Завхоза – нет. Галина – в прошлом... Старушка-бухгалтер внезапно ушла на пенсию: ухаживать за внуком. Пробоина за пробоиной в борту.

Страшно людям показаться – переводчицам и той же Свет-Михалне. Но прятаться – последнее дело. Пусть о наших бедах и проблемах слышат от меня, а не от погорелого театра.

Кацкун – великая неизбежность и необходимость: не избежать, не обойти.

Председатель баскомфлота говорит:

- Видишь ли, Гена, нам с тобой Кацкуна не уволить – как бы этого ни хотелось! Ищи подходы к нему, ищи!..

Председатель сам ищет подходы, как бы у Кацкуна должность получить – да на хлебное место вернуться.

А Гурвиченко советует:

- Ты к нему почаще заходи, он это любит! Ну, пошлёт он тебя раз-другой на три буквы – от тебя не убудет!.. А ты по-свойски гляди, почаще мелькайся – вот и будешь свой!

Стану своим, думает про себя Салабин, – и от меня убудет обязательно. Что-то важное – непременно убудет.

- А затаиться и носа не казать – хуже нет! – продолжает Гурвиченко. – Он решит, что ты злобствуешь. Понял? Но учти: я ничего тебе не говорил!

А взглядом Гурвиченко досказывает: «Дурачок ты этакий!»

Советчики пусть себе говорят, но есть же ещё подчинённые. Даже Свет-Михална решилась заговорить с директором на щекотливую тему.

- Как же нам без завхоза-то, Геннадий Серафимович? – у неё неподдельный ужас на лице: - Паша, конечно, заходит, но я не представляю, как мы с него можем спрашивать?..

- Да мы и раньше не очень-то могли! – с олимпийским спокойствием, как кажется Свет-Михалне, отвечает Салабин.

И только возраст и жизненная муштра не позволяют ей это спокойствие считать идиотским.

- Но надо искать, надо искать кандидатуру! – в страхе сжимает кулачки заместитель директора.

- Паша пока обещал исполнять по-прежнему, в порядке партийной дисциплины. А помочь с кандидатурой масса – масса народу обещают...

- Так это же взбесит весь коллектив – то, что он «по-прежнему»! – дрожащими пальцами Свет-Михална трогает себя за виски. – Уволят нас, Геннадий Серафимович!

- Ну а вас-то за что? – пожимает плечами Салабин. И Свет-Михалне начинает казаться, что она сейчас возненавидит директора, подобно Нине Анатольевне.

Салабин это словно почувствовал.

- Дорогая Свет-Михална, пока у Кацкуна в голове избирательная кампания, нам остаётся терпеливо ждать. У Виктор-Якольча семь пятниц на неделе. Вот, например, не далее как вчера, мне позвонил Владимир Васильевич, зам Кацкуна, по кличке Вэ-Вэ, и говорит: «Ты своего дождался: нарыв прорвало!» И поясняет: нарыв – это театр, а Виктор-Якольч уже согласен их ликвидировать. Дальше Вэ-Вэ говорит, что созывает совещание совместно с парткомом, куда вызываются руководители театра, а меня он просит быть главным обвинителем. Якобы на жалобе главрежа, поданной против директрисы, Кацкун собственноручно начертал «не возражаю». Видя такое дело, Вэ-Вэ решил прихлопнуть весь поднадоевший нам театр.

Но на совещании произошло непонятное. Вэ-Вэ по-отечески журил главрежа и директрису, хвалил театр за то, что начали погашение ссуды, а моё выступление вовсе не понадобилось. Зато моё присутствие вообще сыграло против нас – как будто мы этот театр признаём. А слова мне не дали, Вэ-Вэ распустил собрание.

А случилось вот что. Кацкун перезвонил заместителю и говорит: «Был у меня этот дирижёр, из театра... Я что-то там начеркал, не помню. Ты эту бумагу – под сукно, и не выпускай. Понял?». Так что, дорогая Свет-Михална, ждём пока, ждём!..

Тем временем избирательный процесс набирал силу и захватывал всё больше участников. Состящзательность кандидатов была в новинку и словно бы нравилась – всем, не исключая кандидатов.

Судорожно-весело прокатился месяц март. В воскресенье, двадцать шестого, две трети подчинённых Кацкуна подали голоса против своего генерального директора. Лакмусовой бумажколй оказались радиограммы с моря – от голосовавших экипажей. Аналогичной была картина и в целом по округу.

