На выпускном курсе каждому мнилось своё распределение. Внук профессорской семьи Асатуров-Жмеринский представлял себе, как он будет читать лекции на родном факультете и принимать вступительные экзамены у наивных провинциалок. Валера Усов получил соблазнительное предложение из московского АПН от родного дяди и стал усиленно «внедряться», справедливо разсудив, что аспирантура, тем более заочная, от него не убежит. Володя Пронин говорил, что получает место в редакции журнала «Советская милиция». Женя Строгов, только что женившийся на Леночке из Кемерова, уезжал под крыло любящего тестя. Салабин хохотал и вслух разсказывал, что ему снится великолепная деревня – Каменная Роща. В её названии мерещились ему вековые валуны, сумрачные ели, люди-молчуны – и звезда,  посылающая луч ему в окошко.

Отдельная группа ребят, согласно предварительной вербовочной кампании морского пароходства, уходила на круизные суда – «администраторами». Так называлась должность, предлагаемая новичкам, а с неё, в зависимости от способностей, можно было вырасти до «пассажирского помощника капитана». Беседовал с филологами Владимир Янович Бетхер, заместитель начальника пароходства по пассажирскому флоту, вежливый и тактичный моряк из поволжских немцев. Снова море колыхнулось перед взором у Салабина, поманила синева и ветру аплодирующий флаг. Лёва Ласкарёв согласился не раздумывая. Геннадий колебался. Владимир Янович дал Салабину свою визитку: «Когда надумаете – позвоните». Всем поступающим обещали помощь в получении места в жилищном кооперативе и сулили карьерный рост, ввиду увеличения пассажирского флота.

Относительно жилищного кооператива Салабин не имел никакого мнения, это было относительно новое явление, но старший Салабин, колпинский сталевар, откровенно возмущался этой выдумкой бюрократов, считая её отходом от принципов пролетарского государства. Уже и в этом новом явлении появились очереди.

– Откуда деньги у людей? – удивлялся Серафим Николаевич.

В их доме деньги испарялись неведомо куда, мать у отца получала по выдаче – и растягивала на месяц, как могла, собственную зарплату медсестры. Старшая сестра Геннадия жила в Киеве своей семьёй, а здесь они жили вчетвером – отец, мать и Геннадий с младшим братом – в двухкомнатной квартире с тесной кухней, понимая свои условия как вполне ещё терпимые. Не на последнем счету у государства были сталевары.

Геннадия смущала перспектива стать на лайнере прислугой на побегушках: праздные клиенты-иностранцы – и Гена Салабин в морской форме, в полупоклоне. Холуйство и чаевые. Никто из преподавателей, с кем он доверительно говорил, ему этого не советовали.

– Знать, не судьба! – сказал себе Салабин и перестал об этом думать. Тем более,  что впереди ещё было больше года учёбы.

Но вот состоялось предварительное назначение в Калининград – а через два месяца Рыбный институт прислал отказ. Стоял уже август. Геннадий уже сдал один экзамен в аспирантуру на философском факультете и собирался сдавать другой. «Свободный диплом?» – растерянно повторил он слова секретаря деканата. (Так называли право самостоятельного трудоустройства.)

– Пока суд да дело, всегда можно на год устроиться в школу где-то в области, – сказала Алевтина Петровна.

– А как?.. – пробормотал Салабин.

– Минуточку... – секретарь нацарапала на бумаге адрес областного «наробраза».

– В Шугозеро поедете? – отрывисто спросила Салабина женщина, обезцвеченная годами сидения среди шкафов канцелярии.

– Поеду, – ответил Геннадий и прикусил язык, едва не спросивший про Каменную Рощу.

Женщина с сомнением или сожалением посмотрела на него – и склонилась, шелестя бумагами...

– Вот тут заявка в Красномызинскую восьмилетку, Волосовский район...

– В Шугозеро?

– Нет! – почему-то разсердившись, отрезала женщина. – В Жилгородок.

Вернувшись домой с формальным направлением, Геннадий справился по карте: Шугозеро было в полусотне километров от Тихвина по прямой. А в Жилгородок, как объяснила ему женщина, ехать было около часа пригородным автобусом...

«Пожалела, что ли, меня?»

Каменная Роща осталась неведомо где.

Почему Жилгородок? Кругом были названия как названия: Сельцо, Каськово, Клопицы...

