А я ещё не знаю, что без меня меня женили.

Знаю только, что союзный министр остался весьма доволен и что в списке на премирование фамилия Салабина стоит вслед за Жанной. Все «ЧП», что померещились, обернулись благодушием начальства. Не я ли, в конце концов, прости Господи, стоял у истоков... сотрудничества Илоны и министра? Пусть и нечаянно. Мои тревоги уже разсосались, и тут – услужливый Ласкарёв с его медвежьей услугой. А то ты не знал, салабон несчастный, что за «нечаянно» – бьют отчаянно?

Уже и премия стала мне подозрительна: втирают очки! Работа ведь (не в обиду Лёвушке) холуйская: «встретить – и оказать...». Притом низкооплачиваема; всей выгоды – что распорядок дня свободный. Якобы! Зато работать – то днём, то вечером допоздна, тут и семейная лодка течь может дать. Днём – пороги кабинетов оббивать, а ещё и вечером – красоваться...

А одна только хозяйственная возня чего стоит: выбивать фонды, лимиты – и всегда быть готовым закричать «в стране нет резины!». Салабин, Салабин, ты что?! Ты же привык иметь дело с более точными прогнозами: расчетное время прихода/отхода – ЕТА/ETS…

- Ну что ты, Ген?.. – сказал ему Лёва. – С твоей-то головой – да не справиться?!

«Задание отрабатывает?» – заподозрил Салабин. – «Сам-то ведь лицо заинтересованное... А голова тут ни при чём».

- Понимаешь, Гена, нельзя нам отказываться! – друг Лёва говорит. – С Кацкуном поссориться – себе дороже.

Мне-то как раз можно! – говорю себе. И жжёт меня моя минутная истерика недельной давности. Да, да, говорил я тогда: «Спаси, дружище!». Да, видно, не туда обращался. Всё, всё, – говорил, – ищу работу! Так разве не нашёл бы? Истерики было всего наполовину, а другая половина – издёвка... Скоморошничал, юродствовал. Такого теперь не понимают, называют неадекватной реакцией и сдают психиатрам. Ты кандидат в психушку, Салабин, потому что чувствуешь сам некую черту – она ещё не подступила, то есть ты ещё не подошёл – а когда подступит, ты знаешь лучше других, что ты сделаешь. Потому что увидишь тогда – до края дошёл. Но сейчас-то ведь не край...

А Лёвушка всё понял по номиналу. И подсунул «спасательный круг» – работёнку... Ну и ну!..

Кому дано читать в книге будущего?

Я отказался категорически.

- Что-то не пойму я! – обиделся Лёва. – Тебе хорошо в ОВС?

- Не ахти что, конечно, но с чувством юмора можно выжить.

Лёва пуще обиделся:

- А здесь!.. А зато!..

Стал показывать свою затрёпанную книжку с телефонами – и запестрело: обком, исполком, защита мира...

- Слушай, – говорю, – спустись на грешную землю!..

Соглашается: да, голый оклад... прогрессивка* – прощай! Зато четырежды в год – командировки по периметру страны: семинары с отдыхом (вчетверо приврал дружище Лёва). А самостоятельность! Скажу больше: никому до тебя не будет никакого дела! Ты когда-то показывал мне свою студенческую прозу, а здесь – пиши не хочу! А особняк-то ведь какой! Я в него столько вложил, всех реставраторов-дизайнеров перевидал... Думаешь, легко мне сейчас? Но если кому передавать дворец – так только тебе!

Порывисто вскакивает – и мы обнимаемся!

Но всё же я упрямо выгибаю шею.

- Мне тоже страшновато, – признаюсь в ответ. – Мой жилищный вопрос в пароходстве завис.

Лёва изменился в лице.

- Зато теперь ты профсоюзный кадр! А жильё – прямая их забота!

- Я в курсе, проходили... «Профсоюзы – школа коммунизма». Их забота, но не их воля.

