ПОЛНОЧНАЯ ГОСТЬЯ

- С корабля на бал! - воскликнула баронесса, величественно развернувшись навстречу полночной гостье. - Душечка наша! Как же мы без вас скучали! - радостным голосом добавила Ариадна Фон дер Нон, обнимая светловолосую красавицу, явно славянского происхождения, и не выпуская при этом из правой руки бокала с мартини. - А где же сеньор Родригес? Заждались... Заждались...

- Ах, я оставила его в Париже! - небрежно бросила полночная гостья и совсем не по-светски плюхнулась в кресло, стоящее чуть поодаль, между телевизором и баром.

- Устала, - выдохнула она, и вытянула загорелые, чуть полноватые, ноги, где-то высоко вверху обтянутые очень короткими и очень узкими шортами.

- К столу пожалуйста... К столу... - прошелестело где-то рядом, но словно откуда-то издалека, голосом сеньора Деметрио.

Я взглянула на хозяина и удивлению моему не нашлось границ в этом довольно просторном зале, я думаю удивлению моему не нашлось бы границ и в пустыне, окружающей наш ресторанчик.

Что-то китайское проступило в облике потомственного дворянина и боярина вольного города Пскова, - широкие серые глаза расплылись в узенькие щелочки, а породистое долгоносое с чуть заостренным подбородком лицо размякло и стало стремительно растекаться по горизонтали. При этом старик непрестанно покачивался и подрагивал головой точно так же, как тот китайский болванчик, которого мне подарил на прощание мой друг музыкант, нареченный мной для личного пользования "лисом".

"Это все "Кубэ Либрэ"!" - успокоила я сама себя, стараясь все же как-то привести в порядок собственное зрение. Так продолжалось до тех пор, пока я не взглянула на баронессу Ариадну фон дер Нон. Среди прочих расплывшихся во всеобщей улыбке лиц, ее лицо было вытянутым и узким, как шпага - каждая черточка его была заточена и направлена в тот угол, где стояло кресло.

"Нет, это не "Кубэ Либрэ"," - поняла я.

- К столу, пожалуйста... к столу... Еленочка... - прошелестел рядом сеньор Деметрио.

- Это не "Кубэ Либрэ"... Это Елена, - согласилась я с собственными глазами.

Глупо не соглашаться с очевидным. Она была хороша так же, как Елена Прекрасная, не имея ни одной конкретной родовитой черты, на которой мог бы споткнуться мужской взгляд, устремленный к вечно-вожделенному. Ничто в ее облике не отвлекало от этого устремления. Тут было бы бессмысленно описывать изгиб губ, цвет глаз, форму лица - впрочем, она была круглолица и зеленоглаза, если кому-то интересно - но это не имело ровно никакого значения. Все дело было в некоем наполнителе, которым пользовался создатель при сотворении женщин подобного рода. Помню в детстве меня всегда поражала надпись на ценнике - мороженое с наполнителем. "И где он, этот наполнитель?" - Раздумывала я, пятилетняя, слой за слоем слизывая холодное и сладкое с каким-то действительно странным привкусом. Не вкус, но привкус парализовал всех особей мужского рода, находящихся в ресторане. Привкус... Так неправильный забавный прикус, каковой наблюдался и у полночной гости, пленяет и очаровывает вернее, чем идеально правильный, но равнодушный очерк губ.

В общем, я просто понятия не имела, как сеньор Деметрио выберется из своей китайской реинкарнации, а оставшись в оной, каким образом он будет диктовать мне свои воспоминания, отфильтровывая их от воспоминаний последнего китайского императора, фильм о котором, кстати, как раз запустили во всех четырех телевизорах ресторанчика. Впрочем, я напрасно беспокоилась. Баронесса Ариадна фон дер Нон... Я недооценивала ее силу. Словно продолжая прерванную реплику, она подалась вперед к гостье, неся бокал впереди, как факел в триумфальном шествии.

- Боже мой! Леночка! Как вы кстати! А Дмитрий Афанасьевич как раз собирался читать свою пьесу в стихах, знаете, ту, которую он написал еще в кадетском корпусе. Там есть одна женская роль... Если бы вы могли взять это на себя, у нас получилась бы такая милая домашняя читка, как в добрые старые времена.

Что-то опять случилось с лицом сеньора Деметрио. Это нужно было видеть! Его выдернули из китайского болванчика, как некое магическое растение из зыбкой болотной кочки. Наверное, неприлично так говорить о русском дворянине, но благородное, мгновенно вытянувшееся и украсившееся продольными складками лицо старика действительно напоминало корень какого-то не менее благородного растения. Может быть, так выглядит корень цветущего папоротника в ночь на Ивана Купала.

- Ей богу, в этом сеньоре Деметрио что-то есть... - сентиментально подумала я, подмигивая вместе с тем Джони относительно "Кубэ Либрэ". - Этот старик выглядит так, словно в нем заключен какой-то клад. Впрочем, говорят он миллионер... - меланхолично добавил мой внутренний голос с интонацией поручика Ржевского. Этот внутренний голос порывался сказать еще что-то, но я решительно наступила ему на горло. Мне стало стыдно. Ну, ладно, пусть я сутки болталась над океаном в авиалайнере (по крайней мере, мне показалось, что сутки), но это не может извинить подобные небескорыстные мысли относительно потомственного дворянина и боярина вольного города Пскова восьмидесяти семи (а может и больше) лет отроду. Хотя, конечно, другая бы на моем месте с радостью...

- О, я с радостью! Дмитрий Афанасьевич! Но я и предположить не могла, что вы... и вдруг театр!.. - радостный голос Елены заглушил все мои угрызения совести.

- А почему бы и нет! - тут же откликнулась баронесса.