Первый блин вышел комом, выборы признали несостоявшимися. На повторных выборах предусмотрели второй тур.

Номенклатурные кандидаты не стали вторично искушать судьбу – сошли с дистанции. А Кацкун упёрся, как валенок. В пароходстве ему надоело до чёртиков («Не по Сеньке шапка», шептали сведущие люди) – теперь ему мнилось кресло депутата, а там, глядишь – и городского головы.

Во второй тур вышли Кацкун и опережавший Кацкуна на несколько процентов портовской грузчик с двумя дипломами о высшем образовании. Кацкун решил побороться: разве сможет грузчик сравняться по возможностям с гендиректором?

Главная городская газета несколько художественных интервью с Кацкуном: о фирме «Агро-Балт» и о будущих фирменных магазинах для трудящихся района, о закупке итальянского завода тротуарной плитки,  о новом доке для ремонта судов... Даже дети ведомственного детсада спели по радио хвалебную песенку о «дяде Кацкуне». Только телевидение, разбалованное гласностью и разоблачением истории, не поколебалось, не уступило денежным чарам Виктор-Якольча. Вероятно, ТВ находилось на содержании более могучих людей, чем Кацкун.

Соперник гендиректора, грузчик Оладьин, почти не пользовался средствами эфира и печати. Но его фамилия была всем известна, передавалась из уст в уста. Схватка становилась серьёзной, даже ожесточённой. (Забегая вперёд, поясним, что мода политических и заказных убийств ещё не обрела серьёзных настройщиков.)

Мозговики Виктор-Якольча позаботились о спортивных болельщиках: дали Центральному ТВ пятнадцать тысяч долларов на покупку трансляции международного матча, чем прославились на весь Союз. (А мы о другом подумаем: какие были смешные расценки во времена Союза!) Но это стало первой серьёзной ошибкой штаба Кацкуна: даже болельщиков у пивных ларьков этот барский жест возмутил.

Пришлось Кацкуну идти дальше: отвалить уже деньги, большие на порядок, для приобретения приборов медицинской диагностики и одноразовых шприцов. Заботясь о простом человеке, его штаб пригласил на гастроли даже эротический театр из французского порта-побратима Гавра. Крепко далось ему театральное настроение. Держал свою вахту духовой оркестр ДК моряков, маршируя от Нарвских ворот до самого Автова под транспарантом (теперь говорят: баннером, тьфу на то и другое!) – «Отдадим голоса за В. Я.Кацкуна!».

А сторонники грузчика шли по тротуарам с обеих сторон и говорили прохожим: а у нашего кандидата нету таких денег, чтобы оркестры нанимать!

И вот он подступил, день Икс, когда должен был победить Кацкун – неординарная личность, противник министерского диктата, борец с номенклатурой, с простого матроса, прошёл все ступени, любитель и любимец... прошёл, дошёл...

Но стал народным депутатом почему-то грузчик с двумя высшими образованиями.

В самом деле: вещь, с точки зрения двадцать первого века, совершенно необъяснимая.

     *       *       *

Утром растворяются сны и появляются мысли, но поначалу они плетут сообща непонятный узор. Папа с Ростиком стоят на Дворцовой площади и смотрят на море колеблющихся разноцветных флагов. «Демократический Союз, вы совсем обнаглели!» – говорит кто-то над ухом Геннадия в адрес смуглой ведущей, а та в ответ становится в позу «свободы на баррикадах».

- Папа, мы куда пришли? – спрашивает Ростик.

- Погоди, сынок, дай осмотреться, - отвечает Геннадий. – Это не Плас Конкорд, это и не Дворцовая... Не знаю, куда мы пришли! Пошли лучше в зоопарк!

- Подождите! – останавливает их ведущая. – Ваш мальчик мог бы с трибуны прочесть свои стихи!..

Папа смотрит на сына, а сын смотрит на папу...

- Слушай, Гена, – говорит жена, – не ваш ли это адрес?

Отец просыпается окончательно. По городскому радио объявили о приглашении молодых талантов сценического профиля на прослушивание – в дом 166 на канале Грибоедова. Ни с того ни с сего, как потухший давно вулкан, вдруг даёт о себе знать театрик «Альбатрос».

