Я такой  малютки сроду не встречал.

          Юрка – тоже.

          – Ты смотри, какой у неё хвостик коротенький.  А ну, – дай! – Мы присели, нависши над ней, и Юрка смело взял её рукой,  мышка и не пискнула и не трепыхнулась.

          – Ты, гляди – не боится! – Засмеялись мы.

          Юрка посадил её на коленку. И мышка тут же стала прихоращиваться, она села на задние лапки, опершись на коротенький хвостик и, смачивая короткие передние лапки ярко-розовым крохотулькой язычком, светленькими ладошками старательно умывалась, прочищала глазки, ушки, расчёсывала ноготками шёрстку и расправляла вибриссы – чувствительные осязательные волоски на щеках, около носа. Шёрстка на спинке у неё была тёмно-серая с небольшой рыжинкой, и на спинке было три полоски: одна по хребетку чёрная, две других, по обеим сторонам хребетка, – посветлее. Грудка светло-серая и серенький животик.

           Мышка, умылась, прихорошилась и, подняв мордочку, посмотрела на нас блестящими чёрными, – агатово-чёрными бусинками глаз, и смешно подёргала носиком, дескать, что дальше?

          Порывшись в карманах, я отыскал несколько крошек хлеба, оставшихся от приманки, и на ладошке протянул ей, она опять смешно подёргала носиком и аккуратно подгребла поближе к себе самую большую крошку и, взяв её обеими лапками, как мы берём большой кус хлеба, важно и не торопясь начала уплетать хлеб.

          Мы с Юркой хохотали, глядя на то, как доверчиво ужинает мышка на юркином колене. Она доела крошку-кусок и тоненько, на грани слышимости, пискнула, почти свистнула, я снова подставил ей руку с крошками, но она забралась мне на ладонь. Я опустил ладонь до земли, мышка слезла, развернувшись задом и, оказавшись на земле, неторопливо направилась в свой прерванный путь.

          Мы смотрели на неё, ей вслед, пока она не скрылась в придорожной траве, пока трава над ней не перестала шевелиться, пока мы не потеряли её из виду.

32

***

          Прошлым летом, мы с Юркой, идя на рыбалку в Избушки, увидели столбиком стоящего суслика, которого в наших краях называют гаврашком, и одновременно услышали, вплетённый в бесконечное стрекотание степных кузнечиков и в хрустальные трепетные трели невидимых в синеве жаворонков, тревожный его свист. Свист уколол слух тончайшей иглой. – Суслик, дав знать всему своему сообществу об опасности, тут же упал на все четыре лапки и стремглав бросился к своей спасительной норке, и занырнул в неё головой вперёд.

          Это было в самом начале лета, и по яру ещё не вся вешняя вода ушла в землю и стояла в некоторых местах небольшими лужами. Окрестные стада подходили пить из этих луж воду, переходили их вброд, оставляя раздвоенные вдавлины своих копыт.

          По дну этих луж, с отстоявшейся до прозрачности водой, ползали устрашающего вида водяные скорпионы, формой и размером с тыквенное семечко. Тела их серого маскировочного  цвета были покрыты малюсенькими серебристыми шариками прицепившегося к ним воздуха, у них имелся длинный, почти в длину тела, утончающийся к концу раздвоенный хвост – дыхательная трубка, а сходство со скорпионами придавали им передние хватательные конечности, похожие на клешни.

          Иногда мы тоже пили тепловатую солоноватую воду из этих луж, если уж очень по летней жаре допекала жажда. Мы выбирали место для рук посуше и почти ложились на бережку этой лужи, опираясь на руки и на носки ног, так, чтобы не выпачкать одежду, вытягивали шеи и губы сложенные в трубочку и, сдунув плавающие на поверхности стебельки трав и листочки, делали по нескольку глотков. В нескольких сантиметрах от своих губ, там под водой, на дне, вдруг замечая медленно передвигающееся это страшненькое создание. И ничего мы не болели, отпив из коровьих копытец.

          Вот из одной из таких луж мы и черпали фуражками воду и таскали к сусликовой норе и выливали в нору воду из фуражек.

          На суслика, чтобы его поймать, нужно ставить силки, или петли, плетённые из волоса, вычесанного из конского хвоста. Силки, петли, капканы и ловушки ставили у нор гаврашечники – люди, которые прирабатывали, сдавая сусличьи шкурки за деньги в, существовавшую в те времена, сеть Заготконтор. Суслик был грызун, вредитель, уничтожитель государственных хлебов.

          Мы сусликов выливали водой.

          Мы таскали воду и лили в норку до тех пор, пока суслик, отступая от, поднимающейся снизу, налитой воды, не оказывался близко к поверхности. Он выползал задом

33

вверх, пытаясь заткнуть своим телом, как пробкой, норку, чтобы прекратить доступ воды, но вода просачивалась вокруг тела, и он вынужден был, отступая, выползать на поверхность. Ни в коем разе нельзя было хватать суслика за хвост, вытаскивая его из норки, когда он выползал уже так близко к выходу, что можно было его ухватить. Прекрасный пушистый хвостик был очень непрочно закреплен и снимался с хвостовых позвонков чулочком. Суслик шевелил оголённым слабо кровоточащим отростком и видеть это было неприятно.

