В эпоху горбачёвского полузакония в людях странным образом уживались надежда и отчаяние. Но долго носить в себе раздвоение человек не в силах, он ищет способ снять шизофреническое напряжение – а найти его, оказывается, непросто.

Много людей перебывало в Интерклубе в конце 90-х – как выгодоприобретателей «перестройки», так и её жертв. Здесь можно было, в отличие от опустевших ресторанов, выпить «дёшево и сердито» и, в зависимости от иллюзий и пристрастий, понаблюдать за «перестройкой» – или совершенно забыть о ней.

Однажды в компании полиграфистов, привечаемых в клубе ещё со времён Ласкарёва, Салабин увидел Сергея Матвеевича – того самого доцента-философа, который когда-то призывал студентов иноязычных отделений филфака подаваться на угодья философии. Теперь он был наверняка доктором и профессором, но мысли Салабина были не об этом – да и вовсе не мысли, а воспоминания... о том, как он чуть не стал «философом» – а вместо этого стал «флотоводцем», слава Богу, и спасибо Сергею Ивановичу Купавину.

Деятель полиграфии, который за столом председательствовал, пригласил Салабина к ним присоединиться – не без корыстного умысла, конечно. Но едва ли когда Салабин «присоединялся» с большим интересом, чем в этот раз. Стараясь не выдать себя, он, можно сказать, поедал глазами давно почти забытого человека, чуть было не изменившего ход салабинской жизни.

Забегая вперёд, дорогой читатель, скажем о том, что позднее смог вяснить Геннадий: Сергей Матвеевич, красавец-мужчина и любимец женщин, был философски одарён, но остался на всю жизнь кандидатом и доцентом – во-первых, из-за успеха у женщин, но также из-за своей одарённости вкупе с простодушием. Своими плодоносящими мыслями и соображениями он легко делился с коллегами и с начальством, поэтому его ценили, «доили» и обходили в степенях.

Теперь он поседел, его шевелюра, синие глаза и классические черты лица производили не меньшее впечатление, чем прежде, но в ходе разговора – а речь шла о текущей политике – в глазах у Сергея Матвеевича оставалось выражение недоумения и растерянности. Звучали фамилии, всплывшие в ходе «перестройки» и бывшие тогда на слуху, но теперешнему читателю они практически ничего не скажут, разве что фамилия «Собчак» – и то она теперь скорее будет связываться с образом обитательницы разных теле-эксцессов, чем с деяниями её покойного отца.

Геннадй слушал голоса, реагировал на имена, на звучавшие оценки, но, странное дело, на следующий день он ничего не мог вспомнить существенного из того, что слышал. Помнил свои слова к Сергею Матвеевичу: «я в вашей партии!» – но как охарактеризовать «партию» Сергея Матвеевича, он не знал и не смог бы это сделать.

Зато живое воспоминание Геннадия о жизни в Жилгородке, о кандидатских экзаменах, о переходе в пароходство и об отказе от филофских амбиций, не сразу давшемся легко, на следующий день ощущалось всё так же сильно. При этом он испытывал безсловесную радость от того, что так и не стал советским философом. Не потому, что мог признать за философией Запада некую правоту, и не потому, что теперь отвергал совершенно философию как историю человеческих заблуждений... Просто в глазах у Сергея Матвеевича была горечь такой глубины и силы, что это его ужаснуло.

    *    *    *

- Опять к вам пришли, Геннадий Серафимович!..

Издалека узнаю массовика с бульвара Профсоюзов – а с ним незнакомая дамочка.

- Кого я вижу! Привет, Леонид Витальевич!.. Здравствуйте...

- Знакомься, Геннадий Серафимович! Галина Ивановна с поручением к тебе из облсовпрофа.

Выясняется, что в Интерклубе профсоюзы планируют вечер наставников молодёжи: здравицы, подарки и так далее. Официально разрешено шампанское.

- Наконец профсоюзы у нас что-то устроят, – довольно заявляет директор Интерклуба, – а то всё Кацкун да Кацкун!

Галина Ивановна радостно вспыхивает. Она и прибыла для согласования деталей.

Леонид ненавязчив: представил мне гостью и пожелал нам успехов.

На вид Галине Ивановне годиков двадцать четыре. Серо-голубые глаза с интересом стреляют поверх очков по сторонам. Её интересуют организационные подробности, имеющие отношение больше к завхозу, чем ко мне. Пригласили Пашу и втроем раскидали эту ерунду: стол, графин, скатерти... то – из бара, это – с собой...

Галина охотно приняла моё приглашение выпить кофе, после чего, отказавшись от повторения, продолжала сидеть, посматривая вокруг. Вечерняя программа только ещё назревала. Рядом Паша мурлыкал от удовольствия. Людей почти ещё не было, даму надо было занимать, а у меня иссякли все фразы. Паша пустился в плавание, задавая те вопросы, на которые я знал уже ответы: не замужем, окончила высшую профшколу культуры – после «кулька», то есть Института культуры... Молодой специалист. Будь она мало-мальским начальством, Леонид бы всё знал заранее, а он при мне её разспрашивал.

- Однако мне пора! – произнесла со вздохом гостья и поднялась. – Хорошо у вас тут!

- Приходите! – широко осклабился Паша.

Галина Ивановна вопросительно глянула на истукана-директора.

- Милости просим! – улыбнулся и я, и все втроём пошли вниз по лестнице к выходу. Паша даже вышел вслед за ней на тротуар.

Облсовпроф... А профсоюзы, как на членских билетах пропечатано, это школа коммунизма. Школьные годы чудесные, где вы?

Завтра Паша командирован в Елгаву под Ригой за «рафиком» – со всеми необходимыми бумагами. Помогай Господи!