Вернулась она с приземистым, но довольно внушительным и бокастым графинчиком гладкого, литого стекла с желтоватой жидкостью, в которой нырял и выныривал остроносым поплавком красный стручок перца: - Это вам для очищения мозгов. Чесночная настойка на перце. Ее рецепт мне подсказала моя добрейшая Анна Петровна, Царствие ей Небесное! - Ниночка перекрестилась на высокие в закатном огне окна и присела к нам за столик.

– Этапом из Твери – зла немеренно… - Печалься, человек, пока жив! Печалься и веселись! Кто–то нацелился снять девчонок, а кто–то торопился обновить забор. У кого–то были неприятности с собаками, а у кого–то никаких собак и вовсе не было. Старик очнулся, глотнул вина и сказал, ни к кому не обращаясь: – Вот, значит, как…

Ещё у Машки были алкоголик-писатель и совершенно непьющий тренер по фитнесу, один водку мог сутками пить, второй мышцы качать, а в постели оба – ни петь, ни рисовать, что Машку обижало. Был олигарх, но тот всё покупать привык, а Машка и сама прилично зарабатывала. Хотя подарки ей нравилось получать…

Будучи по природе натурой эмоциональной, я вскоре влюбился. Не влюбился даже, а приобрел сильную романтическую привязанность. Дамой моего сердца стала непосредственная начальница, Джулия. Нос у Джулии был кривоват, что она впоследствии, поднакопив средств, исправила...

Возьмем, например, Ниночку Теплякову, женщину еще ничего себе, справную и лицом и телом. В свои сорок пять она выглядит на все тридцать и даже моложе, а судьба у нее аховая: замуж вышла по нужде в неполные семнадцать лет, родила сына, с которым ютилась в полуподвальном барачном помещении одна. О муже и говорить нечего.

– Я… как раз… в некотором смысле… и есть – толстомордый, – находясь под гипнотическим взглядом ребёнка, последнее слово Максим Савельич произнёс особенно отчётливо. И, окончательно в себя уверовав, он добавил, кивая головой, будто представляясь публике: – Толстомордый. Козёл.

Выходит, что ярлык подкаблучника совсем не так безобиден, как кажется – рано или поздно, в большей или меньшей степени, но он ведет к разрушению мужчины изнутри и снаружи. Ложная идея свободы вкралась и сюда, облеклась в такую, казалось бы, «шуточку», в понятие, позаимствованное из примитивного свадебного ритуала.

По молодости да с ревности много мог глупостей натворить, хорошо, что до этого не дошло. Так и стала она с ним встречаться. Вечерами и в клуб бегали, и по селу гуляли, на лугу в стогах миловались, всюду вместе, всюду рядом. Дело уже до женитьбы дошло.

Даже когда Берку покидал Молдавию – сам он думал, что навсегда, - этот город плюнул ему в спину. Растоптал последние надежды прямо в аэропорту, за считанные минуты до начала посадки. Кишинев лишил его всех накоплений, натравив на Пантелеймона гонцов смерти, наглых и вороватых таможенников, которые своего не упустили.

– Нет, Тёма, они мне не друзья. У вора вообще не может быть друзей. Может, ты думаешь, что блатной – это привычка брать чужое, подлый характер и гнусные повадки? И ещё речь – ну да. Слышал, как они разговаривают? – Артём слышал, но забыл; Афанасьев с ходу напомнил, чуть, в меру, подгнусавливая: – “Из-за стирок влип: прогромал стирочнику цельную скрипуху барахла. Но тут грубая гаца подошла, фраера хай подняли. Чуть не ступил на мокрое!”