- Гена! – голос Лёвушки взлетел. – Всё это – веники, а мы должны быть в связке! Морвокзал – и... теперь твой Интерклуб... мы ведь будем работать в тандеме, да ещё в каком! Мне тоже не всё равно, кто после меня. Друг не станет ходить и трепаться о недостатках, а где их нет? Но ты – не продашь, и я не продам! Меня там ещё ведь бои ожидают! Это ты от меня получаешь картинку. А там... – он скорчил лицо, будто вкусил лимона.

- Ну что?

- Не знаю, Лёва, просто не знаю.

И всё это время, пока велись вокруг меня или со мной эти разговоры, подходят ко мне то один, то другой, и поздравляют «с назначением»... Мол, якобы из уст самого Кацкуна это слышали – как о деле решённом. И ну пересказывать кацкуново лестное мнение о Салабине – будто говорить ему больше не о чем.

Сам Кацкун – затаился как паук. Мне ни слова, осада безмолвная. Все назначения уже состоялись, «не закрыт» один Интерклуб. И даже меня, простоватого салабона, посещает догадка: не Жанну ли хотят обезопасить – избавить от опасной Илоны?

Жена Наталья решает ещё проще:

- Тебя спроваживают из пароходства, чтобы квартиру не давать. Проще пареной репы!

И как тогда не пригорюниться?

Потом пошли звонки – приглашения к заму по кадрам. Выкручиванье рук. «Ты ведь хотел самостоятельной, мужской работы!.. Да, не эксплуатация – но это же подъём, движение, рост... Какие проблемы? Что – не только потеря в окладе?..»

Сидящий рядом начальник отдела:

- У него жилищный вопрос напряжённый.

Зам Кацкуна (решительно):

- Викт’Якольчь так и ставит вопрос: в кратчайшие сроки решить проблему оклада и улучшения жилищной ситуации. Так, чтобы Геннадий Серафимович ни в чём не потерял.

И уже начальник отдела (у себя в кабинете, наедине с Салабиным):

- Ну, вы слышали? Виктор Якольчь это всё при мне говорил: ваши проблемы без внимания не останутся!

Наконец, последнее напутствие и «целование рук» у Кацкуна. Монолог с высоты положения. Снова чашка кофе (только уже растворимого). Всё сказано, все повязаны. Кто крайний?

В один день с переводом Салабина в Интерклуб министерская девица была назначена начальником ОВС.

Директор Интерклуба склонился над своими грядками.

*    *    *

Кто бы мог сказать – да так, чтобы стало понятно даже салабону – в силу каких таких причин (биохимических, идеологических или астрологических*) подчинённый проявляет любовь к своему начальнику? И существует ли это чувство на самом деле? Имея в виду – к начальнику... Не простой ли это инстинкт самосохранения?

[* В тот исторический момент страна оказалась завалена астрологическими буклетами, книгами, открытками и журналами гороскопов, а телевидение было отдано магу, врачу и настройщику душ Кашпировскому из-под Киева.]

Для Салабина, ставшего директором, это теперь вопрос актуальный. Потому что и сам он, с бухты-барахты, на ровном месте, вдруг оказался объектом живого интереса и, может быть, даже любви персонала и «контингента».

Одно это уже  способно внушить недоверие к человечеству.

Есть какая-то нехорошая правда в том, что легче всего полюбить с первого взгляда чужую женщину и своего начальника. Когда Салабин только поступал в пароходство, едва представ перед будущим «отцом-командиром», он сразу поверил в улыбку Сергея Иваныча Купавина.

Кстати, только сейчас пришло в голову: никогда он не видел улыбки Кацкуна – ни с трибуны, ни в кабинете. Какая же ты, вероятно, гадочь, Виктор Якольчь!

А двум нормальным людям – почему бы не проникнуться взаимной симпатией?

