Так нередко бывает – что у людей, что у целых народов: тот слывет дураком, кто лучше слышит истину.

   Насмотрелся войны Иван, и поселилось в нем какое-то особенное знание невесть о чем, о котором он не мог никому рассказать и о котором мы не способны еще сообразить, что же оно такое: по отдельным – словам, не словам, а по какому-то стесненному молчанию, в какой-то миг, по какому-то невысказанному, но заметному со стороны несогласию с прозвучавшим словом, по внезапно вспыхивающему лицу – притом что молчание его не прерывается, Улита и все прочие бабы почуяли: вернулся Иван другим человеком.

   Конечно, от этого вывода можно легко отмахнуться, говоря, что вернулся он ведь сам-один на все село, и уже просто поэтому в нем видели другого, особенного человека: один-единственный целый мужик, с руками и ногами, не только в Антоновском Заволожьи, но и на всю округу, включая пошатнувшийся колхоз имени красного героя Бухалова;  был, правда, один живой бухаловец – почти целый, но внутри поврежденный, кашлявший кровью и скоро утихший навсегда.

   То есть – вы уже поняли, что вернулся Иван сиротой: отец Антон Михайлович пропал без вести в сорок первом, брат Михаил Антонович полег под Пиллау, а Иван Антонович, хоть и посеченный осколками, но голову, руки и ноги принес.

   Свою мать, Анастасию Андреевну, он уже не застал: на проселочной дороге ее с перепугу прошил автоматной очередью заблудившийся немец-мотоциклист. Мать выводила из лесу буренку… Та пришла домой одна, а тело матери нашли благодаря Филиппку, который все это видел.

   Остались из антоновского рода только Иван с женой и малолетним сыном да незамужние сестры… Даша, однако, была с дитятей – от неизвестного отца. Шел мальчугану третий год: значит, слава Богу, не от немца.

   Не дай Бог, от комиссара! – додумывал дальше Иван, но сестру не допрашивал.