ГОЛОД С ИМЕНЕМ ХЛЕБА

Он слышал голоса - знакомые и незнакомые, и голос сеньора Деметрио перекрывал все остальные:

- За Россию! За платиновые прииски!

Стол был полон яств, но над ними проходили линии высоковольтные и Умберто не решался протянуть руку. Он только смотрел на хлеб и выдыхал:

- Па-а-а-н...

И никто не мог разоблачить его, потому что он произносил имя хлеба на родном языка. Голод с именем хлеба стал его божеством, и голодные всего мира просыпались по ночам, когда Умберто молился своему господину. Имя хлеба стало смыслом его жизни, словно писал он не роман, а музыку, без конца варьируя одну и ту же тему. Он излучал эту тему, как цикада магический звук, и любовь не могла пройти мимо. Ночью пришла к нему игуана, а утром наступившего дня он познакомился с Еленой Мачадо.

Он проходил мимо сада сеньора Родригеса и остановился подсмотреть через ограду, как спелые кокосы падают в пустой бассейн, раскалываясь о цементное дно и распространяя вокруг приторный аромат. Он остановился подсмотреть, как хозяйка Елена сбрасывает длинный китайский халат и погружается в кокосовое молоко, приподнимая правой рукой длинные светлые волосы. Он только хотел рассмотреть родинку на правой груди, но хозяйка Елена живо надела мохнатую кокосовую скорлупу на нее - и Умберто показалось, что правая грудь красавицы покрылась шерстью, и от этого все волоски на теле Умберто зашевелились, а Елена рассмеялась так, что бедняк понял: он может войти.

И он стал приходить сюда каждое утро, едва сеньор Родригес уезжал в Каракас на своем белом мерседесе. И каждый раз, целуя правую грудь хозяйки Елены, Умберто чувствовал шерсть под губами и это возбуждало его больше, чем нескромные ласки распутницы. Цветок азалии, стоящий на подоконнике и означающий, что сеньор Родригес уже на пути в Каракас, тоже покрывался шерстью на его глазах, и потом становился третьим в их любовных играх. Воистину, мужчина любит глазами, а женщина ушами, и они с Еленой стали апофеозом этой истины. Он смотрел на Елену, но всей своей кожей видел иное... От ее наготы сад в глазах Умберто преображался, растения стряхивали почву с корней и бесшумно приближались к бассейну, обрастая шерстью и скрывая когти в мягких лапах. А Елена закрывала глаза и требовала, чтобы он рассказывал подробно, о повадках каждого цветка, о переливах шерсти на лепестках и пузырьках слюны на тычинках... Она сжимала веки и дрожала всей кожей, когда он шепотом сообщал, как неотвратимо подползают эти существа к бассейну, как погружаются они в кокосовое молоко и плывут, плывут... по ее телу... и тогда она чувствовала сама, как хищно учащается их дыхание, как проникают они в ее лоно, и не могут... - не могут найти выхода! Пока не взрывалась сама, сжимая в кулаке влажную мохнатую косточку манго, которое они съели только что...

Он никогда никому не рассказывал про это. Разве истинный мачо мог дать волю языку и хоть намек тени бросить на сеньору Елену, если ее бассейн после сада сеньора Деметрио был единственным местом, где душа его жила и была сама собой - душой поэта Умберто Асукеро Суэньо. И он не виноват, что Елена сама записывала его эротические фантазии и отвозила в Каракас, и тогда эти опусы появлялись в журналах под псевдонимом Умберто Асукеро Суэньо.

Еще никто ни о чем не догадывался. И он был счастлив. В те дни он забывал про Пана, про свой роман, и только иногда в любовном забытьи называл Елену - Марией. Тогда она, изображая ревность, тормошила его и требовала рассказать о сопернице. Однажды он уступил просьбам и пересказал начало своего романа - и горько раскаялся потом. Ревнивая красавица высмеяла его и заявила, что он все придумал, и в жизни так не бывает. С тех пор во сне он уже не называл Елену - Марией, он называл ее Паном, а Елена больше не расспрашивала ни о чем. Так Пан опять вернулся в его жизнь, теперь уже в обличии первой красавицы Пунто-Фихо.

А потом сеньор Родригес починил водопровод и бассейн стал наполняться не только кокосовым молоком. Это обстоятельство сразу повлияло на их свидания. Словно водопроводная хлорка пожрала и растворила в себе все причудливые существа его воображения. Елене стало скучно в бассейне, и она решила, что стены дома надежнее укрывают от нескромных глаз.

В доме Умберто обнаружил роскошную фильмотеку и все последние фильмы Пана. Жизнь кончилась, едва начавшись, и потянулись блаженные часы перед экраном. От Пана было нигде не скрыться - они втроем ели манго, откусывая от одного плода и разрывая зубами скользкие тонкие волокна, которыми пронизана плоть этого лакомства. И косточка манго, выпадавшая из руки Елены, была их общим ребенком - их двоих, обнявшихся в изнеможении, и третьего, танцующего на экране. Лисенок Манго опять вернулся в его жизнь, чтобы вершить свои превращения. А над домом Елены появилась вывеска "У Юго и Фредо", которую видел один Умберто.

Именно после этой его фантазии, превратившейся в манию, Елена задалась целью познакомиться с Паном.