Когда обкому или городским властям недосуг заниматься с иностранной делегацией «крепкого среднего уровня» (они обычно многочисленны), такую группу сбрасывают на Интерклуб. Соображения при этом простые: заведение режимное, люди подготовленные – им и карты в руки. А мы чувствуем себя хорошей затычкой для всякой завалящей бочки.

«Наш Интерклуб, господа, это объединение, не побоюсь этого слова, энтузиастов!.. Вижу, вы начинаете привыкать к этому «русскому» слову, оно часто звучит у нас. Наш клуб – это люди, готовые посвящать свой досуг общению с моряками торгового флота, помогать им, знакомить с нашей культурой – и так далее. Здесь у нас – концерты, выставки, встречи... Финансирует нас профсоюз работников морского флота... Как только торговая блокада Советской России стала ослабевать и в Петроград пришли первые суда с Запада, Владимир Ильич сказал Луначарскому, что экипажи иностранных судов – это наши братья по классу и что нашей заботой должно стать как помочь им понять происходящие у нас перемены и облегчить им пребывание вдали от дома...

Да, вы совершенно правы, с развитием международных автомобильных перевозок, как вы говорите, мы могли бы повернуться лицом и к водителям грузовиков...»

Переводчица Лена замолкает и растерянно ищет мой взгляд. Делегация австрийских профсоюзов тоже оборачивается ко мне.

- Это другой профсоюз. Отдельное финансирование, – говорю Лене по-русски.

- Понятно, – подхватывает она. – Как только автомобильный профсоюз начнёт финансирование...

Лена переводит на немецкий, которого я не знаю. Австрийцы дружелюбно мне подмигивают, переговариваясь между собой.

Энтузиастам клуба теперь и легче, и трудней. Раньше не было проституции, наркомании, бомжей – всё это оставалось личной инициативой, исключением из общего правила. Да и жили мы, на самом деле, в самых дешёвых в мире квартирах, несмотря на отдельные недостатки (злопыхатель Явлов из моего прежнего ОВС всегда говорит: «отдельные, сплошь и рядом...»). И цены на основные товары (что такое «основные товары»?) не менялись десятилетиями. Правда, становилось всё труднее это доказывать.

А теперь не надо доказывать, как всё хорошо, а просто объяснять, почему плохо. И даже не возбраняется говорить, что плохо – всё. И преимущества якобы социализма – были непонятно где, и как будто их вовсе не было...

- Вопросы, пожалуйста! – предлагает Лена.

Благообразный господин, сильно картавя на «перестройке», спрашивает, переводя взгляд с переводчицы на директора: считаем ли мы, что перестройка уже необратима.

- Да, считаем! – отвечает Леночка, и уши её нардевают. Надо ей помочь!

- А как же! – подтверждаю я. – В Рейкьявике об этом позаботились!

Перевод моих слов почему вызывает хохот.

- А не переходит ли ваш клуб на хозрасчёт? – спрашивает тщедушный субъект с вызывающе торчащим шелковым платочком из нагрудного кармана. «Хозрасчёт» он произносит по-русски – видимо, и этот наш опыт разительно неповторим.

Лена перевела.

- А как же: мы планируем переход на хозрасчёт и постепенно внедряем оказание платных услуг населению! – бодро заявляет этот ненормальный директор, даже не споткнувшись о пропускной режим.

- Господин директор, – обращается вкрадчивый долговязый тип в свитере, похожий на ехидного журналиста из жёлтой прессы, – считаете ли вы, что, не будь у вас, как вы считаете, социализма, то без него вы жили бы сейчас без телевизоров и стиральных машин?..

- Нет, не считаю. Мы бы жили с телевизорами и стиральными машинами, но имели бы их далеко не все...

Гости вежливо кивают. Лена предлагает им пройти в следующий зал.

- Да, и ещё!.. – машу им кулаками вдогонку. – Не стоит забывать и о том, господа, что без нашего социализма жизнь у вас там тоже была бы намного суровей, а так эксплуататорам вашим приходилось всё-таки на нас озираться!

Гости переглядываются: им явно это в голову не приходило.

- Возможно, возможно!.. – покашливает старичок с вызывающим платочком.