Но Геннадий сегодня выходной. Он звонит Свет-Михалне – а та уже в панике:

- Не пойму – театр или банда? С утра идут какие-то маргиналы: бубны, рельсы, барабаны, бороды немытые... Какофония сплошная! Я пытаюсь что-то им сказать – они лупят пуще! Геннадий Серафимович, они решили, что им всё позволено! А что они со сценой сделали!

- Светлана Михайловна, можете мобилизовать актив, от моего имени, чтобы выставить их на улицу! Если не получится, завтра будет официальный приказ директора о выдворении театра. Я приеду – в случае обострения! Звоните, если что!..

Больше звонков не последовало, а Геннадий не горит желанием жертвовать своим выходным.

У него, напротив, появилось желание найти детское стихотворение Ростика, которое он когда-то собственноручно записал. Теперь не помнит ничего, кроме одной строки, – странной, но ребёнку простительной: «От России до заката...» Похоже на солдатский анекдот о сержантском распоряжении: «от забора до обеда». Но стихотворение отцу тогда понравилось, и это впечатление, под влиянием сновидения, теперь ожило. Надо его найти.

Чем дольше, чем безуспешнее ищет его Салабин, тем более прекрасным оно ему кажется, тем горше кажется потеря... Сегодняшний Ростик подобным уже не порадует, с утра исчезает на весь день, уроки пропускает, хоть кол на голове теши, домой приходит поесть и посмотреть телевизор. Поклонник, то бишь фанат, группы «Алиса». После одного концерта отец ездил за ним в отделение милиции – среди ночи, на такси. Разговорить его не получается. Наталья говорит: переломный возраст, перемелется... Но грустно.

А Лялька – многообещающий акселерат: памятлива, наблюдательна, уже буквы знает, с музыкальным слухом девица... «Мне никто не помогает, я сама помогаюсь!» – умница гордячка! Не сглазить бы! Да и сын, вероятно, себя обнаружит, но пока – «чёрный ящик».

Зато директорский приказ о выдворении театра вполне созвучен воле трудового коллектива. Так и напишу: на основании решения СТК.

Назавтра заместитель Кацкуна – Вэ-Вэ – получает приказ директора Интерклуба (в копии), а директриса –  в оригинале, под роспись. Театру предписывалось демонтировать все свои декорации-конструкции и освободить помещения в трёхдневный срок.

Все три дня письмо ждало директрису на вахте, но сарафанное радио трижды за это время обежало глобус. В последний день на вахту лично позвонил Вэ-Вэ и для передачи директору продиктовал: «Театр пока не выгонять. Зайдите в любое время.». Но Салабин слишком уважал свои рабочие обязательства в этот день и в последующие – да и слишком ценил время Вэ-Вэ как заместителя гендиректора, чтобы злоупотребить таким неформальным приглашением по столь ничтожному поводу.

На пятый день железяки театра, под нелицеприятные комментарии активистов и переводчиц, были разобраны и увезены.

А в среду старушке-главбуху позвонили из ОТИЗа и сообщили, что Виктор-Якольч вычеркнул Интерклуб из приказа на квартальное премирование.

Салабин не пошёл к Вэ-Вэ из чистого суеверия: понимал, что не устоит перед этим обходительным мерзавцем. Выдворение театра только потому и состоялось, что В. В.Семенов не сглазил решимость Салабина. Есть такие незаменимые заместители, а теперь – PR-офицеры или пресс-секретари. Он смотрит вам в глаза – а вы им любуетесь... Зато, выйдя в коридор, остаётся только утираться: ну и врать же ты горазд, прости Господи!

       *        *        *

Кацкун, стало быть, не платит Интерклубу премию, пароходству задержал зарплату – и народ зашушукался: что же будет с Кацкуном после провала на выборах... А переводчицы шушукаются, что будет с Салабиным. Нина Анатольевна ходит между парткомом и баскомфлотом, предлагая себя на место директора.

- Над ней посмеиваются, – говорит Салабину Вадим из баскомфлота, но для тебя, как и для нас, это сигнал: что-то тут не так!..

- Я знаю что! – отвечает Салабин.

Вадим замолкает, изображая внимание.

- Всё то же самое, что не так и с Кацкуном, и с Горбачёвым, с Литвой, со страной... Наваждение!

- Наваждение! – согласно кивает вадим. – Но на Кашпировского не сошлёшься, справку от него не подошьёшь, перед начальством и коллективом виноватиым будешь ты...