Это был бывший гарнизон авиации Краснознамённого Балтийского флота – два деревянные двухэтажные кубрика, выкрашенные бледно-синей краской, среди елового леса, плюс трехэтажное кирпичное здание комсостава и штаба. Все это было демобилизовано и распатронено в хрущёвское время, но отдано на благие цели – под школу-восьмилетку. В лесу, почти в тайге, было неоткуда взяться школярам – их свозили школьным автобусом со всей округи. Часть учеников, из особо дальних деревень, жила в интернате – то есть в кирпичной трёхэтажке. По домам их развозили только на выходные. Кубрики служили классами, просторный второй этаж – для парадных мероприятий.

Во второй половине августа новый учитель иностранного языка Геннадий Серафимович познакомился с директором школы, а тот повёл его в пустующий по-летнему интернат знакомить с бытовыми условиями. Знакомясь, директор прикрывал себе рот пухлой рукой; спустя несколько минут Салабин догадался: это укоренённая привычка выпивохи-интеллигента. Учителю предлагалась восьмиметровая комната на первом этаже, вход с улицы без тамбура, с тонким дощатым полом, который имел небольшой наклон к окну. Зато на окне уже была занавеска, стояла кровать с матрацем, пол пахнул свежей краской, а тяжёлая старая дверь была обита войлоком. Окно выходило на дворик и, как показалось Геннадию, на лес. «Здорово! – восхитился он. – Не ты ли, брат, хвалился, что в Каменной Роще ничего тебе не надо, кроме транзистора и пишущей машинки?»

Транзистор у него был – подарили на прощанье два года назад американские студенты. А пишущей машинке делать пока ещё было нечего. Салабин огляделся: в стене была электрическая розетка.

- Электроплитку и чайник выдадим! – понял его мысль директор, ободрённый спокойствием Салабина. – Только под плитку поставите пару кирпичей – и все дела!

- Понятно! – кивнул Салабин, а директор доверительно взял его свободной рукой за локоть:

- Ваш предшественник, вы ещё познакомитесь, замечательный человек, хороший специалист, фронтовик и полный кавалер ордена Славы!.. Это же эквивалент Героя Союза! Одно было плохо: выпивал! Ойй!... Должен вас предупредить: будет просить в долг – так чтобы ни в коем случае!

- Он близко живёт?

- Да в Волосове! – махнул директор рукой.

Насколько это далеко, Салабин выяснит самостоятельно.

- Ко мне ребята с Факультета могут приезжать, как насчёт дополнительных матрацев и белья?

- Ой! – обрадовался директор. – Скажем кастелянше!.. Тут вполне ещё три матраца поместятся! Вам понравится!

Он оказался совершенно безобидным дядькой. Всем заправляла его жена, перед которой трепетали учительницы, за исключением завуча – жены директора другого крупного объекта в Жилгородке. Этим объектом был детдом для умственно отсталых детей – попросту «дурдом». Поскольку школа с её интернатом на выходные разъезжались, то главврач и завуч дурдома, молодые парни, плюс Геннадий Салабин, составляли постоянный костяк интеллигенции Жилгородка.

В первый свободный от дежурства день, ещё до начала учебного года, мать приехала посмотреть, как устроился сын на новом месте. Она выяснила, что с другой стороны интерната размещается лавка сельпо, а у сына за стеной находится угольная котельная. Салабин знал о лавке, бывал уже в ней, а новость о котельной стала для него откровением.

- Да ладно, мама, притерплюсь!

- Шуметь будет ночью! – покачала мать головой. – И кочегар к тебе станет ходить!

- А зачем?

- За трёхой на бутылку.

- Как придёт, так и уйдёт.

- Ой ли?

- Не беспокойся! Всё будет хорошо!

Мать добилась у директора, чтобы сыну выделили платяной шкаф, и они вдвоём уложили в нём и развесили привезённую матерью одежду.

- Мам, подождала бы, я сам бы привёз!

- Ну да, ты вон даже про шкаф не подумал! – упрекнула мать.

- Всему своё время! – виновато улыбаясь, обнял её Салабин.

Уезжая, мать украдкой перекрестила сына и новое место его жительства, а Геннадий пошёл проводить её к автобусу.

- А что отец? – спросил он.

- А то ты не знаешь! Газеты читает, с друзьями ругается... Сказал, что приедет к тебе... со временем.

Забегая вперёд, скажем, что отец сдержал своё слово: он приехал помочь сыну увезти вещи, которыми оброс Геннадий за год отшельнической жизни.

Таёжное впечатление, возникавшее при взгляде из окна, оказалось обманчивым: за полосой ельника и осинника простиралось бетонное лётное поле, пустынность которого порождала чувство беззащитности.  Больше он туда не ходил. Нет печальнее зрелища, чем аэродром без самолётов. Часто по выходным он гулял в перелеске и заводил дружбу с деревьями, узнавая их так, как невозможно было узнать в городской суете. Да и совсем другого воспитания были деревья в городе.

