Так и стали зимовать. Ждали квартальной премии, ожидая весны. Питались слухами и словами из ящика. Посмеивались над фирмой «Балтик-Агро», основанной Кацкуном на территории подсобного хозяйства: «Обладает мощным разрушительным потенциалом, как «Агропром» Горбачёва-Мураховского». Выпавшие потолочные плитки были заменены лёгким суррогатом. Стеклянная стена была пробита только однажды, пробоину скрепили пластырем и наложили стяжку. Директриса с Гавенякиным шушукались. Директор ожидал среди затишья новой бури.

А в государстве не было затишья и в помине. Но сердце ёкнуло у Гены, когда Горбачёв поехал в Литву. «А там-то он что забыл? – сказал он себе. – Ну, теперь всё пропало!» Дело было в том... беда была в том, что говорить с Литвой надо было раньше. А то генсек в упор не замечал прибалтийских выкрутасов, дожидался, когда выкипит вода в кастрюле, и тогда стал плевать на раскалённое днище: «Так что – стало быть, выходите?».

Пришёл счастливый, глаза навыкате, Почемучкин:

- Гена, с тобой очень хочет познакомиться Владимир Игоревич Кафторим, зам главного редактора в журнале «Стелла». Он прочёл твоё эссе, понимаешь?

- Эссе – в переводе это попытка, опыт. Не стесняйся, так и говори!

Илья обнажил совершенство своих челюстей:

- Я помню, меня тоже – учили! Но здесь я – чисто в жанровом ключе. Ладно тебе самоуничи... жаться! Он ждёт тебя завтра в семнадцать. Придёшь?

- Если опоздаю, то ненамного.

- Молодец!

Забегая вперёд, скажу, что Гена не опоздал, приехал вовремя, ему указали, куда идти – и он попал в большую комнату, где вокруг длинного стола было полтора десятка людей среднего и пожилого возраста. «Это столько приглашённых авторов?» – изумился он. Впору было устыдиться своих усилий, приложенных к тому, чтобы не опоздать.

- А Владимира Игоревича могу я видеть?

Грузный широколицый мужчина, похожий на цыганского певца Сличенко, медленно развернулся к Салабину:

- А вы?..

- Геннадий Салабин.

- А! Хорошо! Ваш очерк читает Людмила Кирилловна в отделе публицистики... Присаживайтесь! – он рукой пригласил Геннадия к столу.

Озадаченный Гена сел.

- А что же Казимира Прунскене? – раздался чей-то негромкий вопрос, и в ответ раздалось шушуканье.

«Где я? – спросил себя Салабин. – На спиритическом сеансе?»

- А что же папа? – спросил тот же голос.

- А папа молится за Литву! – благоговейно ответила монахиня, которой Гена до этой минуты не замечал.

- Он молится! – саркастически откликнулась плотно сбитая женщина в кожаном реглане. – Помог бы лучше!

Салабин вытянул шею над столом и вопросительно уставился на Кафторима, сидевшего за ближайшим к Салабину соседом. Кафторим понял его вопрос.

- Сейчас начнётся собрание актива литовского землячества. О поддержке независимости Литвы.

- Я понял, понял: «подкова подкинула коня»!

- Что вы сказали? – не понял Владимир Игоревич.

(Как вы помните, читатель, Геннадий был способен иногда на неожиданные фразы.)

- Я бы тем временем познакомился с Людмилой Кирилловной, если можно, – игнорируя недоумение Кафторима, сказал Геннадий. – В какой она комнате?..

Вскоре он стоял перед столом, заваленным рукописями, и требовал у маленькой женщины в громадных очках свой очерк, свой опыт, своё эссе.

- Надо сделать важные изменения! – сказал он.

- Как вам угодно, – ответила женщина и вернула ему тонкую папочку.

С этой папочкой, зажатой под мышкой, он торопливо сбежал по парадной лестнице к выходу.

Но вернемся назад из четверга в нашу среду. Появилась Свет-Михална – только что из Германии. Едва отдохнув и разобрав чемодан, она отправилась в Интерклуб – разсказать и показать фотографии. Пригласили её в Бремен немец-капитан и его жена, а оттуда уже свезли её ещё в два города – Кёльн и Гамбург, но Свет-Михална призналась, что собирается повидать ещё своих друзей в Восточном Берлине, так супруги сами подарили ей билет до Берлина и проводили её в аэропорт.