          Суслика надо было хватать за одну из задних ножек, или за бедро. Его надо было вытаскивать, держа наготове другую руку с фуражкой, чтобы накрыть его фуражкой и, наощупь уже, взять за шею, чтобы он не мог извернуться и укусить. Резцы у суслика – две очень тонких и острых пластинки. Раны от укусов глубоки и болезненны и очень плохо заживают. Кроме того, все грызуны – распространители всевозможных страшных заболеваний, какой-то чумоподобной туляремии и прочих,  и названия-то которых в наше время позабыто.

          Я вытащил суслика за правую ногу, накрыл фуражкой, но когда, добывал его из-под фуражки, суслик извернулся, я еле успел отдёрнуть руку, и юркнул в норку.

          Мы снова таскали воду, и на этот раз суслик выполз сам. Прекрасная его серая, рыжеватая, крапчатая  шкурка с мелким мехом и подпушком намокла и облепила его длинненькое тельце с выпирающими рёбрышками. Стало видно, как он слаб и тщедушен. Прекрасные его оленьи глаза, казалось, были полны влаги. Он наглотался воды, и мокрый хвостик его дрожал. Суслик наморщил носик и чихнул слабеньким чихом. Мы засмеялись, так по-человечески у него это вышло.

           – У-у, вредитель. – Сказал Юрка. – Ну что, – ты убьёшь? – Всё-одно, подохнет…

Я, маленький дурак, пожал плечами. – Один суслик съедает в год от четырёх до восьми килограмм зерна. Государственного! – Нашего зерна! – Знали мы.  

          Я взял слабого дрожащего суслика за холку, обхватив всю шею своей глупой рукой, и почувствовал ладошкой, как он судорожно дышит и как изнутри о рёбрышки колотится его сердчишко. Я размахнулся, подняв руку выше головы, и ударил его об землю. – Ещё суслик не долетел до земли, ещё не раздался этот мягкий страшный шлепок живого его тела об твёрдую, утоптанную степную грунтовую дорогу, я понял, что делать этого мне не следовало. Ни в коем случае!

          Суслик тонко заверещал, вытягиваясь и прогибая спину дугой. – В его глазах…

34

Что за выражение было в его глазах! – Юрка отвернулся. – Растерянный, я сел, не отрывая взгляда от кричащего смертным криком суслика. – Вот он затих. – Грудь его слабо колыхалась, он ещё жил.

          – Может, выживет. – Со смущённой улыбкой сказал Юрка и сел рядом. – Они эти зверьки живучие, как кошки. – Сорвавшись на шёпот, добавил он.

          Вверху по-прежнему звенели трели  невидимых в синеве жаворонков, степь была наполнена шуршанием и стрекотом, рядом – совсем неподалёку на бурьяне сидела красногрудая птичка и звонко посвистывала в пространство – Вись-вись, ви-и-сь-сь!

          Мы сидели на траве возле убитого мной, но ещё живого, суслика. – Я заплакал, а следом за мной заплакал и Юрка.

***

          Вот что я вспомнил, когда на далёкой Чукотке, в порту Эгвекинот, вдруг увидел двух зверьков, перебежками, от камня до камня, пробирающихся по своим, неизвестным мне надобностям, в сторону предгорной тундры. Зверьки были довольно крупные. Серые, рыжеватые, с длинными, почти, как у белки хвостами.

          – Что такое? – Белки что ли? – Разве белки в тундре живут?

          – Да нет! – Засмеялись грузчики. – Это евражки!

          – Овражки? – Удивился я, впервые услышав это слово.

          – Ну, евражки, – гаврашки – суслики! – Только полярные. – Пояснил мне медлительный пожилой мужичок, как оказалось, почти мой земляк, я – белгородский, он – луганский. – Хотя я слышал, что их и так называют. А что – подходящее имя

          Вот глядя на этих полярных сусликов – евражек – я и вспомнил о том, как мы с Юрком Лукинским, моим старшим и неразлучным другом детства, убили их родственника суслика – гаврашка. И отпустили маленькую мышку. До сих пор не знаю, её вида. И тогда считал, и сейчас считаю, что это была мышь-малютка. Та, что строит себе уютное гнёздышко, очень похожее на птичье, на стеблях кустов или камышей.

          Юрки Лукинского, – моего незабвенного друга уже давно нет на свете, он рано умер. – А об убитом мной суслике я стараюсь вспоминать как можно реже.

          Иногда, когда я, бреясь, смотрю по утрам на себя в зеркало,  мне кажется, что в моих глазах мелькает отблеск последнего сусличьего взгляда: мука, мольба, недоумение? – Что ж мы?.. Э-эх, Юрка, Юрка!..

35