Но не верьте начальству, приносящему дары: начальство живёт по волчьим законам! Ещё Купавину как-то удавалось оставаться человеком, потому что начальником стал он под конец жизни, а Кацкун?.. Да он из помощников капитана уже стал непотопляемым – за счет женитьбы на высокой номенклатуре! И попёрла из него вся непотопляемая мерзость. Был вахтенным старпомом – и корпусом судна въехал в турецкую свадьбу на Босфоре... Как с гуся водя: в тот же год стал капитаном. Потом феерическая карьера за границей и в ЦК руководящей партии. Уже из ЦК его десантировали начальником пароходства. А как хорошо работалось в пароходстве до Кацкуна!

Когда же Салабин оказался в директорском кресле, даже в таком хиленьком, как в Интерклубе, пришлось ему задуматься о причинах любви подчинённых, искать причину – в себе или вне себя. Совсем не обязательно об этом же задумывался Кацкун – определённо нет! Он слишком рано стал начальником, и хуже того – непотопляемым. А Салабин был отнят «от сохи» и посажен... в это гадкое кресло. И в этом кресле думу думает.

Легендарность начальника способна внушить любовь к нему, но легендарность Кацкуна внушала мистический ужас... Профессионалы старались к нему, насколько возможно, не обращаться. Согласовав свои действия и предложения, надо было идти к боссу уже с готовым обоснованным решением, тогда можно было получить «добро», добровольно отдавая боссу все лавры в случае успеха. Но и в таком удачном варианте, пока суть дела объяснялась боссу, от него предстояло выслушать три ушата матюгов и восемь бочек арестантов, потому что руководящий загранработник бравировал своей матерщиной как признаком патриотизма, способным заменить профессионализм.

А ты, Салабин?.. Даже голос у тебя не командирский. Не капитанский и не боцманский. Какого-нибудь диск-жокея-фарцовщика можешь поставить на место только крайним напряжением сил. Хотя фарцовщики – это вчерашний день, теперь они валютчики. А комсомольские «боги» – теперь кооператоры, освобождённые Горбачёвым от налогов. И обе породы – кооператоры и валютчики – теперь неразличимы, когда пасутся в баре Интерклуба на правах любимчиков прежнего директора. В стране напряжёнка с алкоголем! Ай-ай-ай, товарищ генеральный секретарь! Это же нерыночный подход! Вы обещали, что рынок всё отрегулирует, а сами изнасиловали рынок алкоголя. Вон даже профессор крымского виноделия Голодрига покончил с собой, не вытерпел корчёвки виноградников.

Но главное, конечно, это поощрение кооператоров, свобода от налогов и от ОБХСС! Алкоголь по карточкам – это ненадолго. Пока страна – вцепившись руками в сиденья под собой – слушает съезды народных депутатов, а потом отходит, отдыхая с Кашпировским, кооператоры шепчут директору, что это так же ненадолго, как сама КПСС.

И кому, черт побери, это знать, как не им! Они же комсомольские «боги», дети партийных «богов»!

«Страна устала от волюнтаризма и коррупции», – признал по телевизору секретарь обкома. Плоды гласности, извольте кушать.

Это обкомы устали – больше, чем страна. Волюнтаризм и коррупция – это их среда обитания. Вообще я склонен думать, что эти обкомы, кацкуны и комсомольцы устали от собственной партии, а не от коррупции. Из коррупции мне известно что? – только медлительность квартирной очереди и наглое враньё Кацкуна, угощавшего меня кофеём. А всё прочее, что слышу, мне кажется большим преувеличением. «В стране нет резины» – враньё. «Страна устала от Госплана» – враньё.

Поживём – увидим. Как любит говорить интерклубовский парторг Тамара Викторовна – Qui vivra, verra. И уже многое просматривается нехорошего. А «хорошим» пока остаётся одна голая гласность: разоблачения прошлого – копи, складируй, читай и упивайся – но никакого руководства к действию... И странные «подвижки», которыми хвалится Горбачёв.