- Ой, Геннадий Серафимович!

Калерия вытянулась как тростинка, стоит, сияет, колеблемая директорским взглядом.

- Здравствует, Каля! – говорит он не без иронии, слышной только ему самому. – Давно не дискутировали, верно?

- Да, в стране такая напряжённость!..

- ...что в холодильнике скисает молоко! – заключает Салабин.

Калерия прыскает. Но я не шучу. Мне надоели кошки-мышки. Мы с ней – из разных сказок.

Столкнулись мы в темном тамбуре Интерклуба: я уже уходил. Легко заподозрить, что мои привычки и часы хорошо изучены. А кто теперь из нас кого провожает?

- Я вам так благодарна, Геннадий Серафимович! У меня просто открываются глаза!

- Куда уж больше, Каля! Большие, красивые...

- Благодарю! – с полуприседом и кокетливым прищуром.

(Нет, построже надо с ней!..)

- Вы мне уделите пять минут?.. На мои глупые вопросы?

- И на шесть минут согласен.

Она умолкает, как отличница на экзамене, у которой от усердия перехватило дыхание. На этих вдохновенных цезурах со всхлипом, помимо её громадных глаз, зиждется, как я думаю, очарование её тридцати лет.

- Что бы вы ответили, Геннадий Серафимович, если бы иностранцы спросили, хотите ли вы быть американцем?

- Я бы ответил, что мне хочется и американцем побыть, и филиппинцем, и папуасом – но жизнь одна и слишком коротка. Да и русским я по-настоящему не был!

- А я ответила, – по-пионерски подняв подобородок, скандирует Калерия, – что кем бы я ни была, я прежде всего тем горжусь, что я ленинградка!

- Вы молодчина! Согласен! Очень точно сказано!

Калерия разсмеялась, тряхнула чёлкой и подняла своё кукольное личико:

- Вы торопитесь – или как всегда?..

- А это как – «всегда»?

- Я вас когда-то не заманила на картошку, так хочу теперь на чай заманить. Ведь я близко живу.

- Да, я знаю, вы с мамой...

- Мамы сегодня нет! Она к сестре уехала. А ещё у меня мистическая книга для вас – вы посмотрите? Объясните мне?..

- Я в мистике ничего не смыслю.

- Ой, ну я-то – ещё меньше вашего. Вы «Пятое колесо» смотрите? Ну вот, а это – книга Нострадамуса!

Она торжествующе смотрела на меня.

- Да, это... это...

- Ведь вы не торопитесь – я вижу. Соглашайтесь!

- Соглашаюсь!

Происходящему я всё ещё не верил.

- Тогда идёмте!

И мы пошли.

И пришли очень скоро.

     *     *     *

Их встретил кот, или кошка – серобурого окраса в белую крапинку: никакой чёрной магии. «Он был мальчик, но его одомашнили!» – сказала Калерия. Бывший мальчик боком прикоснулся к её ноге, задел Салабина хвостом и прошествовал к батарее.

В окне стояло над соседними крышами багровое закатное зарево.

- Вот вам тапочки... Ничего, что женские? – извинилась она. – Вы располагайтесь, Геннадий Серафимович, а я чайник поставлю!

В родных стенах Калерия чувствовала себя уверенно, чего нельзя было сказать о Салабине. Он подошёл к книжной полке: «Замок Броуди», «Тэсс из рода д’Эрбервилей», томик Тургенева... несколько женских фирменных каталогов. Нострадамуса на полке не было.

В комнате были два столика: высокий для занятий – и низенький журнальный. На последнем стояли три гвоздики в тёмной керамической вазе. Рядом была разпечатанная и надкушенная плитка шоколада в мятой фольге. Над широкой зелёной тахтой – необрамлённая картина неизвестного Салабину художника, изображавшая модернистский лес непринявшихся саженцев.

И кот, бывший мальчик.

Закат угасал. Старый паркет тускло отсвечивал.

- Освоились? – удовлетворённо и деловито осведомилась Калерия, войдя с чашками и застав Салабина за перелистыванием каталога женского белья. – Очень хорошо!

Салабин водворил каталог на полку.

- Я сейчас – за чайником! – сказала она и снова исчезла.

Глупый Салабин сделал два приседания и подошёл к окну. Этаж был пятый.

Он успокоился и обречённо сел.

Вернулась Калерия со свежезаваренным чаем – и успевшая переодеться. Салабин уже забыл, что было прежде на ней, но теперь она была в красном шёлковом платье с открытыми руками и ключицами.

«Напряжённость в стране!..» – подумал он сразу.

Чай, печенье, варенье... Затрещала фольга убираемых остатков шоколада – и вдруг на столике появился большой флакон янтарного напитка... «Амаретто» какое-то.

- ...ащé! – сказал Салабин, не понимая, что сказал.

- По капельке, к чаю!.. – успокоительно произнесла Калерия.

- Вы, кажется, не курите, Каля? – спросил Салабин от нечего сказать.

- Ни вы, ни я, Геннадий Серафимович!

- У каждого свои недостатки, верно?

- И хорошо, когда совпадают, правда?..

Над чаем вихлялись струйки пара. Она налила ликёра в маленькие рюмки:

- Чин-чин!

- За вас! – ответил Салабин.

Верхняя часть её платья состоит из двух диагоналей внахлёст: красные волны, собранные в жгутики на плечах. Когда поднимает рюмку, из-под шёлка в просвете мелькнёт маленькая авантюрная грудь.

Калерия за ним следит.

Если Нострадамус сколько-то раз оказывался прав, значит, и эта встреча здесь – тоже предопределённость.

- Давайте разговаривать! – восклицает она. – Давайте говорить о вас! И будем пить чай!

С этими словами наполняет рюмку Салабина. Свою едва пригубила.

- Что за интерес – обо мне говорить?

- Давайте, я сама разскажу о вас! – предлагает Калерия.

- А я тогда – о вас?

- Будет интересно!

- Я больше года жду, кто же мне всё выскажет наконец! – говорит Салабин.

- Великолепно! – стала смеяться Калерия, и тут же поперхнулась.

Она замолотила по воздуху руками, отчаянно взывая о помощи огромными глазищами. Салабин вскочил, изгибом запястья поколотил её по спине. И ладонь его легла сама между лезвиями её лопаток.

- Ну вот, мы здорово разсказываем!.. – проговорила Калерия.

Прокашлявшись, она сидела теперь – зажмурив глаза. Грудь её часто вздымалась. Как странно, подумал Салабин, я никогда не воспринимал её каким-то общим впечатлением, а только видел её по частям: замечал глаза – и это были только глаза, вообще как бы даже не её, а неизвестно чьи; мог оценить её точёные ножки – просто как отдельное произведение... Правда, ей теперь принадлежала её маленькая нахальная грудь... Но поцеловать – то или это – не пришло бы в голову.

Влип, старый бес.

За окном по тропинке пролопотали детские ножки – и раздался смех: смеялись Ростик и Лялька.

- Что с вами? – вскрикнула Калерия.

- Не знаю... Ударило в голову.

- Да ведь только ликёр!..

- Какой-то внезапный прилив...

- Ой, минутку, я сейчас! – она метнулась на кухню и стала там шелестеть...

Геннадий высвободил ноги из тапочек, подошёл к дверям и поднял одной рукой свою обувь, а другой тихонько отжал язычок замка... Схватил свою сумку и выскользнул на площадку, а оттуда, не заботясь о замке, всё так же в носках понёсся вниз.

Под аркой дома он обулся и стал яростно стучать кулаком себя по лбу... Один бы ещё удар – и было бы сотрясение...