Утром тишина оказалась другой – новой, полной и почти пугающей.

   «Сегодня день памяти апостола Иоанна!» – вспомнил Иван, не решаясь подняться и как-то нарушить эту тишину, но главное – встать и пойти, увидеть… то, в чем уже не сомневался.

   О. Петр лежал, сложив руки на груди, и глаза его были открыты.  Раскрыты – и неподвижны.

   Хотя изсохший лик почти не изменился, лицо казалось умиротворенным.

   Иван перекрестился, закрыл покойнику глаза и стал читать заупокойные молитвы. Поначалу веки не хотели опускаться – Ивану пришлось поискать медных монет и весомо уложить их на закрытые глаза усопшего.

    Собственный голос, раздававшийся в гулкой комнате, пугал Ивана: он звучал как совершенно чужой. Наверно, о чем-то подобном вспоминали его мать и бабушка, когда о ком-нибудь говорили: «орет не своим голосом». Маленького Ивана это удивляло: как можно орать не своим голосом? А чьим же тогда?  Тут же вспоминалось, как бабушка или мать говорили друг другу, когда надо было дать кому-то из детей подзатыльник: «тресни его моей рукою!». И сопоставление этих двух «не своих» обстоятельств – руки и голоса – представляло собой почти неразрешимую задачу.

   Он следил за строчками славянского шрифта, бдительно наблюдая за собой, чтобы делать поменьше ошибок. Хотя природное чувство и детская память помогали ему, ошибки случались – и если суть ошибки им угадывалась, он тут же ее исправлял.

   «Бог милостив! – успокаивал он себя. – Богоугодность о. Петра сильнее, чем моя нелепость, неумелость… Ради батюшки – Он меня простит!»

   В этих сомнениях, воспоминаниях и звуках собственного – «не своего» – голоса, прошел час, и другой, прежде чем Иван почувствовал болевой укор совести: «Ведь умер же, умер отец Петр, батюшка, крестивший меня, родной человек на земле – и, может, уже пред Господом предстал!..»

   Горечь утраты сменилась размышлениями о том, что праведность и мучения о. Петра, конечно, облегчат ему воздушные мытарства и твердь небесная смягчится перед ним. И, продолжая читать, он стал думать, не предстал ли батюшка Петр пред Богом сразу по кончине – миновав сорокадневные испытания. Эти думы увеличили число его ошибок; Иван заставил себя собраться и довел отпевание до конца.

   «Некому возжечь и воскурять!» – пожалел он о бедности обстоятельств. Да и ладана тоже не было. Но отец Петр со своим домом уже были пропитаны его духом и в совокупности казались Ивану нетленными.

   Он стал читать псалмы, стараясь не увлекаться распевом, потому что надлежащих мелодий знать не мог.

   - А как же быть с похоронами? – вдруг задал он себе вопрос…

   В самом деле – как?

   Отец Петр не молвил об этом ни слова, как будто после отпевания ничего больше не было нужно. Но ведь это… не так!

   Может, такие мощи, как почивший батюшка, в самом деле нетленны – и терпеливо дождутся погребения… Когда? Зимой или весной?

   Спохватываясь, Иван мучался угрызениями совести оттого что думает о подобных вещах – вместо того, чтобы всю душу отдавать псалмам.

   Но ум, по собственному произволу, продолжал искать решение.

   Придется, что ли, разыскивать благочинного Школзина?.. Так и так, проведывал друга отца, жестяных дел мастера… Но не хотелось иметь дело со вчерашним заградотрядчиком – или кто он там…

   «Погоди-ко, Иван! – сказал он вдруг себе. – Ведь батюшка сказал, что завтра я буду свободен!.. Или – послезавтра? Он что-то знал…»

   Усталый мозг не мог возстановить порядок проведенных в этом доме дней…

   Через минуту щека Ивана прижалась к раскрытой книге: он спал.