Чертик тихонько раскачивается. Поначалу-то впечатало его здесь крепко — в потолок кабины всеми копытцами. Теперь, значит, успокаивается. Водитель тронул лохматого дружка пальцем. «Нехорошо превращаться в гнома. Да еще показываешь дулю, куда это годится?» Тот блеснул бусинками. Откачнулся. Повернувшись спиной к Ивану, дрыгнул согнутой в коленке ногой. А хорошо кимарить за рулем? Он бы сказал и не такое, уж не смолчал: укоризненной была его спина. Обещала гонщику дружеский выговор. А если промолчал меховушка, то по всегдашнему своему обыкновению не влезать в лишние разговоры.

Куры имен не имели, как не имели и своих куриных мозгов, поэтому ничего не соображали и только умели заполошно кудахтать, что они и делали. Ермолай, праздновавший было полную и окончательную победу, увидел, что поверженный противник на пару с наглым мордастым котом обижают его персональный гарем, налил кровью глаза и отважно бросился в повторную, ещё более яростную, чем первая, атаку. Парамошка, обезумев от страха, чудом увернулся от воинственного агрессора и, прыгнув в сторону, врезался в ноги Елизаветы, которая, не ожидая такого коварного удара, с громким криком упала на землю, больно ударившись о неё своей безобразно толстой, но все же весьма аппетитной сиделкой.

Хотел того Иван или не хотел, но только вскоре пошла о нем слава. И не черепашьим сонным шагом. Она понеслась, полетела, словно получила сильные крылья прудовых уток, которых в озерном краю не пересчитать. Вкоре стали в округе поговаривать: какой хороший водитель! непривередливый и добросовестный завсегда! Это среди шоферов такой пошел слух, а в деревнях толковали по-иному. Там выражались подробней. Примерно так: «Когда у человека совесть имеется, то и получается — он добрый. Не кобенится, потому что не привереда. Настоящий свойский мужик. Не пропасть нам с ним. И дом починишь, и поле урожайное не забросишь. Будет земледельцу все, что надо».

Недавно мне удалось припасть к еще одному источнику, который оказался не хуже первого. После долгого перерыва мы с Леной стали вновь стали ездить к ней на дачу и там, на свежем воздухе, разом почувствовалось, что значит сила родной природы. В Москве я прогуливался по скверам да по паркам, не упускал случая и позагорать на берегу городского пруда, но это все не то, масштаб не тот. По парку пробежишься часок, и то хорошо, а там, на даче, мы находились день-деньской, да и ночи тоже. Приезжали в пятницу и вечером в воскресенье возвращались обратно.

Её подруги давно уже были замужними, а ей всё не везло. Но она не теряла надежду и верила, что всё равно рано или поздно встретит своего принца. К вопросу замужества она подходила достаточно серьёзно и предъявляла к себе непомерно высокие требования. В выборе потенциального мужа требования были не менее высокие, поэтому все появлявшиеся кандидаты в конце концов с треском проваливались. Значение имела буквально каждая мелочь, начиная от ботинок и заканчивая нижним бельём, способностью держать себя в обществе и наедине, грамотностью и умом.

Смотрит он через ветровое стекло на проселок. Радостно ему: придорожное поле видит хорошо, и дальний лес, и облака на горизонте. Свежая подросла у шофера глазастость, и теперь не пропустит он ни ямки, ни булыжника на дороге. Готов хоть целые сутки гонять на грузовике с зелеными деревянными бортами. Поедет солярка! Поедут семена, удобрения, а если кому надобно, то и мешки с цементом. Без прудовой — будьте спокойненьки! — задержки. А что же чертик на своем широком сиденье? У него, как известно, имеются блестящие бусинки. Он ими смотрит на Ивана.

Жил Николай Пафнутьевич недалеко от Таганской площади, в старом, флигельной архитектуры, двухэтажном доме. Дом затерялся за мрачной громадой «девятиэтажки», выстроенной в первые послевоенные годы для высшего комсостава Советской армии. Полководческая громадина подавлял соседние строения своими унылым величием, мрачной монументальностью и зловещей угрюмостью. Я был уверен, что и его полководческие жильцы — люди тоже монументальные и совершенно не склонные к легкомысленности. Или ошибался?

Вот говорят, что есть машина ВАЗ. Если послушать Ивана, то это простой Васек. Автомобиль, может, и неплохой, но по всем повадкам легковой. Другое дело — Бережковский грузовик. Он и в меру надежный, и солидные перевозит грузы. Машина по всем статьям хорошая. Поэтому имеет у Ивана право. Какое? Как раз такое, чтобы прозываться Васьком-тяжеловозом. Значит, тут у всех свои права. Одному быть шофером — «лучше некуда». Другому пусть не откликаться, но в непременности — знать свое имечко. Нравился ли грузовику Бережковский порядок? Во всяком случае не возражал, фырчать на водителя не фырчал.

Она засмеялась. У её тюремного башмака, сплющенного и огромного, два воробья дрались из-за окурка. Я набрал в рот слюны и плюнул ей в лицо. Помню, они разом кинулись на меня. Не ожидал от пьянчуг такой прыти: чёртова баба, подскочив, боднула меня под дых головой, кто-то звонко залепил кулаком в ухо. Раскинув руки, я грохнулся на спину, чей-то ботинок саданул мне под рёбра. Небо лопнуло и рассыпалось фейерверком. Кто-то наступил мне на лицо. Рот наполнился тягучей солёной гадостью, на зубах хрустел песок.

Если смотреть на Нянчино с пригорка, то залюбуешься тем как оно картинно влилось в дикий зелёный массив. Отдельно выделяются только вытоптанным жёлтым пятном стадион с самодельными воротами и несколькими брёвнами прихваченными скобами к пенькам, вместо скамеек для зрителей, и ставок — в солнечную погоду сверкающий малахитовым зеркалом. Даже коровы не пьют из него воду. Сами же и загадили — туда и обратно проходя через него на выпас. Сколько ни старались нянчинцы вычистить ставок от коровьих кизяков, даже изгородь ставили, и всё равно, стадо, как таран проходило сквозь ограждение, заполняло водоём, испражнялось, словно нарочно, и разбредалось по дворам.