В тот год пришла большая вода. Верховая – шла валом, – по каким-то неизвестным причинам попуск воды из Цимлянского водохранилища был слишком велик, и Николаевский, Константиновский и Кочетовский донские гидроузлы, соответственно, тоже сбрасывали воду нещадно, и – низовая вода давила снизу, аж от Керченского пролива, под напором незатихающих южных ветров. Южняки, то умеривали свой пыл, то задували с новой силой, не меняя направления.

          Год был рыбный, видимо, особенно благоприятный для щуки. Щурят было немерено, их черпали вперемешку с душманом – так называют на Дону серебристого карася, считая его гибридом, подлещиками и редкими подростками-чебаками – донскими лещами. Черпали снастью, которую в основном знают, под названием телевизор, реже – паук. Снасть состоит из проволочной четырёхугольной или круглой рамки, на которую натянута сетка, с любой ячеёй, которая попадётся под руку, и любого качества, хоть от картофельного или лукового мешка…

          Вода зашла даже на причалы Судоремнотного Завода, расположенного на полуостровке, чуть выше места впадения реки Аксай в реку Дон. В этом заводе мы и стояли, переоборудуя речной теплоход  в морской: смешанного – река-море плавания.

– Ну, правильно! – Досадливо говорил Саня, один из работающих у нас, командированных из Ленинграда, радиотехников. – Ну, правильно, чтобы так и не жить! Кинул сетку в воду – вытащил, вот тебе и уха! А мне за сто километров от города корячится, чтоб  на сковороду три полудохлых пескарика добыть.

47

          Саня, конечно, преувеличивал одно и преуменьшал другое, но рыбы хватало. На понтонном мосту через  реку Аксай весь день толклась куча народа, черпая и черпая,  в основном телевизорами,  рыбу, запасы которой были, казалось, неистощимы.

          У нас была своя экипажная снасть, которая была кинута с бака судна. Тот кто поднимал её – того и была добыча. Поднимали её и рабочие-заводчане, и те же ленинградцы, и члены экипажа – за день налавливали все.  Молодые щурята, обжаренные в сливочном масле – прямо со скворчащей сковородки – были волшебно вкусны.

          А в конце рабочего дня, ленинградцы, помывшись, брали судовую снасть и сконструированную собственную, и шли на понтон, где и рыбы казалось – больше, и рыба казалась слаще. К концу командировки они наготовили такое количество вяленой рыбы, что долго шумели, решая, как же с этим добром добраться до вокзала, там-то, дома, - их встретят…

                    Сладкой рыба, видимо, показалось и одинокому тюленю, который поднялся за ней вверх по Дону, может быть от Крымского побережья Керченского пролива, где по слухам, ещё выживают кое-как остатки черноморской популяции белобрюхого тюленя.

          С большой водой он поднялся  аж до Аксая, и жировал себе на здоровье, с любопытством осматриваясь по сторонам и ныряя, заслышав грохот, проходящего мимо, прямо у берега,  железнодорожного состава.

          Тюлень был тёмно-серого, с металлическим отливом, цвета, с белыми вибриссами – усами, ясно заметными на морде, с огромными чёрными блестящими глазами, казавшимися издали весёлыми. Он, наверное, был ещё молод. Двигался тюлень легко и быстро, и – иногда отдыхал лёжа на спине,  приподняв голову и сложив ласты на брюшке. Иногда он резвился, поведением своим, становясь очень похожим на человека, наконец-то дорвавшегося до отдыха на воде.

            – Дай ключ! – Прибежали как-то ко мне ребята из нашего экипажа.

          Ключ от разъездной весельной рабочей шлюпки с навесным мотором, хранился у меня в положенном месте. – Да, Бога ради! – Разрешил я, занятый обсуждением ремонтных дел с заводским бригадиром. – Володя, было уже, достал ключ, как у меня что-то щёлкнуло в сознании. – Стоп! – А зачем? – На сегодня я не планировал никаких работ с использованием шлюпки! – Зачем вам шлюпка?

          – Да не нам, заводские просят – им надо! – С заводскими следовало дружить.

          – Ладно, дайте. – Я опять отвлёкся и опять меня что-то остановило

          – А им зачем? – Ребята, уже уходя, столкнулись в двери, досадуя на меня.

          – Не знаю. – Отмахнулся Володя.

48

          – Они тюленя хотят поймать. – Сказал Миша.

            – Зачем? – Удивился я и с недоумением глянул на бригадира. – Тот помотал головой, дескать, не знаю, это не мои.

            – Ну, посмотреть хотят. – Нехотя пробормотал Миша.

          Я отобрал у них ключ и повесил на штатный крючочек. – Только попробуйте! –Погрозил я. – И тем так и скажите. – Пусть так смотрят. Вон, дайте им бинокль, если любопытно.

          Часть экипажа, ингородние, жили на судне, а другая часть, ростовчане, как и я, ездили по вечерам домой на пригородном автобусе, а утром являлись на работу.

          До судна по причалу гуляла, чуть выше щиколоток, водица, уже к тому времени начавшая спадать, и мы добредали до трапа, разувшись. Первое что я увидел, подойдя к судну, лежавший на берегу метрах в тридцати ниже по течению убитый тюлень.

          Я прошёл мимо трапа и пошлёпал к нему. По чёрным тусклым глазам тюленя ползали две большие серые мухи, и в воздухе жужжал и кружился целый рой мух поменьше. Влажный ещё мех тюленя, уже начавший подсыхать, был подёрнут сизой дымкой. Тело его, изогнутое на песчано-глинистой почве, поросшей колючками и сорной травой, казалось вылито цельным куском из платины.

          Я постоял над убитым тюленем, зачем-то согнал с его мёртвых глаз назойливых мух, – они тут же вернулись на свои места. На судно идти не хотелось. Не хотелось видеть своих ребят, что им скажешь? – Я вернулся и позвал Володю и Мишу. – Они клятвенно утверждали, что шлюпку заводчанам не давали и сами тюленя не убивали.

          – Шкуру, что ли бы содрали с него.  Красота какая – пропадает. – Да жиру бы, – ворвани бы! – натопили бы с него – пещеры свои освещать! Каганцами с тюленьим жиром. – И то – польза!– Я был зол и до конца не верил своим. – Ну, как это так! – Кому он помешал?

          – Помешал. – Твёрдо сказал Миша. – Значит, кому-то помешал. – Миша относился к жизни проще и изнанку её видел лучше.

          Я умолк. – Что тут сделаешь?

          Показать мне, кто из заводских просил шлюпку, ребята отказались, ссылаясь на то, что не запомнили их с одного раза, а больше они и не обращались. Лодку добыли ещё где-то, а, может, то и не они!

          Горечь и злость на своё бессильное бездействие накатывают на меня, когда я  вспоминаю недвижимое платиновое тело бедного тюленя. – Помешал!

          – Мы – кто?

49