- А то сырьё, что мы от вас вывозим, – ехидно ввёртывает представитель жёлтой прессы, – нам обходилось бы намного дороже: шло бы по капиталистическим ценам, без социалистического демпинга!..

А вот это – уже нечестно, господа! Удар ниже пояса!

Даже директор стыдится нашего демпинга и пресмыкательства перед вашей валютой. Ему, например, кажется даже,  что гордое жевание вашей жвачки сильно понижает интеллект. Слава Богу, у нас эту жвачку не производят.

Чтоб не быть заподозренным в том, что я жандарм или цензор, оставляю Лену с австрийцами без директорского надзора. Пусть видят, что у нас свобода слова, гласность, новое мышление – а если бы не Кацкун, то и с демократией был бы порядок. Могут взять ещё книгу генсека Горбачёва на память – в неограниченном количестве. (О том, что Кацкун и Горбачёв удивительно напоминают друг друга, Салабин ещё самому себе боится признаваться. Он надеется, что сходство чисто внешнее, а не то, каким оно ему чудится.)

В баре дискотеки застаю вопиющий пример анти-пропаганды: пивное противостояние ФРГ и ГДР. Бар у нас рублёвый – значит без пива. Поэтому гости из ГДР, страны, экспортирующей пиво, пьют наш коньяк или пепси – и стойко отказываются от пивного угощения своих западных соплеменников, накупивших чешского «Будвара» в валютной «точке» в вестибюле.

Конечно, приняв «на грудь» коньяку, от пива лучше воздержаться. А может, у них politoffizier очень строгий.

Тем временем австрийцы уже вернулись в бар-дискотеку – и тоже с пивом. А «представитель жёлтой прессы», прижав к груди с полдюжины бутылок, берёт курс на мой столик и предлагает выпить за перестройку. Я вам свидетельствую, дорогой читатель, что Салабин пива вообще не пил, даже за границей, но тут не смог отказаться – по неизвестной для себя причине. А «жёлтый журналист» оказался казначеем  профсоюза австрийских дальнобойщиков, кость от кости простого народа. Из-за этой ли слабости Салабина, или просто австрийцы стали катализатором, но через полчаса все немцы и все австрийцы уже дружно качались за столиками вправо-влево, слушая тирольскую песню... Конечно, сбежался весь Интерклуб, а диск-жокей Владислав прекратил всякую американщину.

Райнхард посчитал свою объединительную миссию выполненной и начинает по-английски непринуждённую беседу с директором.

Если прежде он казался мне ехидным, то теперь он просто юморист:

- Успешна ли, Гиеннади, ваша кампания против алкоголизма?

- Как всякая наша кампания: «с сегодняшнего дня считать желаемое действительным!»

- Мне нравится твоя откровенность, Гиеннади! Мне нравится Glasnost! Cheers!..

Действительно ли я считаю, что «перестройка» необратима?..

- Жизнь покажет, Райнхард!

- А как вы собираетесь перейти на «хозрасчёт»? В режимном учреждении?..

(Ого, он про эти вещи знает!..)

- Режим уже достаточно размыт, а идей тут – море!..

Из всего, что я ему наговорил, Райнхарда интересует ресторанчик:

- Это внизу, в каминном зале?

- Именно!

- А он не используется?

- Скорее нет, чем да.

- Такой прекрасный интерьер! – причмокивает Райнхард. – Жаль, что такое богатство не даёт дохода.

- Очень жаль!

Я уж молчу о том, что всякие противожарные и санитарные нормы исключают начисто устройство в Интерклубе нормальной кухни. Можно только завозить горячие блюда с Двинской улицы – из «Торгмортранса». Но я всё ещё в колее своего предшественника, твержу по инерции его громкие планы.

- Гиеннади, а что значит слово «зóвьет»? Правда, что это какой-то council, совет?

- Да, это совет депутатов.

- Трудно поверить, что это означает вашу nationality! – он сдержанно улыбается.

А мне – смеяться или плакать? На что сослаться, на кого? На Троцкого, на Ленина – или на Тютчева, на нестандартный наш аршин?

Ничего, ребята, пока нет войны, вы к нам почаще приезжайте... следить за нашими переменами.

- Вы взяли книгу Горбачёва? – спрашиваю гостя, уже как директор. – Она раздаётся безплатно!