- Я такого от них не ожидала! Вообще я немцев не узнаю, они сами на себя непохожи! – сказала Свет-Михална о западных. – Представляете – купили мне билет до Берлина, хотя сами туда не собирались!

- А как восточные? – спросил её Салабин. – Вы же к ним неожиданно приехали?

- Да, к ним я приехала как сюрприз. Позвонила из Шёнефельде, чисто по-нашему: здравствуйте, я ваша тётя. Они – просто растеряны: ведь государственные люди, друзья СССР и всё прочеее. На востоке много людей, на улицах, с такими глазами, будто потеряли – всё! Но это, в основном, люди среднего возраста или постарше. А молодёжь – она всюду молодёжь.

- Значит, те тоже на себя не похожи, за вычетом молодёжи? – подытожил Салабин.

- И самоубийства уже были... – не слыша его, продолжила Свет-Михална.

- В ГДР? Для тех, кому нечего ликовать, Горбачёв – предатель.

- Свет-Михална! – взмолился Салабин. – А для нас?!

И на этом диалог их остановился. Геннадий решил завтра выйти из дому пораньше, чтобы заглянуть на Дворцовую. Там тоже что-то происходит почти каждый Божий день – под присмотром странных людей неизвестной принадлежности.

Он стал обдумывать, что завтра сделает: Дворцовая, затем клуб (а если будет всё спокойно – то заехать в пароходство к ребятам-сослуживцам), потом – к семнадцати часам в редакцию журнала...

И тут снизу раздался гвалт – а за ним чья-то истерика и общий галдёж.

- Дак зло меня взяло! – пояснял Паша-прапорщик на чрезвычайном собрании. – Сколько на эту Анатольевну оглядываться? С девушкой не прийти – от Нины замечания и насмешки. Сюда не ступи, здесь не дохни́! Я с утра – во рту ничего, заявки отвозил, потом в ГИОП, потом в промкомбинат... Встретил друзей, пригласил их в клуб – имею право? – вместе перекусить... Услышал на вахте, что Нина подъедет – и решил!.. Дай, думаю – напьюсь! Пусть видит, что не боюсь я ни хрена. Извиняюсь: ну как есть, так и подумал! Человек сам себя должон уважать. Может, я погорячился – может!.. Зато и повеселюсь теперь: поищете дурака на матответственность за восемьдесят пять!..

Собрание созвали Октябрина с Ниной. И главный мотив был не столько в факте пьянства, а в том, что Паша встретил инженера из СРИКСа, Любовь Ивановну, будучи вдребезги пьяным – «ну в стельку, не поверите, Геннадий Серафимович, - пьяный в хлам!»

- Так потому что с утра ни ростинки во рту: на работе себя не жалею! – гордо и упрямо твердил Паша. – А о том, что придёт инженер, со мной не договаривались. Она сама пришла, я её не ждал. Вину, если она есть, признаю, но жалеть не жалею. Инженеру незачем ходить без предупреждения. А Нина Анатольевна на меня охоту вела: она всегда в засаде, как гаишник. У меня всё.

Женщины единодушно решили Пашу уволить. Директор не позволил уволить завхоза «по статье» и настоял на увольнении «по собственному желанию». Зато в Интерклубе, после ухода рабочих-совместителей, появилась ещё одна гигантская прореха...

И Салабин заторопился к Паше:

- Павел Васильевич, вы всё же помогайте нам, подсказывайте... На баб не обращайте внимания, мужское братство превыше всего!.. Однако ситуация, конечно! Завхоз, то бишь зам по хозяйственной части, – лицо материально ответственное, а передать эту ответственность некому...

Помогать и бывать в Интерклубе Павел Васильевич не отказывался.

- Я вас тоже понимаю, Геннадий Серафимович! Обиды нет!

За такое увольнение завхоза Салабин получил в баскомфлоте взбучку от женщины-начфина. Но предложить кандидата на Пашино место наотрез отказалась. К кому обратиться, у кого помощи просить? Салабин обратился к вахтёрше.

- Эх, Павел, Павел, не соблюл себя! – скорбно сложила губы Ирина Николаевна. – Но, между прочим, и переводчицы, Геннадий Серафимович, заносчивы, скажу я вам, ох и заносчивы! Паша перед ними – ангел!

Вся вахта была на стороне уволенного завхоза.