 - Ну и ... с ним! – в сердцах бросает Салабин. – Я давно уже виноват. Давно хочу на волю. Да и кто моё начальство – тоже не пойму.

- Хотеть не вредно! – отвечает Вадим, посасывая пепси-колу, пропуская последнее замечание Салабина мимо ушей.

Через минуту он гмыкает и разражается неожиданной речью, так что Салабин не сразу догадывается, что это речь о Кацкуне:

- Он же в экономике – ни уха ни рыла!.. Давно ищет, куда бы смыться. Пароходство был готов распродать ради выборов. Теперь-то растерялся ещё больше: куды податься? Ковровую дорожку, небось, уже наготове держал: не на той, так на другой площади постелил бы. Ан ни там, ни сям не прошёл... Но тебе, Геннадий, скажу: очень крутая волна на тебя идёт! Ты у них персона нон грата. Я послушал, как с тобой Семёнов говорил – и сразу понял. В чём дело?..

- Могу предположить, что из-за погорелого театра.

- Возможно. А ты знаешь, они уже не прогорят. Видел я их финансовый отчёт – между нами, конечно: они деньги делают! И знаешь, как? Нет, не дотации. И не перечислением... Они видеозал открыли! За месяц у них до шестидесяти тысяч!

- Ни фига! – присвистнул Салабин.

- Не политик ты, Геннадий брат Серафимыч!.. – ухмыляется Вадим. – Ну что тебе стоило пригласить Авраменко, поставить ему бутылку – и попросить, чтобы он тебе сцену на ремонт раздолбал!.. А ты взял этих жучков и со скандалом выпер... И я бы за подсказку хоть бутылку получил! Твоё здоровье!

- Взаимно!.. Послушай, Викентич... А что за должность у Сашки Окунева? По справочнику он – помощник Кацкуна.

- Сашка? Это личность легендарная!.. – Вадим щурится, вглядываясь в историческую даль. – Штурман резерва. Он же крупную аварию сделал, над ним тучи сгущались... Но маменькины адвокаты постарались – его только ссадили на берег, не понижая в чине. Ну, аварийщик аварийщика всегда пригреет: Кацкун его приблизил, а тот при нём холуём...

- А разве Кацкун аварийщик?

- Привет! Ты сколько лет в пароходстве? Ведь это при тебе уже было: Кацкун, будучи вахтенным старпомом, в Босфоре въехал прямо в турецкую свадьбу... – Вадим склонился к самому уху Салабина: - Ты думаешь, за просто так его никто не уважает?

- Но как это могло случиться? – не мог поверить Салабин.

- Да очень просто: там есть турецкие домишки прямо на берегу. А наш герой впилился в угол дома, где свадьба была.

- Шшто ты?! – в диком восторге заревел Салабин. – Да, я читал об этом в английской газете! Только без фамилий и названия пароходства...

- Вот это он и был, наш будущий отец родной. А через годик он был уже капитаном.

- Кто же выручал его?

- Жена! Ты знаешь, кто был у него тесть по первому браку? О!.. – Вадим передумал развивать эту тему: – Ну, так почему ты про Сашку-то спросил?

- Да Сашка этот намедни совершил набег на Интерклуб, вкупе с Гавенякиным – всех перепугали: и в баре, и в валютной лавке... Представился замом генерального, велел открыть, зал показать – кричал, руками махал...

- Вылитый Сашка!

- Я нашёл его телефон и его отчитал...

Вадим восхищённо причмокнул.

- Тот пустился объяснять и меня искушать... валютным пивзалом у нас на вервом этаже. Я ему пожелал всего хорошего – после ликвидации Интерклуба, конечно.

- Ну, это не скоро случится.

- Это как считать! – загадочно ответил Салабин.

- Ну... – Вадим помолчал. – Окунев, понятно, тоже дёргается. Покровитель задёргался – так и прихвостень дрожит.

- А на что ему сдался Окунев?

- А они друг друга хорошо понимают! Вот у тебя с шефом никогда не будет общего языка!

- Боюсь, что так.

- Бояться не надо. Ты гордись – но молча. И терпи.

- Да я это к слову. Формула речи. Если даже он сместить меня захочет, то ему сценарий целый год писать придётся. Скорее сам уйду!

- Нельзя уходить, Геннадий Герафимович! – нежно прокартавил над ухом Салабина знакомый голос.