Всякому овощу своё время, гласит пословица, и надо сказать, что Салабин относился к овощам поздних сортов.

Ласкарёв уже бороздил океаны, дипломатничая на скользкие темы с богатыми иностранками (о чём позже разсказывал Геннадию); Саша Искоз дважды побывал в американском колледже с лекциями о Достоевском (да что он может знать?! – пожимали плечами однокурсники, вероятно, из зависти); будущая знаменитость С. Винер пробился на последнюю страницу областной «правды»; а Салабин всего лишь преподавал иностранный язык совхозным ребятишкам, далеко не будучи уверен, что те знают, какой язык он им преподаёт.

- Геннадий Серафимович, а с очками вам лучше! – могла сказать Маша или Даша, вместо того чтобы ответить на вопрос учителя.

Хорошо хоть бури в педколлективе обходили его стороной. Но бытовала учительская поговорка, из переиначенной песни: «Хотят ли русские войны, спросите у его жены».

- Алексей Ильич, да как вы на ней женились? – спросила, улучив минуту, старушка-историк.

- По пьяни бес попутал! – понурил голову директор и принялся протирать толстые линзы очков.

Тем временем Салабин готовился сдавать третий экзамен кандидатского минимума, когда произошло с ним то, что рано или поздно должно было произойти.

Среди бабьего лета школу посетила не то инспектор пожарной охраны, не то инструктор Всесоюзного общества противопожарной безопасности, чтобы распространить добровольно-принудительные марки «членских взносов» и собрать деньги у желающих приобрести нагрудные значки.

Издали Салабину она показалась очень красивой, а вблизи он тоже не разочаровался. Поэтому, уплатив «членские взносы», как было повсеместно принято в ту эпоху, он стал с серьёзным видом разспрашивать инструктора, какой у Общества значок.

На следующий день он приехал в Общество к окончанию работы, они вышли с Клавой к автобусу и поехали к ней домой, не вспоминая про значок.

Салабин привязался к ней, хотя у них не было ничего общего, кроме постели. Кто знает, может – именно поэтому. Но очень скоро стало выясняться, что всё у них не очень-то общее. Само собой, у Клавы был ребёнок, мальчик, да и бывший муж был тоже недалеко – и она его время от времени «жалела».

Посреди зимы Салабин сравнительно легко разстался с Клавой, сразу после старого Нового года, проведённого в «светской» компании Жилгородка.

Если бы с Клавой всё происходило в салабинском русле платонической любви, то была бы драма и трагедия, он бы оказался потерпевшей стороной – и вообще кто знает, чем бы всё кончилось. А так – он получил реальную закалку, испытание действием, сохранил благодарную память и заново оценил разсказ русского классика «Митина любовь» – однако не застрелился, а стал сдавать очередной кандидатский экзамен.

И тут его школа, к которой он стал привыкать, как член экипажа привыкает к своему кораблю, дала течь и набрала сильный крен.

Неумолимый прогресс достиг Жилгородка. Школу переводили в совхоз «Бегуницы», в новое здание, непосредственно к основной массе школяров и к месту проживания чуть не половины учительского состава. Салабин признал это решение правильным на удивление, но само исполнение его – удивительно быстрым. «Да разве я собирался дальше оставаться в школе?» – спросил он себя. И сам не мог ответить.

Созерцателям часто приходится получать сюрпризы. Ещё в деканате секретарь ему предложила «на годик устроиться в области». Он и устроился на год. Прошёл бы год – и он мог бы, подчиняясь инерции, остаться ещё на год... Коротал бы в одиночестве выходные, гуляя в перелеске и удивляясь красоте каждого дерева, ставшего закадычным приятелем, наблюдал бы с весны до осени за волнующим развитием еловых шишек, на которых было некогда в городе посмотреть; слушал бы зелёный шум, улавливая в нём чарующие мысли.

Однако переезд школы был необходим, да и дурдому планировали расширение. К сожалению, Бегуницы, не в пример Жилгородку, стояли на всех ветрах, на возвышении у шоссе на Таллин. «Да что я раздумываю, о чём это я?» – удивился он себе. – «Там даже перелеска нет».

- Далась вам эта философия, Геннадий Серафимович! – сказала ему завуч, жена директора специального детдома, а теперь ещё и депутата. – Оставайтесь! Получите квартиру, мы вас тут женим...

И этим всё решилось. Теперь он твёрдо знал, что напишет решение об уходе.