- А тут ещё Витенька, шофёр ваш бывший, захаживал! – сообщает старушка.

- И чего хотел? – выдавливает Салабин.

- Спрашивал, не знает ли кто, как найти Льва Сергеича.

- Ласкарёва? Пусть на Морвокзале ищет.

- Ушёл он, ушёл с Морвокзала, в какое-то новое заведение. Рассказывали – не упомню кто.

- Вот это да! – воскликнул Салабин.

- А Витенька знаете что говорит? «Недолго уже, – говорит, – Салабину осталось!»

- Да?.. А больше ничего не говорит?

- Ещё хвалился, что Глафира в Америку едет и его возьмёт с собой.

- Надолго? Или насовсем? – улыбнулся без пяти минут уволенный Салабин.

- А не спросила я, Геннадий Серафимович. Мне-то зачем?

- Ну, дай-то Бог Витеньке повидать Америку. Дай-то Бог. Какой-то Ельцин повидал – а Витенька чем хуже?

- Глаза твои, говорю ему, – безстыжие... А он чего – смеётся.

       *        *        *

Странное затишье в Интерклубе и вокруг персоны Салабина, ему самому непонятное, объяснялось избирательной кампанией Кацкуна, решившего баллотироваться в депутаты Ленсовета. Поэтому Викто-Якольч был недоступен для всех простых людей, не принимавших участия в его предвыборных акциях. Интерклуб в этих акциях определённо не участвовал, «театр» росточком не вышел, а «товарищи» во главе с Первым этим акциям нисколько не сочувствовали.

Товарищ Первый разсказал Салабину, что на шествиях и митингах в пользу кандидата Кацкуна вовсю использовался духовой оркестр Дворца культуры моряков (это было одно из множества подразделений Кацкуновой империи). Зато активисты его конкурента, портовика Оладьина, проникали в ряды глазевших на манифестацию избирателей и доверительно говорили: « А нашему кандидату не на что нанимать оркестры, зато он не ворует, не крадёт!».

- А что, известны факты о воровстве? – спросил щепетильный Салабин.

- Гм!.. – Первый демонстративно отстранился и с юмором, из-под руки, посмотрел на странного директора. – Вы разве не слыхали про сдачу фондов и активов пароходства заместителем Кацкуна – лично Кацкуну как частному предпринимателю?

- Откуда же? Я давно в пароходстве не был. Хотел сегодня – да не вышло.

- Благими намерениями вымощена дорога в ад! – покачал головой товарищ Первый. – Ну, так теперь вы знаете!

- И что, с этим ничего нельзя поделать? – задетый за живое, спросил Салабин.

- Нам запрещено заниматься экономикой, – вздохнул товарищ Первый. – Одна надежда на наших смежников...

Он многозначительно примолк и посмотрел на Салабина.

- Дай-то Бог! – ответил тот.

В четверг, прежде чем поехать в редакцию, он навестил приятелей в пароходстве. Увидав, какие лица у парней, он вспомнил слова Свет-Михалны о том, что немцы теперь на себя не похожи.

- Что вы сидите как немцы? – спросил их Геннадий. – Чай будем пить?

Они не удивилсь такому вопросу и ни о чём не переспросили: Салабин был известен привычкой иногда сказануть. Но и за чаем сидели молча. Стало весело, когда появился одессит из Сочи Гриша Каркая, кладезь анекдотов. Когда он ушёл, Салабин поинтересовался, почему ребята невеселы.

- Мы же не включены в схему «Мировой лаборатории», в отличие от Гриши, – сказал Толя Лазовский.

- Дело не только в этом! – возразил Валера Павлов. – Вообще теперь не знаем: пароходство есть – или его нет.

- Но пароходы ходят? – спросил Салабин.

- Вот только это и знаем! – ответил Валера.

Большего от них Салабин не добился.

Идя по Межевому каналу к остановке автобуса, он увидел шествие с оркестром ДК моряков. За двумя ротами курсантов мореходки с портретами Виктор-Якольча вышагивал странный длинноволосый тип в широкополой шляпе, ватнике и кирзовых сапогах, с длинной картонкой поперёк груди: «Широка страна моя родная! Голосуйте за дураков!»

На что намекал сей провокатор, выяснять было некогда, иначе Гена опоздал бы в редакцию. Но потом он жалел, что не стал разбираться с «попом Гапоном», а соблазнился спешкой непонятно за чем и куда.