Взор постепенно скатывался в пустоту, становился бессмысленным, но не угасал. Мысли стекались плавно, как обыкновенно по утрам. Ничего не хотелось делать. Хотелось лежать, равнодушно поглядывая на голую бежеватого цвета стену. В стене появились первые трещинки, пока еще не соединенные временем в одну общую раскидистую ветвь, но в них уже поселились тараканы, изредка шуршащие по ночам. Он усиленно тер те стены пропитанным химией полотенцем, и беспокойные жильцы пропадали. Ненадолго.

Вчера вечером он зашел в кегельбан, а то день был пропащий, и хотелось проветриться. Посетителей почти не было, и ленивые кельнеры в ресторане то и дело протирали стаканы. В разрез с унылым настроением, буднично царившим в зале для метаний, откуда-то доносились отрывистые, бодрящие ритмы. За столиком в углу сидела девушка и, лукаво постукивая сигаретой о край пепельницы, чего-то ждала. Взглядом заправского знатока он милостиво оценил ее стройную фигуру, немного помялся в проходе, словно в сотый раз задавая себе набивший оскомину вопрос: "А стоит ли?" и небрежной походкой двинулся к ней. Ее звали Натальей. Она все пыталась разыгрывать из себя откровенную дурочку, хлопала густыми ресницами, в пылу не преминувшего завертеться волчком разговора теребила выбивающийся из прически локон, и все эти будто бы невинные ужимки, улыбки и изумления подсказывали, что она давно ждала. Он тоже улыбался, неторопливо похлебывал пиво.

- Давно ведем вот такую жизнь. Сам зарабатывал (она подняла глаза). Сторожем работал в адвокатской конторе. Пистолет при себе, и караулишь...

- А вам, надеюсь, не приходилось им пользоваться?

Она изогнулась как ластящаяся дикая кошка. На губах проскользнула любопытствующая усмешка. Он пустился в туманные объяснения, мимолетно упоминая как надо обходиться с огнестрельным оружием. Они словно находились в каком-то невидимом облачке, отделившем их уединенный столик и от докучливых взоров барменов, и от новых посетителей, громко бьющихся об заклад на ящик выпивки, и от какой-то леденящей душу мелодии, вкрадчиво струящейся из колонок. Он уже придумывал, скромно относил себя к писательскому цеху и грустно сетовал на врожденную невезучесть (о рок!) и бесконечные муки творчества. Наталья слушала вначале с недоумением, потом принялась жалеть, позволяя себе положить руку на его опрокинутую капканом ладонь. Он многое не упоминал. Не было речи о тайных отлучках со службы, о диких поездках с ребятами на реку - и все это на машине его боссов, не было речи о внезапном увольнении из-за неявки на работу и, наконец, он не смел сказать, что все его творчество пока еще не отложилось на бумаге, а есть плод воспаленного самолюбием воображения. "Я бездарь, бездарь! В любом отношении! В творчестве я ноль, литературу знаю плохо..."- позднее корил он себя, но тогда все промахи и неудачи сделались вдруг такими желанными и полезными. Его жалели, может, искусственно, а он все болтал и болтал.

Вдруг зазвонил телефон. Настойчиво так, торопливо. Будто кто-то по ту сторону сети страшно злорадствовал и негодовал, изливаясь желчью. Облачко спустилось на землю и испарилось. Он отчаянно искал мобиль, отключил, поминая всех чертей, но Наталья уже рвалась к группе спорящих, завладела шаром и, стремительно изогнувшись, облизывала губы в ожидании победы. Победа была: один из парней уже положил ей на плечо руку, когда кто-то визгливо закричал:"Täistabamus!" Он неохотно поднимался со стула, расплывался в сдержанной, чуть подрагивающей улыбке и подавал руку. Где-то внутри него торопливо заерзали тараканы.

Туманное утро начиналось с неизменно подгоравшей пшенки и краюхи вчерашнего хлеба. Чуда не было. Он отбивал по полу какой-то случайный ритм, затем выглянул на улицу. Солнце маслом расплывалось на сковородке, пока не скрылось за стаей туч, осветив их изнутри каким-то переливающимся непонятым сиянием, из которого проворно вынырнул вертолет. Далекие стройки причудливо теряли в тумане свои очертания, а еще дальше, за ними, загадочно синела узкая полоса редеющего леса. "Там свобода, там..."

"Свободы нет, но есть покой и воля,"- выплыла откуда-то гладкая, отполированная годами испытаний и прозрений строка. Он взял с полки томик и стал искать продолжение. Не удержал: отклеившиеся листы выпали на пол. Стал собирать, а пока собирал забыл, что хотел найти.

Вообще беспорядок в квартире его угнетал. Не то, чтобы лень было прибрать по-настоящему, нет, просто всякий раз мешала излишняя задумчивость. Это, конечно, от предков. Что-то наследственное.

А тут вдруг и пришло на память детство, великая прекрасная страна с гигантской елкой и пузатым Дед Морозом на Новый год, с визгливыми утренниками в пришкольном детском саду, с морем игрушек, которые постоянно приходилось отдавать непримиримо настроенному брату, с первыми мечтами и замыслами, которые, славно воссияв на детском небосклоне, мучили его и теперь, а он отнекивался, махал рукой и бездействовал.

Итак. Перво-наперво план действий. Значит так... Позвонить Димке, выяснить насчет футбола, затем связаться с Натальей и в кино! Это вечером. Днем же... Русская фразеология? Синтаксис? Основы экспериментальной физики? (Ну зачем он взял этот талмуд, ведь знал, небось: не одолею!) Свобода казалась безграничной, безбрежной как Саргассово море. Он мог утонуть в ней, захлебнуться во всех тех соблазнах, которые она щедро поставляла, но цену воли он знал хорошо и дорожил ею. Особенно хорошо было прикидываться дураком: безбожно хохотать, припоминая услышанные тут и там байки, корчить отвратительные гримасы и пародировать. Никто из его приятелей не избежал этого. Ему даже советовали убраться... в театр. Он не обижался, воспринимал такие советы как должное за свой злой дисгармоничный смех.

Итак, футбол, фразеология, Ната, кино. Немедленно устраиваем! Он вертит в руках мобиль, как некий тайный пульт, управляющей всей его жизнью, всей свободой. Пульт пищит, в меню мелькают команды, и видно, только случайно он запустил Last Calls. Поползла целая вереница имен, некоторые, упорнейшие, даже несколько раз подряд. Сразу становилось ясно, кто чего хотел: требовали вернуть гитару, звали на вечеринку, тщетно искали компании, но это...

На экране лаконично вырисовывается вчерашний нарушитель спокойствия, чуть не лишивший его падкой на шалости Наты:

Home

Он не сразу понимает послание. Какой дом, чей дом? но потом внезапно замирает, откладывает мобиль и, забыв о футболе, сидит, не двигаясь, на краю постели, испуганный, сердитый, сомневающийся.