Сцена VI.
МИШУРИН (взволнованно). Ты не должен был так с ней. Не знаю, о чем вы, но не должен…
СИЛАНТЬЕВ (в сердцах бросает на землю свитую в моток гирлянду, которую не успел протянуть над лужайкой). Да знаю, черт возьми!
МИШУРИН. Ты, кажется, все еще не понял, что твоя дочь…
СИЛАНТЬЕВ. Да – это так. Я и не могу представить, что она калека. Но я же люблю ее - я не хочу думать о ней как о калеке.
МИШУРИН. Напрасно. Она в стане слабых, хоть и твоя плоть. Нутром-то ты ее ощущаешь, что это твоя плоть, что плоть от плоти, а того, что твоя плоть может быть калекой, понять не можешь. Она – в стане слабых… но сильных духом…
СИЛАНТЬЕВ. Слушай, кончай ты с этой своей диалектикой, док! Чего ты меня дебилишь-то, чего жизни учишь! Кончай, ей-богу, а то и тебя под горячую руку… (Поднимается на галерею, хочет уйти, но останавливается). Ты думаешь, у меня все так гладко в делах-то? В бизнесе? Думаешь, я у них за короля тут, раз контрольный пакет их шинного завода вшивого держу – их градообразующего предприятия… и соседнего майонезного… деревнеобразующего? (Пауза). Все довольно паршиво на самом деле-то. Не только в доме – все и в бизнесе паршиво.
МИШУРИН (снижая пафос упреков). Да что случилось, Андрей? Кто тебя здесь свалит, в провинции-то твоей? Ты здесь хозяин.
Силантьев взволнованно и размашисто ходит по галерее – между бюстами древних.
СИЛАНТЬЕВ. Ладно уж – раз сегодня день откровений… Все довольно паршиво. (Спускается с галереи – и уже вполголоса). Согнать меня хотят. С насиженного места согнать. Мне предложение сделали…
МИШУРИН (хохочет). Предложение? Да ты не девка, вроде.
СИЛАНТЬЕВ (по-скоморошьи вертит пальцами). Да, вроде, не девка, а предложение сделали. Челябинские бандюги сделали – но и без наших не обошлось. Понимаешь, этим бультерьерам плевать на все. Да и не завод – им место нужно. Тут готовый оптовый терминал с десятками подъездных путей.
МИШУРИН. Но ведь и тебе фроловская земля не нужна. Ты ее только перекупаешь. Чтобы выгодно продать Данилевскому.
СИЛАНТЬЕВ. С Данилевским все честно, док. Я просто восстанавливаю историческую справедливость, возвращаю собственность ее законному владельцу.
МИШУРИН. За деньги.
СИЛАНТЬЕВ. Да, черт возьми, за деньги. Потому что только так историческая справедливость и восстанавливается. Отобрать у того, кто не мог разумно распорядиться землей…
МИШУРИН. И отдать ее барину, который вернет барщину, оброк – чего там еще…
СИЛАНТЬЕВ. Если хочешь знать, все это называется реституция.
СОФЬЯ (выходит на галерею). Какие-то слова нехорошие доносятся…
СИЛАНТЬЕВ. Если бы только в словах дело…
СОФЬЯ. А в чем?
СИЛАНТЬЕВ (раздраженно). Это мужской разговор, Софи.
МИШУРИН. Ну вот и хозяйка, слава богу. А то я уже три часа у вас, а не лицезрел. А у меня что-то есть, сейчас-сейчас (оглядывается).
СИЛАНТЬЕВ. Твои вещи подняли в мансарду, в гостевую спальню.
МИШУРИН. Это на четвертый этаж? Куда ж тебе столько пространства? С сума сойти – как ты все это зимой-то топишь?
СИЛАНТЬЕВ. А меня мой инстинкт собственника согревает.
МИШУРИН. Согревать-то согревает, да только такой домище одним инстинктом не отопишь… Интересный вы народ, буржуи. А об этой, прости господи, реституции я так скажу… Вот если реституировать все в глубину веков, до логического конца, то наткнемся на первобытный коммунизм. А там вообще собственности не было – все общее…
СИЛАНТЬЕВ. Нет, собственность была. Любая уважающая себя обезьяна свой каменный топор держала крепко.
МИШУРИН. А Софью цени. Она у тебя, брат, философ.
СИЛАНТЬЕВ (взбешенно). А что остается бабе, когда…
Софья испытующе смотрит в лицо Силантьеву, быстро уходит в дом. Силантьев достает сигарету, нервно закуривает).