…Дождь вот-вот начнётся. По-особому пахнет пыль: пустыней, тревогой, ночным ожиданием дороги, зародившейся свежестью – почти незаметной в самой верхней ноте, – и вечностью, которая называется избитой фразой «пыль веков», но лучше всё равно не найти, никогда и ни в какой мудрой книге…

Переходами-перебежками добрались Верёвка со Шнуром до избушки на окраине. Ворота у того дома не заперты были. Верёвка кольцо повернула, Шнуру махнула рукой, да и айда вовнутрь. А вот дверь у дома на засов заложена. Верёвка в окно стук-постук. И вдруг за стеклом мутноватым кто-то как взвизгнет. Шнур аж в штаны брызнул...

Как вообще его угораздило столкнуться с этим хануриком, что за блажь? Нелепый, свихнувшийся человек – схима, понимаешь. Обыкновенный шизофреник! Сунуло же – идиотское, пьяное любопытство. Нет, нет, надо что-то с собой делать, так дойдет черт знает до чего...

В Соболеву Костов был давно, безумно и безответно влюблен платонической любовью. При этом он никогда не решался сам обратиться под каким-то предлогом к даме сердца – боялся даже приблизиться к ней, опасаясь сразу быть отвергнутым.

В эту ночь ему приснилось, что он летает над городом на бочке с пивом. Почему именно на бочке и почему именно пивной – загадка загадок...

Георгий Васильевич всеми клетками своего тела чувствовал, что он накачан белками и желтками по самую макушку, что ещё чуть-чуть, и они с шумом хлынут из него отовсюду. Никогда и ни к какому продукту он не испытывал такого лютого, такого звериного отвращения, как сейчас.

Еще не начав дела, Ниточкин почувствовал на себе ледяное дыхание не знающего пощады рынка. Стоило ему заметить вывеску ресторана, кафе, пекарни или мастерской по ремонту зонтов, как среди красивых букв и нарядных картинок ему мерещился волчий оскал готовящейся к прыжку конкуренции...

Плохое настроение трудноизлечимо, так как лечится исключительно усилиями самого больного, который категорически не хочет лечиться. Никто другой не может излечить Царевну-Несмеяну, кроме неё самой. Уныние – состояние стихийное, продукт, культивируемый безволием и эгоизмом. Но Несмеяна не способна стать счастливой. Она способна стать лишь чуть менее несчастной, когда убедится, что окружающие успешно заразились плохим настроением.

Вот думала – отвечаю ли я за мою страну? (про «сражаться» – сомнений нет, дай Бог сил). Да, решительно "да" – отвечаю я за мою страну. Не потому, что обязана. Это то же чувство, как если меня спросят про моего сына "что ж это он так вот..." – я чувствую себя в ответе, хотя он – не я...

В избе стало тихо. Старик уткнулся носом в подушку. Вспомнился снова Филипп, младшенький. Панкратий любил о нем вспоминать. Вот уж кто действительно его понимал, так это Филипп. Вообще тот с самого детства рос парнишкой добрым и заботливым, последнюю рубаху готов был отдать. Как-то раз принес с улицы котенка подбитого, одноглазого. Ну, куда его?