Почемучкин! С его нежным отношением к людям и антропоидам!

- Садись, Илья! Вы знакомы?..

И т.д., и т.д.

Трёп дальше пошёл в основном между новыми знакомыми, а Салабин вознамерился молча отдохнуть перед новым раундом.

Но это не получилось: за одним столиком, поймав взгляд Салабина, ему стала показывать на часики и делать торопливые знаки Наташа с Украины. Она была участницей похода к морякам-итальянцам и с тех пор старательно улыбалась Геннадию Серафимовичу.

Геннадий, извинившись перед Ильёй и Вадимом, пересел к Наташе и Ступиньчуку. Схватив директора за руку, та поведала, что получила с Украины страшные вести: три года спустя после чернобыльской катастрофы, её малую родину включили в зону бедствия и стали выплачивать жителям по пятнадцати рублей в месяц – тут же прозванных «гробовыми».

- А что же раньше скрывали? – жаловалась Наташа. – Мы туда ребёнка к бабушке на лето вывозили! Мы с мужем в трансе, Геннадий Герафимович!

- А какая это область, Наташа?

- Черниговская, рядом с Гомельской.

- Кошмар!.. – пробормотал Салабин, вспоминая карту Родины: Чернигов, Муром, стольный Киев-град – где-то далеко, не разглядеть из-за монгольского нашествия. И почувствовал укол совести от своего невежества.

- Эх, Геннадий Герафимович!.. Чему вы удивляетесь? – сказал Ступиньчук. – У меня был школьный товарищ, он с Венькой в Репинском учился – писал картины на библейские сюжеты... Хороший был парнишка, душевный и талантливый. Из института выгнали, забрали в психушку, взяли пункцию... Теперь на воле, но двадцать уже лет как не спит... Живые мощи.

- А что такое пункция? – спросила Наташа.       

- Когда вынимают костный мозг, – пояснил Ступиньчук.

- Боже!..

- Конечно, Бог – Он видит всё!.. Но даёт нам на свободный люфт, по времени – чтобы сами всё поняли! Я лично убеждён, что Чернобыль – это диверсия...

- Так а ради чего? – воскликнула Наташа.

- Тут я пока боюсь сказать, – ответил нахмуренный Ступиньчук. – Ещё думаю!

- Ох, я побежала! – глянув на часы, взвилась Наташа. – До свиданья, Геннадий Герафимович! Пока, Петя!..

Дискотека уже затихла и стала быстро пустеть.

Поскольку Вадим засиделся допоздна, раунд Салабина с Почемучкиным состоялся в идиллической обстановке: по пути к метро, вдоль канала.

- Ну, как твои дела со Стеллой? – спросил Почемучкин.

- С какой Стеллой? – насторожился битый с разных сторон Директор Интерклуба.

- С журналом!

- А, в смысле – с моим эсé? – передразнил автор критика. – Никак! Я его забрал.

- Зачем ты это сделал? Нормально бы прошло!.. Ну, чуток обкатали бы – они это обожают!

Салабин промолчал.

- Вот если бы ты, Гена, мне подарил этот текст, я бы тебе обеспечил европейскую славу...

- Я понял, – кивнул Салабин. – От России – до заката...

- Что? – переспросил Почемучкин, а сообразив – хихикнул: – Вот за что я тебя люблю, Геннадий Серафимович, так это за афоризмы!

- Разве я сказал афоризм?

- Наверно мне показалось!..

Через горбатый Аларчин мост проходили молча, чтобы не поскользнуться. И несколько десятков шагов за мостом тоже шли молча.

- Я понимаю, Гена, твоё напряжённое молчание, – заговорил Почемучкин, – но, знаешь, в Японии ничего не получилось.

Нечего нам с тобой делить.

- Да я не поэтому молчу – просто устал. Наркомпьюзик даром не даётся, психика болеет.

- Не понял!

Салабин остановился и пальцами зажал пуговицу «toggle» заморского пальто Почемучкина:

- Narcotic computer-generated music. Otherwise – narcompusic.

- Ты сегодня в ударе, Геннадий Серафимович! Тебе ли говорить об усталости? Вот нам, писателям и критикам!... Мы – в буквальном смысле: на переломе!

«А кто сейчас не на переломе?» – спросил себя Салабин. И вспомнил почему-то Галину.