Калитка была в точности такой, какой я её запомнил по 1974 году: крепкая, из дубовых плах. На мне были старое пальто, купленное сорок лет назад, демисезонное, мало ношенное, шею закрывал шерстяной синий шарф, брюки, доставшиеся в наследство нечаянно от Миши Шибаева, почившего друга, ботинки на огромной платформе, невесть кем однажды оставленные в доме матери и отца в доме, что в десяти минутах ходьбы от этого вот, мострюковского, куда меня несло теперь неотвратимо, ботинки говнодавы. Открыл и вошёл, и увидел двор — тот самый, в редкой травке на песчаной почве, дорожки выложены ребристыми чугунными плитами из разоренного храма. Всё как во времена моей молодости.

Начну с того, что в нашем подъезде проживает некий эН. Он, вне всякого сомнения, относится к категории господ, поскольку является лицом ЗНАЧИМЫМ, со всеми полагающимися ЗНАЧИМОМУ лицу атрибутами: персональным кабинетом, персональной служебной автомашиной с личным шофёром, служебной дачей и прочими благами, положенными ему в силу его персональной ЗНАЧИМОСТИ и значения. Как он попал именно в наш, совершенно не господский, подъезд — загадка загадок, поскольку остальные здесь проживающие — сплошь граждане и товарищи, у которых нет персональных кабинетов, машин и дач, и которые «все люди — братья»…

Куры имен не имели, как не имели и своих куриных мозгов, поэтому ничего не соображали и только умели заполошно кудахтать, что они и делали. Ермолай, праздновавший было полную и окончательную победу, увидел, что поверженный противник на пару с наглым мордастым котом обижают его персональный гарем, налил кровью глаза и отважно бросился в повторную, ещё более яростную, чем первая, атаку. Парамошка, обезумев от страха, чудом увернулся от воинственного агрессора и, прыгнув в сторону, врезался в ноги Елизаветы, которая, не ожидая такого коварного удара, с громким криком упала на землю, больно ударившись о неё своей безобразно толстой, но все же весьма аппетитной сиделкой.

Недавно мне удалось припасть к еще одному источнику, который оказался не хуже первого. После долгого перерыва мы с Леной стали вновь стали ездить к ней на дачу и там, на свежем воздухе, разом почувствовалось, что значит сила родной природы. В Москве я прогуливался по скверам да по паркам, не упускал случая и позагорать на берегу городского пруда, но это все не то, масштаб не тот. По парку пробежишься часок, и то хорошо, а там, на даче, мы находились день-деньской, да и ночи тоже. Приезжали в пятницу и вечером в воскресенье возвращались обратно.

Смотрит он через ветровое стекло на проселок. Радостно ему: придорожное поле видит хорошо, и дальний лес, и облака на горизонте. Свежая подросла у шофера глазастость, и теперь не пропустит он ни ямки, ни булыжника на дороге. Готов хоть целые сутки гонять на грузовике с зелеными деревянными бортами. Поедет солярка! Поедут семена, удобрения, а если кому надобно, то и мешки с цементом. Без прудовой — будьте спокойненьки! — задержки. А что же чертик на своем широком сиденье? У него, как известно, имеются блестящие бусинки. Он ими смотрит на Ивана.