- Вы ничего не понимаете! Вы даже не представляете, как возник этот театр - театр в кадетском корпусе! - Дмитрий Афанасьевич неожиданно вознесся на фальцет, как мальчишка, у которого только начал ломаться голос, - Вы спросите, зачем был нужен этот театр? Зачем он был нужен детям изгнанников, выброшенным на чужбину, как обломки кораблекрушения? И не было ли кощунством сооружать из этих обломков карнавальный корабль?

И он вспомнил о том, как десятилетние, двенадцатилетние мальчишки воевали в армии генерала Врангеля наравне со взрослыми, как почти силой их отправляли продолжать обучение в кадетских корпусах за границей, а потом... Кто знает, что случилось с ними потом?

- Кто из вас знает, что именно среди них - этих десятилетних ветеранов гражданской - после разгрома генерала Врангеля прокатились целые эпидемии самоубийств? - вопрошал сеньор Деметрио, казалось, не только сидящих за столом. - Ну, подумайте сами, дети могли выдержать сражения и лишения фронтовой жизни, но внезапное сиротство вдали от родины, да, утрату сразу и родителей и родины.. Да что там! Утрату, как тогда казалось, самого смысла существования! А почему вы решили, что двенадцатилетние мальчики не задумываются о смысле существования?

Все "Кубэ Либрэ" и несвойственная мне бравада внутреннего голоса выветрились из моей головы.

Меня поразило это словосочетание - "эпидемии самоубийств", и я вздрогнула, услышав из уст старика еще одно - "клубы самоубийц".

- Вот тогда и возник этот театр, - словно отвечая на мои мысли, настойчиво продолжал старик. - И эта занавесочка... Какая занавесочка? - спросите вы. Ну, а как же! Зал-то у нас был один. За занавесочкой в этом зале был алтарь. Отдергивалась занавесочка - и проходили богослужения, литургии и всенощные - это была корпусная церковь. Задергивалась занавесочка - и начинался театр, репетиции и представления. Когда я пришел в свой кадетский корпус, театр уже был. Он нам остался в наследство от тех самоубийственных лет, но и в мои годы обстановка была не легче и слухи про эти "клубы самоубийц" все еще витали, как призраки тех неуспокоенных малолетних душ. Наш кадетский корпус тогда располагался в старинном средневековом замке, все только тем и занимались, что шептались по ночам о призраках. Мы же были дети. Вот тогда мы и устроили наш первый карнавал - карнавал в кадетском корпусе, в старинном средневековом замке...

Грозный сеньор Деметрио отступил куда-то в тень душной тропической ночи и перед всеми предстал высокий сентиментальный старик с глубокими симметричными складками на лице. Старик был красив и в свои восемьдесят семь, и вовсе не старческой живописностью полотен Рембрандта, - неукротимая воля к жизни читалась в этих необыкновенно выразительных вертикальных складках, идущих от крыльев продолговатого хрящеватого носа, она же сквозила и в пронзительном взгляде зеленовато-серых глаз. Только чуть размытые очертания небольшого мягкого рта выдавали его сентиментальность и в то же время своенравность. Старого эмигранта и любили, и побаивались на полуострове Парагвана. Вот и сейчас, казалось, никто не решался нарушить тишину, повисшую после его монолога. Все просто сидели и слушали тяжелое дыхание сеньора Деметрио, пока он опять не стукнул кулаком по столу - тогда все вздохнули с облегчением. И тут же во вновь наступившей тишине мягко заскользил бархатный голос Елены, словно кошачьей лапкой провели по лицу - баронесса поморщилась, а мужчины сузили глаза.

- Карнавалы против эпидемии самоубийств - это любопытно... О-о-очень любопытно... - протянула Елена.

- Боже мой! До чего эта женщина бестактна, - прошептала баронесса, обращаясь исключительно к самой себе, но так, чтобы услышали все.

- Да! Это, действительно очень любопытно! Карнавалы как лекарство от самоубийства, - повторила Елена. - А почему бы это не использовать и вам! - вдруг она резко повернулась в мою сторону. - Мы вот в нашем кругосветном путешествии с сеньором Родригесом заезжали, конечно, и в Россию. Что там у вас творится! Это же просто представить страшно! - говорила она на чистом русском языке с акцентом, присущим только выходцам из древнейших дворянских фамилий. - Это даже не представить себе - двенадцатилетние девочки, взявшись за руки, выбрасываются с тринадцатого этажа! Почему!? - впивалась в меня зрачками внучка какого-нибудь князя, так и не спасшего в свое время Россию и передавшего эту страсть по наследству своим потомкам. - Почему бы вам тоже не устраивать карнавалы там у себя, в этой вашей ужасной России?! - с неожиданной ненавистью бросила она мне в лицо.

Это было так неожиданно... Я даже не нашлась, что сказать... Да мне и не дали бы ничего сказать. Все вдруг вскочили с мест и закричали, обращаясь не ко мне и не к Елене, а словно в открытую дверь, выходящую в далекую кактусовую рощу.

- Да у них и так сплошные карнавалы! - ликовал кузен Дмитрий.

- Это ужасно... Ужасно... - шептала баронесса.

- Да! И будем устраивать карнавалы! - грохотал сеньор Деметрио. - И на похоронах моих чтобы устроили карнавал! Мы с Умберто так и записали в завещании, чтобы никаких похоронных церемоний - только карнавал!

- Как я вас понимаю! - прослезился Сережа Бессмертный своими синими детскими глазами.

- Димочка, но это же не по-христиански, - робко возразила Татьяна Афанасьевна.

- Какие они милые. Не так ли? - вдруг прошептала Елена, склонившись ко мне, как к лучшей подруге.

Мне показалось, я ослышалась. Но переспросить не успела - все вокруг опять закричали: "За Россию! За платиновые прииски!"