(По стенам каминного зала один за другим скользят спаренные лучи фар отъезжающих машин. Силантьев, Мишурин и Софья).

СОФЬЯ (подходит к окну, смотрит – как заводят автомобили и разъезжаются гости). И что теперь будет?

СИЛАНТЬЕВ. Ничего. Просто они решили, что замысел бога в том, что выживает подлейший…

МИШУРИН (идет к дивану). У старика Дарвина шире – наиболее приспособленный.

СОФЬЯ. К чему приспособленный-то?

МИШУРИН (смеется). К чему приспособленный, к тому и выживает. Брось, Андрей, не думай. В век антибиотиков и лазерной хирургии выживают все – от мутантов до мигрантов. Правда, бывает, гибнут от войн и машин – от случайностей гибнут и от закономерностей… Так что не ищи замысла, брось.

СОФЬЯ. Что ж теперь будет, Силантьев?

СИЛАНТЬЕВ (в задумчивости). Не знаю. Землю-то в Ивашнино я дорого купил – под залог кой-каких заводских активов. На это у них и расчет был. Странно, ведь балаган же – сущий балаган, ни проблеска достоинства в них, ни гуманизма… а провели меня, одолели… А я-то себя вон кем считал… Теперь они и завод у меня отберут…

МИШУРИН. Да нет, брат, ты не сдашься. Ты сильный, а сила доказывает себя в борьбе … Ленин еще сказал.

СИЛАНТЬЕВ (изумленно закатывая бровь). Ленин? Это про кого он сказал – про меня?

МИГУРИН. Может, и про тебя… про таких, как ты…

СИЛАНТЬЕВ. Не знаю. Что-то не хочется… что-то и не хочется больше доказывать, что ты лучший… Какое-то оно все ничтожное - вся эта грызня из-за земли, из-за заводов… Я и в бизнес-то пошел, потому что верил в идею сильного. Эти плебеи потом уже на сторону новой власти переползли – по инстинкту самосохранения…

МИШУРИН. Что ж делать, так все устроено. Любая новая эпоха берет риторикой витального, жизнеспособного. Она приходит и кричит – смотрите, сколько во мне силы, страсти и энергии. Не пойдете со мной – останетесь со слабыми… Так было и в семнадцатом. Вспомни кустодиевского «Большевика». Идет по городу огромный мужичина с сердитыми глазами – такой огромный, что дома ему по колено… Так, видно, будет и впредь – побеждает тот, кто убеждает, и нет ничего нового под луной…

СОФЬЯ. Да как же ты в этого Данилевского-то поверил, Андрюша? В сказку-то эту – про ностальгию во втором поколении…

СИЛАНТЬЕВ. Андрюша? (С грустной улыбкой). Андрюша… Вот так меня и зови. Так мать звала… А в Данилевского - в Данилевского я, может, и сейчас верю…

(Молчат).

СОФЬЯ. Ладно, садитесь чай пить.

(Мишурин и Софья садятся на диван под гобелен пить чай, а Силантьев стоит, сложив на груди руки, и рассеянно смотрит в окно. Неожиданно впадает в изумление. Делает неопределенный жест рукой и зачарованно указывает на что-то за окном).

СИЛАНТЬЕВ. Кажется, огонь… Горим, вроде.

(Слышится чей-то далекий крик: ПОЖАР! Вбегает Виктор).

ВИКТОР. Пожар! Терем горит, шеф… надвратный терем, шеф… слава богу, не дом!

МИШУРИН (вскакивая с дивана). Как горит?

ВИКТОР. Да так и горит! Подожгли! Ясно, поджог! Вызывайте «ноль ???», а я – к гидранту!

(Все бегут на улицу, в каменном зале остается один Силантьев. Слышны крики Виктора):

Да его щас и подожгли! Вон как полыхнуло! Спускай собак, он к реке должен был бежать – кто поджог-то!

(Пауза, наконец вбегает Мишурин).

МИШУРИН. Чего стоишь, Антоныч! Там твой терем полыхает!

СИЛАНТЬЕВ (выходя из оцепенения). Ну и что? Сам же говорил – эклектика, смешение стилей…

МИШУРИН (кричит). Да я не для того ж тебе, дураку, говорил! А ну давай-ка… люди тушат, а ему – эклектика! (Оба выбегают на пожар).